Сон-сказка

Вы спросите:
зачем я здесь живу -
в горах, в далеком
от людей краю?
Я промолчу,
глаза полузакрыв.
Волны журчанье…
Запах диких слив…

Ли Бо (701 - 762 гг.)

Мы идем строем. Маршируем по каменному плацу. Строгие линии шеренг. Колонна на полную глубину взгляда разбита на отчетливые квадраты когорт. Слышен походный бой барабана, задающего ритм марша. Бум. Бум. Бум - буру - бум. Бум - буру - бум, бум - бум, бум - бум.

Я марширую где-то в середине когорты. Справа, слева от меня, спереди и сзади чеканят шаг такие же строевики, как я. Левой, левой, левой. Тянем носок, и с силой плашмя всей ступней ударяем по отполированному камню. Удары должны быть четкими и громкими, и обязательно совпадать с ударами барабана. Поэтому не отвлекаемся, не болтаем, по сторонам не заримся, слушаем барабан.

Мне повезло. У меня каблуки сапог подбиты стальными набойками. Спасибо родителям. Вот, как я чеканю! Звонче, громче! Кожным ознобом чувствую свое превосходство, и не оглядываясь. Это раздражает окружающих, они завидуют и злятся. Но мне на них наплевать. Я талант и знаю, что делаю.

По когорте проносится слух: нужно вступать в партию. Какую партию? Зачем в партию? Мы и так идем дружным строем. Выходит кто-то может маршировать по-другому, не в строю? Да нет, чудак, ты не понял. Они, как и все, маршируют в едином строю, но только члены партии могут оценивать качество строя. Ну, в общем, то, как ты идешь. Короче, они определяют стройность строя. Ух, ты! Я-то про себя уверен, что я лучше всех, я самый крутой маршировщик, а, оказывается, есть еще и оценщики, которые могу судить о тебе со стороны. Какой же я глупый и самоуверенный. Конечно же, нужно вступать в партию и быть поближе к оценщикам. Тогда ты оценишь себя как нужно. Ну и действительно, - доходит до меня, - кто-то же должен сказать тебе, как ты хорош, и хорош ли, и как мы все идем. А может быть, партия знает ещё, и куда мы идем? Фу-ты, чур, меня, чур, меня. Что за мысли в голову полезли. Вот что значит отвлечься от ритма барабана. Бум. Бум. Бум - та - та. Кажется, что-то изменилось в его ритме, или это мне только кажется, поскольку отвлекся на внутреннюю болтовню.

Я, весь дрожа и нервничая, подаю заявление в партию. Мои соседи - тот, что впереди и тот, что слева, - поворачиваются и внимательно на меня смотрят. Мне кажется, что прямо в душу. Вот, ём, оказывается, они были членами партии. А я тут иногда ради хохмы отбивал шаг с прочирком. Не примут. Но меня принимают. Фу, простили прочирк.
С удовольствием обнаруживаю, что партия - это не только оценщики строя и марша. У партийцев выясняются и многие другие, не подозревавшиеся возможности. Ха, и даже привилегии! Например, перемещаться вперед из шеренги в шеренгу. И вот я уже в первой шеренге нашей когорты. Бум. Бум. Бум - буру - бум. Теперь я чеканю шаг с еще большим рвением. Ведь за мной много людей и я для них ориентир. Это позволяет мне переместиться в первую шеренгу нашей колонны. Хорошо. Отсюда открывается совсем иная картина.

И тут я замечаю, что какая-то часть меня продолжает маршировать, чеканя шаг, а другая смотрит по сторонам, анализирует и ведет внутренний диалог. Первым делом, она пытается заглянуть вперед. Кто там впереди, и куда же мы все-таки идем? Вот, ёлки, эта назойливая мысль меня никак не покинет.

Перед строем чинно, вразвалочку продвигаются несколько черных лимузинов в окружении таких же черных джипов с затененными окнами, с пирамидальными охранниками на подножках, непрерывно вращающими своими конусопохожими головами. Вдоль обочины катятся камуфляжные броневики с генералами в башнях, генералы в высоких фуражках с однозначными сосредоточенными лицами. Так, вот за кем мы маршируем. Как-то сразу пропала охота интересоваться, куда мы идем. К тому же, в передних рядах никакой стройности нет и в помине. Кто-то хромает, кто-то еле ноги тянет, но зато в передовиках, и никому не уступит. Тот навьючился барахлом, прет все на себе, какой уж тут строй. Этого вообще везут на самодельной тачке, к колесам привязаны две колотушки, мерно долбят по асфальту, имитируют строевой шаг. Бум-ца-ца, бум-ца-ца, лапца дрица а-ца-ца. Да-а, а нас там, в строю держат в черном теле, а сами тут развели…

Тот, что в главном лимузине наверно меня услышал, или сам похожее подумал потому, что открылся люк в крыше, оттуда высунулось зеркало и стало понятно, что человек в машине пытается разглядеть строй позади кортежа. Но ничего, кроме болота первых шеренг, он разглядеть не мог. Тогда из проема люка вылетела отрывистая фраза: "Можно говорить!" Что говорить? Кому говорить? То ли люди в машине хотели хоть что-то услышать от строя, поскольку разглядеть ничего не удалось, то ли попутчики на заднем сидении просто между собой переговаривались. Но в шеренгах и когортах эти слова вызвали заметное оживление. "Можно говорить!", "можно говорить!" - прокатилось по колоннам.
Эх! Зря он так сказал. Погорячился. Тут и так-то непросто удерживать внимание на барабане, а теперь официально разрешили трепаться. Какой уж тут строй, конечно, строй расстроился. Одни повернулись друг к другу и пошли боком, рассуждая и размахивая руками, другие, наслушавшись, вдруг все бросили, сели на обочине и обхватили голову. Те вон, собрались в группу и давай возмущаться, дескать, что ж нас не предупредили, что мы тут все, оказывается, идем строем, как так можно, и еще что-то насчет прав человека. Некоторые, почувствовав ослабление строя, резко ломанулись вперед в расчете пробиться под шумок в передние ряды. В общем, смущение и смешение.
Те, что в лимузинах окна-люки пооткрывали, высунулись, все назад смотрят, удивляются, похоже, сами не ожидали такого энтузиазма. Один, самый умный видно, на крышу взобрался, кричит: товарищи, мол, мы с вами построили самый лучший строй, но из-за этой вашей суеты и смущения движение нашей поклажи замедлилось, поэтому мы должны перестроить наши ряды и добиться ускорения. Ага, вот в чем дело, значит важно, не куда мы идем, а чего мы везем. И действительно та часть меня, которая еще оставалась в строю, почувствовала в районе лопаток натяжение каких-то лямок, и эти лямки были привязаны к каждому маршировщику, и тянулись они к огромной телеге о тысяче колес, на которой горой возвышалась поклажа, накрытая красной попоной.

Честно, что такое перестройка и как ускориться, я лично не понял. Да и тот, что с крыши, тоже ничего такого не сказал, ни о том, сколько теперь человек должно быть в шеренге, ни о расстоянии между когортами, ни о количестве когорт в колонне. Вообще ни слова о строе. Может быть, он имел в виду что-то со строем не связанное? Но тогда с чем? Эх, лучше бы он рявкнул, как обычно: "СЛУШАТЬ БАРАБАН!!", все спокойней было бы.

Похоже, я один тут такой тупой, поскольку остальные еще с большим возбуждением забегали, заметались. Кричат: "Нужно поклажу перестраивать, плохо лежит на телеге!" Другие: "Не-ет, все дело в лимузинах, это они неправильно едут". Третьи шепотом: "Нужно сваливать, сва-ли-ва-а-ать". Те, что раньше митинговали, теперь оказались на обочине, поставили письменные столы, трибуны, микрофоны, и давай всех учить, что, мол, дело в нас самих, что мы сами должны на себя эти лямки одеть и тащить, тащить, и что за нас это никто не сделает. Нашли дураков. Это все равно, что приковать себя к скале и делать вид, что ты её тянешь. Нет, зря он тогда разрешил всем трепаться. Так бы тянули себе молча, согласно команде и барабанному ритму, а так, во-первых, самому думать надо, а, во-вторых, все равно бесполезно.
Вот не нужно быть таким тюхой. Пока я тут недоумеваю, некоторые уже расчертили кумач мелом на пятнадцать лоскутов и давай его перекрашивать в разные цвета, и доказывать, что имущество под их цветом им же и принадлежит. Передрались, конечно, как положено по кулацкому обряду. Мужики, что с них взять. Другие, правда, которые похитрей, те пробрались до самых лимузинов, и через раскрытые окна полезли прямо внутрь. Слышу хохот там, возня началась, щекотки. Лимузины стали раскачиваться, приседать, как курица несушка, и действительно между задними колесами, смотрю, вываливаются снесенные маленькие такие лимузинчики и в них, как тараканы, разбегаются эти шустрики, которые в окна поналезли. А за каждым лимузинчиком, глянь, по нескольку колон разворачиваются и в переулки, и тикать. Те, что попону раскрашивали, смотрю, уже сообразно цвету и попону и скарб, и телегу распилили, и тоже за лимузинчиками по переулкам сваливают. Наши говоруны с трибун кричат: "Правильно!" И что-то еще насчет "свободы". Но генералы в камуфляже им, похоже, не поверили, разворачивают свои броневики, - "стой, стрелять будем!", направляют в сторону бегущих свои огромные трубы на башнях и давай всех мочить… водой из брансбойтов. Эти, бегущие, смеются, прыгают, танцуют то ли от дождя, то ли оттого, что свалили.
Видно, эти камуфляжные броневики играли какую-то роль для стройности строя. Как только они стали гоняться по переулкам, так наш строй окончательно развалился. Многие, смотрю, поодиночке и целыми группами разбегаются. Глупые, намаются без строя. Те-то, что по переулкам, они хоть с имуществом, хоть в потешном, но в строю. А эти одиночки, кто под кустами рядом с маршем залегли, кто по кухням за мусорными ведрами, кто по щелям схоронились. А шустрики все продолжают, все накатывают. Особенно забавно выглядели "бегущие вперед". И таких оказалось немало, которые, расталкивая впереди идущих и перепрыгивая через них, продолжали рваться со всей прыти в передние ряды в надежде протиснуться поближе к лимузинам. Раньше подобные передвижения возможны были только для партийных и только среди партийных, а теперь все, кому не лень и, кто понахальней, полезли. В общем, каждый пытался устроить свою жизнь в меру своей испорченности.

Тут, смотрю, и с главным лимузином начались какие-то пертурбации. Вроде, как предродовые схватки. И это после того, как он легко родил с десяток лимузинчиков, а вот, поди ж ты - осложнения. Крыша волнами заходила, стекла с грохотом полопались, и вдруг, отлетает багажник и оттудова появляется блестящий бампер иномарки. А старый наш тужится, тужится, весь кряхтит. "Через багажник пошел", - прошелестело по остаткам строя. Родившаяся иномарка, во-первых, тоже оказалась лимузином, но только более крутым - бронированным и тонированным, а во-вторых, раза в три больше старого. Отчего тот, похоже, и развалился. Конусоголовые, правда, все его части аккуратно подобрали: крылья там, двери, капот, ну, в основном, кузовные детали. А двигатель и "ходовая" оказались так на совесть собраны, что они еще не одну оболочку переживут.

Демократы на обочине, те, что и с микрофонами, и с трибунами, в ладоши захлопали. "Ура!" - кричат, и в воздух подбрасывают предметы одежды. "Теперь мы, - говорят, - проверим способности строя к самонастройке". А тем, что в лимузинах, кричат, мол, направо забирайте, западнее, там, мол, дорога. Нашим старым строевикам эти говоруны на обочине сильно поперек, они сопят: ах так, вы направо правите, тогда мы из принципа налево пойдем. И только "бегущие рядом", они в душе не мечутся, поскольку они знают, что побегут туда, куда лимузин поедет.

А на самом деле они мотаются вмести с лимузином. Поскольку наш бронированный и тонированный красавец, смотрю, заметался, шарахается из стороны в сторону, то фарой фонарный столб зацепит, то колесом с мостика соскользнет. Но эти на джипарях и броневиках его дружно вытаскивают и гуськом за ним следуют. Вот преданность-то. И тут до меня доходит: блин! они же не знают дороги. Те, в старом лимузине, по крайней мере, куда-то уверенно двигались, а эти просто не знают куда ехать. И, действительно, откидывается у головного заднее стекло, выезжает оттуда трибуна, что меня совершенно поразило - и там трибуна, и главный из лимузина по-простому так обращается к народу и говорит: "Ходите, как хотите!" Вот те на!! Он снял с себя всю ответственность. Оба-на: и тот, что в облаках, и тот, что на плацу - в полном недоумении и прострации. Как это "как хотите"? Но я то хочу строем!! Дайте мне строй! Но хорошо, что некоторые из нас, посообразительнее меня, закричали: а как же поклажа? И действительно, если мы начнем ходить, как хотим, то куда же поедет телега с поклажей? Тогда высовывается через опущенное стекло водитель лимузина, рыжий такой, крашенный что ль, и говорит: "А мы вам раздадим ярлыки". Не успел он фразу договорить, как по шеренгам и колоннам побежали яркие такие наклейки с надписью "твоя часть поклажи". Кто на задний карман их наклеил, кто на лоб, а другие аккуратно так сложили и в записную книжку, и во внутренний карман припрятали.
Вот тут-то настоящий "бэмс!" и начался. Одни орут: "Грабёж! разбазаривание народного добра!" Другие: "Правильное решение!" И руки потирают. Даже "бегущие куда надо" - и те растерялись. Вроде, приказ из лимузина, и тогда это беспрекословная истина, но в то же время - ведь полный бред. Ну, на что они нам эти ярлыки?

Ко мне, правда, подскакивает один не такой, а из новых, глаза бегают.
- Слушай,- говорит,- видишь, в передние ряды уже не пробиться, да и не будем мы там пресмыкаться, глушители у джипов лизать, давай свое дело организуем.
- А что это?
- А это, говорят, если побольше наклеек собрать, так чтобы на отделимую часть поклажи хватило, то можно эту часть вместе с куском телеги и хотя бы одним колесом отделить и увезти.
- Чудак,- говорю,- куда ты её увезешь? Все, кто мог увезти, уже перекрасили и увезли по переулкам, а все, что осталось трехцветное, никуда увезти уже нельзя. Даже если отделишь отделимую часть. Просто раньше ты за лямку общую телегу бурлачил, а теперь сколотишь свою или групповую тачку и будешь ее толкать в общем строю.
- Да в каком строю?!- кричит,- оглянись, строя-то уже никакого нет.
- Нет, так будет - без строя нельзя. Послал я его.

Тут слышу, с обочины уже оркестр заиграл. Похоже, к барабанам добавили духовую группу. Да, трубы, дудки и даже скрипичные инструменты пробиваются: бум - на - на - ла - ла - ла - па - па. Бум - на - на. Ля - ля - ля. Па - па. Видно, кто-то пытается внушить нам этой музыкой состояние счастья. А с трибуны раздается: господа, мол, вы теперь эффективные хозяева. Ура, господа! Какие эффективные? Чего хозяева? Кому ура? Неужели это бредовое высказывание насчет строя тачек, брошенное мной в запале спора, действительно начнет разворачиваться? Осторожней нужно с высказываниями. Во сне они имею особенность тут же воплощаться.

Пока я был в сомнениях и подозрениях, поклажу реально поделили. Быстро так. Просто пулей. И вот, уже катятся грузовезущие не только тачки-двуручки, но и ломовые телеги, чумацкие возы, грузовики и даже многоосные полноприводные самоходные платформы. И все как-то в одну сторону. Некоторые, правда, еще шарахаются, думают, что они обладают свободной волей. Смешные. Тыкаются, кто в тень пытается спрятаться, кто в переулок, как те перекрашенные. Но в основном промахиваются, конечно, то в стенку упрутся, то в забор попадут, то в сети. Самые рьяные все же просунулись между домами, ну, думают, вырвались. Какое там, их оттуда местные выпихивают в наш строй обратно. Идите, идите отсюдова. Мы с триколором связываться не хотим, поскольку он непредсказуем, и наши прозрачные, хоть и потребительские, ценности ему чужды. А на восток наши с тачками и сами не полезли, поскольку он для нас тоже непредсказуем. Стрёмно. А-ай-я! Догадываюсь я. Значит, все, кто нашей трехцветкой раскрашены, где бы они ни были, они все равно наши. С поклажей ли они уехали, налегке ли смылись, по щелям ли попрятались, в канаве ль схоронились, все равно в душе у них наш строй топчется, а в ушах наш ритм барабанов слышится. И даже те, кто перекрасились и по переулкам, все равно между домами проглядывает, как они в ту же сторону, что и мы, курс держат.
А в нашем русле метания стали успокаиваться, стабилизироваться. Появились какие-то очертания транспортного строя, угадываются общие направления движения. Видимо, те на обочине все же были правы и в народе есть-заложен некий импульс к самоорганизации. Но почему тогда этот импульс действует в одну сторону? Вот загадка. Или, может, дело не в народе? Однако, многие, смотрю, тянут лямки, но уже не всеобщей телеги, а поменьше, своей собственной. Некоторые, правда, как и раньше, филонят, тянут плохо, так же плохо, как раньше маршировали. Но, главное, движутся все равно в одну сторону. О, гляньте, а эти уже без лямок на самотачках коромысла качают и коловороты вращают. Потеют, как и лямочники, но это уже прогресс, это вам не контора, а офис. Ух ты, а это что такое?! На меня накатывается высокая башня, целый небоскреб. На самом на верху старый знакомый, тот, с бегающими глазами. Теперь взгляд устремленный, очень деловой, мелкоты не видящий. Издалека, откуда-то из-за Урала, еще несколько небоскребов несутся на скоростях. Кто помельче на пути попадется, всех подминают и в себя всасывают. Я со своей тачкой едва вывернулся из-под гусениц. Небоскребы все из стекла и металла, все в гирляндах, все сверкают, и надписи такие многозначительные, мол "мы из Сибири", или что-то про нефтедоллары, и про то, что это их богатство. Смело.
И вдруг, в какой-то момент, мы с разочарованием замечаем, что эти высотки начинают обгонять лимузин и весь его кортеж, и джипы, и броневики. А наши-то рулевые все еще в нерешительности, ну, дороги же не знают. А эти, похоже, знают. Среди народа прокатился ропот возмущения. Сначала показалось, народ возмущается рулевыми, ан нет, - небоскребами. А тут еще хуже, этот мой глазастый бросает так небрежно трос прямо на капот лимузину. Давай, мол, на буксир возьму. Нет, ну это уже верх наглости и не почитания. Мы не просто зароптали. Мы все дружно в голос заорали: "Ах ты ж, олигарх хренов! Думаешь, ряху наел, так можешь наш лимузин гнобить? Урвал кусок народной поклажи, и от этого у тебя мозги совсем помутились? Долой, кричим, кровопийц!" А глазастый тоже забористый попался. Ну, понятное дело, из наших же, из строевиков. Он, по-первости-то, не сдается, и орет нам со своей верхотуры: дураки,- орет,- вы же свои ярлыки по ветру пустили, имущество выбросили, кто вам виноват? А я его в канаве на помойке подобрал, отмыл, труда в него вложил умственного, а теперь я вас и вашу поклажу выведу, потому что я дорогу знаю. Ну, ты, умник,- мы ему,- знай, да не зазнавайся, то что мы имущество выбросили - это не твоего ума дело, наше имущество, что хотим с ним то и делаем, хотим - выбросим, хотим - пропьем. А дороги нашей ты знать не можешь, потому что не папа ты нам.

А лимузин наш, спокойный такой, не возмущается, в перепалку не вступает, а берет и прицепляется к тросу. И джипы тоже, смотрю, к другим высоткам крепенько так прицепились, некоторые даже своими гарпунами к башням попристреливались. Ну, думаю, что-то будет. И точно, шторка в лимузине отдернулась, и там лицо, неприметное такое, почти неразличимое, да фактически и не лицо, а только взгляд один, но острый, кинжальный. И говорит этот взгляд тихо-тихо, но очень убедительно: мы должны,- говорит,- и будем. И вдруг он же, но уже с броневика: мы знаем,- говорит,- и сможем. И тут же он уже с дирижабля: мы видим и покажем. Ну, слава Богу! Наконец-то, дождались. И тогда все наши колонны и когорты, и пешие и колесные, и в лямках и с коромыслами, соборно, в один выдох: ПАПА! ПАПА! Вот наш папа!

Город замер в оцепенении.
На западе поперхнулись своими устрицами и подавились гамбургерами, на востоке всухомятку язык прикусили, видно с харчами у них там не очень. Те, что раньше по переулкам сиганули, вообще в ступор вошли от нашего ора. Даже башни, на что крепкие с виду, а и то пошатнулись, некоторые даже покосились и сразу сдались. А иные, наивные, продолжали еще некоторое время маячить впереди лимузина, но мы уже не беспокоились - недолго им осталось. Да, а с демократами на обочине вообще хохма. Мы как рявкнули, так все их трибуны с микрофонами в пыль разнесло, на кусочки, на тряпочки. Пропали совсем. Дождались. Все дождались.

Ну и действительно, лимузин и джипари очень быстро по тросу подтянулись к тянущим их красавцам небоскребам из стекла и металла, все в гирляндах, и легко так переехали их, оставив позади, держать нос по ветру. Строй стал строиться. Из оркестра пинком выпнули скрипачей, следом очень быстро и трубачей. Отчетливей стал слышаться барабан. Бум. Бум. Бум - буру - бум.
С этими ударами часть меня, что витала на уровне дирижабля, стала спускаться вниз и обнаружила себя впряженным в двухколесную двуручную тачку, которую мы с компаньоном толкали перед собой. Полная тачка уже набилась каким-то народом, который сидел по бортам, свесив ноги в валенках. Они болтали и хохотали, пили водку и закусывали её солеными грибочками. Женщины влегкую флиртовали с мужиками и рассказывали про своих сволочей-мужей и про свои огороды. А мужики изображали, что отвечают на этот флирт, но вяло как-то, понарошку. Семейные такие отношения, какой-то клуб по интересам. Не, все-таки демократы на обочине что-то не просчитали в самоорганизации народа. Не расчехлили они нашу парадоксальную двойственность, не разглядели зеркальную противоположность наших хотений. Поскольку, с одной стороны, мы хотим строя, а с другой стороны, дай нам возможность без строя, и мы со смачненьким удовольствием прыгнем в тачку, и будем болтать там ногами в валенках. Получается, что мы хотим строя, но как бы для других.

И не столь трудно толкать эту тачку. Фактически она катится по колее, увлеченная магнетизмом общего движения, причем вызванного не нами, и даже не лимузинами, и уж точно не джипами или броневиками. Может, дирижаблем? Или чем-то, что над ним? Сколько дышло от тачки натирает плечи, и уж очень достал этот барабанный гул, который гремит прямо внутри черепной коробки, причем, похоже, не у пассажиров, а только у нас с компаньоном. Бум- тук-тук. Тук-тук-тук. Остальным этот бой по барабану. Компаньон поворачивает ко мне свое уставшее лицо и говорит: нужно как-то проснуться.



Когда играет флейта
Мелодии круженья,
И дети в тонких платьях
Порхают над лугами,
Отживший каменный сапог
Ударится о плац,
И разлетится пылью.
Танцу жизни быть.
Предположительно Ли Бо*
*Примечание автора.