Лекция 7.
Христианство Раннего Средневековья

 

 
Мы уже знаем, какие главные события и силы легли в основу средневековья. Это: (1) переселение германских народов, которое уничтожает Западную Римскую империю и приводит к образованию на территории этой империи и всей остальной Европы новых германских государств, а тем самым ставит Церковь и народы в совершенно иные, чем в античности, условия жизни; (2) Западная, т.е. Латинская, Церковь, в тех формах, которые она к V в. выработала и продолжала развивать и самостоятельно, и как наследница античной культуры; (3) новые, еще молодые и способные к развитию германские племена; (4) их присоединение к Церкви. В Х в. к этому добавились западнославянские народности.
Итак, основные действующие силы — Церковь и германские народы. Их союз и лег в основу всего средневековья.
Германцы заселяли Римскую империю иногда мирно, иногда же — насильственно, но римско-греческая культура исчезала не сразу и не полностью. Германцы были в первую очередь прямыми наследниками и учениками этой все еще сильной (хотя и угасающей) культуры. Многое в ней они усвоили и переняли, служа Риму до того, как рухнула политическая власть Римской империи. Еще в VI в. в Южной Галлии существовали риторские школы старого стиля, распространявшие римскую культуру. В католической Испании до победоносного вторжения магометан была довольно богатая духовная жизнь.
Первую серьезную попытку пересадить античную образованность на почву Нового времени и использовать светские науки для изучения Священного Писания предпринял Кассиодор (выдающийся римский писатель и учёный, историк и богослов, государственный деятель во время правления Теодориха Великого, короля остготов в Италии). Еще более высокой оценки заслуживает, пожалуй, культурно-посредническая деятельность ирландско-шотландского монашества – в изоляции на Британских островах произошел бурный расцвет античной культуры. Если в VII в. уровень образования на континенте был практически нулевой, то в Ирландии изучались не только Священное Писание и святоотеческая литература, но и грамматика, риторика, геометрия и т. д. Там изучали даже греческий и читали на нем.
Но и на континенте отчасти сохранились некоторые античные представления (например, идея империи и императора). В период общего упадка культуры роль очагов сохранения и распространения античной культуры играли Рим, Южная Италия и Равеннский экзархат, территория которых до 754/756 г., точнее, до 800г., относилась к Восточной Римской империи. Долгое время эту функцию осуществляла и латинская литургия.
Не следует переоценивать культурное богатство Церкви в первые столетия средневековья. Общий уровень существенно снизился по сравнению с общим уровнем V в., особенно в северных областях Римской империи. Научных и культурных сил, которыми еще располагала Церковь, хватало тогда как раз на то, чтобы сохранять спасенные рукописи и документы древней культуры и свое собственное богословское достояние и передавать дальше важный опыт политического управления и сельского хозяйства. Но, с другой стороны, даже это имело, несомненно, огромное значение. Например, труды одного только св. Августина содержали в себе если и не всю древнюю культуру, то во всяком случае ее отображение, причем такой силы, что оно стало фундаментом нового тысячелетия. Представление о характере, возможностях и границах богословско-церковной культуры, сложившейся к началу средневековья, могут дать литературные труды Григория I и Устав св. Бенедикта (реформатор западноевропейского монашества, основатель (на горе Кассино; 529 год) первого в Европе монастырского ордена со строгим уставом, скоро получившим широкое распространение в Западной Европе, святой католической и православной церквей. Небесный покровитель Европы).
Прежде всего, необходимо помнить, что до Карла Великого германцы ни в коей мере не были единым народом; между отдельные племенами — франками, саксами и др. — не было даже внутреннего единства; по мере необходимости они объединялись в племенные союзы. «Они сражались друг с другом ожесточенно, как чужие, и легко вступали с чужими в такие же тесные отношения, как со своими соплеменниками» (Rancke). Отношение германских племен к христианству было очень разным.
Переселение народов означало для восточногерманских племен гораздо более решительные изменения, чем для среднегерманских: готы, вандалы и лангобарды так отдалились от своих родных мест, оказались в мире, столь новом и географически, и культурно, что от них требовались неимоверные усилия, чтобы сохранить себя. В противоположность этому, на жизни среднегерманских племен очень мало сказалось переселение народов; старосаксов и фризов оно по существу пощадило. Такое различие имело большое значение для всей политической, национальной и религиозно-церковной жизни этих народов.
Церкви начала средневековья предстояло иметь дело не с германцами дохристианской эры, чья древняя языческая вера и связанные с нею нравственные устои сохранялись в относительной чистоте и еще не начали разрушаться – напротив, ей пришлось заниматься германскими племенами, абсолютно разными по своим задаткам, опыту, внутреннему и внешнему положению, сложившимися и существовавшими к концу переселения народов.
Понятие «культура» применительно к тем временам, не исключая и германцев, участвовавших в общем ходе истории, имеет вполне определенный смысл. Для Запада культура означала «Рим». Все народы, не принадлежавшие к римской (римско-греческой) культуре, считались «варварами»; вся римско-греческая культура в целом признавалась неоспоримо высшей. Германцы в основном приняли эту оценку как самоочевидную; для них было также естественно включиться в римско-греческую культуру (что означало и подчинение Риму), когда они соприкоснулись с ней в эпоху переселения народов.
Христианская вера по своему существу — больше, чем культура. Но германцам она предстала нерасторжимо связанной с римско-эллинистической культурой. И вместе с верой они приняли и признали эту высокую культуру. Перед ними стояла задача сохранить и переустроить Римскую империю (которая тоже была частью эллинистической культуры). Среди тех, кто внушил германцам столь значимую в истории идею, были и папы, например Григорий II, Григорий III, Стефан II (св. Бонифаций). Правда, передать германцам римско-греческое наследие во всей полноте и непрерывности его традиций оказалось невозможным даже и христианству.
Германцы слышали в христианском благовестии о Боге-Творце, о Логосе, о благодати, об избранничестве, о таинствах, которые не имеют отношения к волшебству, об аде, который вовсе не просто царство мертвых. Однако здраво и самостоятельно воспринять и творчески переработать эти идеи применительно к себе они поначалу еще не были способны, поскольку необходимой для этого духовной культуры у них просто не было.
Огромные неоспоримые трудности становятся особенно очевидными при сравнении с миссией христианства в древности. Рассмотрим условия и предпосылки для принятия христианства германцами и, скажем, иудеями Палестины, к которым Иисус пришел как обетованный Мессия после многовековой подготовки и провиденциального водительства. Несмотря на предварительную подготовку и трехлетнюю воспитательную работу самого Иисуса — сначала пришел очень скудный успех, за которым последовали неизмеримые трудности. Точно так же в Римской империи не смогло состояться и новое грандиозное образование — христианская Европа — даже при принявших христианство императорах, потому что культура, вскормленная язычеством, была там слишком прочна и всегда ощущалась как инородное тело. В отличие от этого германские народы были той плодородной и притом нерастраченной и невозделанной почвой, которая создала идеальную возможность получения обильного урожая.
С самого начала в христианское благовествование влилось много германских элементов; впоследствии они сыграли свою роль и при становлении чина литургии, и при формирования богословских воззрений. Сильнее всего германское влияние сказалось на народном благочестии. Христианство, возникшее на Востоке, сформулированное на греческом языке, проникнутое духом римской активности и вновь переформулированное, предельно отличалось как по содержанию, так и по форме от того, что можно обозначить собирательным словом «германство». Поэтому и христианизация германцев после того, как первый массовый этап вхождения в Церковь завершился, была длительным и трудным процессом роста; он часто сопровождался жестокой борьбой старого и нового, процессом брожения, необходимым для действия евангельской «закваски». Германское начало проявлялось в христианстве совершенно иначе, чем античное: его определяет сила характера, фантазии, чувства; поэтому общепринятые представления находят свое выражение в первую очередь в искусстве (Гелианд; строения и скульптуры раннероманского стиля). И, напротив, среди точек приложения сил столетиями отсутствует богословие.
Отношение к богословию на Западе всегда было несравнимо с его популярностью на Востоке, где самые широкие слои населения высказывали свое отношение к несторианству, монофизитству и иконоборчеству. Результатом этого на Западе был глубокий и отнюдь не безобидный разрыв между народной верой и ученым богословием. В области же церковных институтов специфика германской мысли проявлялась гораздо сильнее.
Однако чистоте христианского учения угрожали немалые опасности. Некоторые из основных положений христианского учения выражались в неадекватных образах или символах. Классический пример из области вероучения — представление Христа в виде герцога, победоносного героя и победителя бесов, которому все присягают на верность и повинуются, в виде народного героя, чье человеческое смирение отступает на второй план, чьи апостолы появляются как храбрые витязи пастыря или хозяина страны и который, прежде всего, заслоняет образ страдающего Раба Божия.
Естественные, чтобы не сказать натуралистические, представления утверждают себя во множестве суеверий, в которых и вначале, и в более поздние столетия средневековья проявляются остатки древнегерманской веры (культ святых, демонов, мощей, умерших и, что особенно губительно, вера в ведьм).
Христианский нравственный закон оказался, и даже чрезвычайно, вовлечен в эту неразбериху. С одной стороны, он объединился с унаследованными от древности громоздкими понятиями; с другой стороны — особенно у франков — его действие было ослаблено общим пренебрежением к нравственности: использование грубой силы, не считающейся с законом; жестокость фюрстов и их жен; мстительность; разврат во всех его печальных разновидностях, бесконечные княжеские убийства; злоупотребления по отношению к крепостным, и особенно— супружеские измены вплоть до своего рода многоженства, чему способствовал германский порядок наследования, превращавший брак в своего рода политический институт.
Но главное было достигнуто: семя божественного учения пустило корни. Однако указанные обстоятельства несли в себе серьезную опасность.
В начале средних веков судьба Церкви и судьба германских народов — все их будущие возможности, все их достояние — оказались взаимосвязанными: созданная Христом Церковь с ее миссионерским призванием и религиозно-культурная бедность молодых народов сошлись в одном духовном пространстве. Сначала германцы были лишь воспитанниками епископов и монахов, но вскоре и сами, заменяя их, они начали приводить к вере своих соплеменников. Церковь и новые народы сливались, образуя основу средневекового мира.
Разнообразные, как благоприятные, так и неблагоприятные для деятельности Церкви факторы определяли в тот период духовное пространство Запада.
Своеобразие ситуации становится наиболее ясным при сравнении с положением Церкви в раннем христианстве: если Церковь в древнем мире была семенем, и семя это пало на почву трех в корне различных между собой, уже сложившихся высокоразвитых культур, то к началу средневековья это «семя» проросло и стало живым организмом (хотя еще далеко не окончательно сформировавшимся и при этом уже начинавшим ослабевать); перед Церковью теперь не было развитой культуры, хоть сколько-нибудь соизмеримой с ней по своему духовному потенциалу и способной поставить перед ней определенные вопросы духовного порядка, и уж тем более не было нескольких таких культур. У новой духовной среды имелись специфические задатки и способность к образованию, однако отсутствовали предпосылки, обеспечивающие молодым народам возможность самостоятельного создания высокоразвитой культуры. К бедным в культурном отношении, но не лишенным способности к развитию германцам, заселившим значительную часть Западной Римской империи, и была обращена миссионерская и воспитательская деятельность Церкви. При этом возникали различные проблемы. Они вставали перед народами, жившими севернее лимеса, и — по-другому, менее остро — у кельто-романских и славянских народов.
В целом благоприятные факторы явно преобладали. Превосходство Церкви в религиозном, интеллектуальном и культурном отношении было настолько велико, что она безусловно должна была одержать победу. Церковь смогла осуществить свою основную задачу: привести народы Европы к вере в Иисуса Христа, вочеловечившегося божественного Спасителя. При этом не следует забывать, что пониманию точного смысла христианско-библейского благовестия мешали мифологические представления германцев. На первом этапе эта опасность была преодолена, и к реальным дурным последствиям она приведет лишь тогда, когда молодые народы превратятся в нации с богатой культурой, со своей собственной верой и независимым образом мыслей, — в позднем средневековье и в Новое время. Однако опасные элементы германского характера или то, во что они переросли позже, были лишь сглажены на ранней фазе развития, а не органически в корне преодолены. Именно исходя из этого при более глубоком анализе средневековой набожности можно понять, почему в ней так часто сила и подверженность дурному неразрывно связаны.
Иначе обстояли дела в области внецерковной жизни и связанных с ней общественных институтах, где решающее значение имеют мирское экономическое могущество, политическая власть и способность защищать свою собственность. В этой области средневековая Церковь (в особенности папство) поначалу находилась в невыгодном положении; форма территориальной церкви, допускавшая существование церквей, находившихся в частной собственности, императорская теократия и имперская идея долгое время были причинами зависимости Церкви от благосклонности властей имущих. Ничего не меняется от того, что Церковь тоже нуждалась в столь «невыгодном положении» (ярче всего это проявляется в миссионерской деятельности), долго и даже слишком долго полностью его принимала и использовала в своих интересах (в особенности право частной церкви). Однако в эпоху Высокого Средневековья она смогла занять ведущее место и в этой области (разумеется, при этом возникали другие опасности, соответственно Церковь, одержав победу, продолжала оставаться в том же невыгодном положении); однако в позднем средневековье она была вынуждена вновь отказаться от этой власти.
Когда молодые, не достигшие духовной зрелости народы перешли в христианство, они безоговорочно признали духовное превосходство новой религии и Церкви. Они восприняли христианство вполне объективно и верно, можно даже сказать — пассивно, непосредственно так, как они его узнавали из церковной проповеди; у них не было самостоятельного осмысления религиозного учения. В этом кроется причина духовных установок, характерных для всего средневековья: послушание Церкви в вопросах веры (традиционализм и объективизм), единство всей религиозно-духовной жизни (универсализм) и освященное Церковью культурное превосходство духовенства: средневековый клерикализм.
Религиозно-духовный универсализм, к примеру, вынуждает именно к политическому объединению под единой властью в единой империи. При продуманном соотношении свободы и соподчинения обеих высших инстанций — священства (sacerdotium) и царства (imperium) — такое объединение могло бы стать идеальной формой государственного устройства. Но реальный ход исторического развития доказывает, однако, что духовный универсализм вполне уживается с определенным партикуляризмом в политике. Это относится равным образом как к империи Карла Великого, так и к формам политического устройства высокого средневековья.
Хотя в языческой германской религиозности отсутствуют непосредственные духовные и богословские предпосылки для адекватного понимания христианского учения, однако нельзя отрицать глубокую восприимчивость некоторых германских племен к возвышенному и в то же время притягательному величию божественного. По крайней мере, ко времени Тацита германцы, несмотря на многобожие, сохраняли в себе эту способность. В определенном пантеистическом мироощущении проявилось даже предчувствие единого Бога, что выразилось наиболее отчетливо в приводимых тем же Тацитом словах семнонов о властвующем надо всем Боге. С этим была связана лежащая в основе всякой истинной религии покорность воле Божией, которая у тех же семнонов выражалась тем, что они вступали в священную рощу не иначе как в оковах, или тем, что при совершении жертвоприношений доходили до принесения в жертву членов своего племени и даже детей. Конечно, не все племена были столь глубоко религиозны, как семноны. Мы знаем также, что разложение германской языческой религии продолжалось вплоть до переселения народов и даже во время переселения. Однако ход обращения германцев в христианство позволяет предположить, что упомянутые религиозные установки не исчезли полностью.
С другой стороны, не нужно пытаться осмыслить какие-то религиозные представления германцев как предвосхищение и прообраз христианских идей. Мнимые «параллели» не выдерживают трезвого анализа. Но германские, точнее германо-романские народы привнесли в новую религию свою нерастраченную силу и (с ростом христианизации) новый, глубоко эмоциональный тип восприятия. Бедность культуры в указанном смысле слова способствовала тому, что язык римской Церкви вел к созданию единого обряда литургии в большей части Европы, а через ее посредство определил на века всю духовную жизнь Европы. Латинский язык литургии, ученых штудий и части государственных документов вместе с единой христианской верой был тем мощным фактором, который, преодолев центробежную силу столь разных германских народов и движущих ими сил, объединил их в единую церковную культуру средневековья.
Несомненно, нельзя игнорировать и оборотную сторону этой унификации; наиболее заметна она в развивающейся восточной схизме. Граница становится явной в отождествлении «Christianitas» [христианства] с «Romanitas» [римством] или «Latinitas» [латинством] при одновременном неприятии «Graeci» [греков] (или «barbari» [варваров]!). При таком подходе истинно оценить собственное значение было практически невозможно.
Первая из опасностей для христианства у германцев уже упоминалась: она состояла в том, что природное, инстинктивное начало могло взять верх над духовным началом христианства и нарушить его высокую чистоту. Действительно, христианское благочестие лишалось в первую очередь духовных ценностей. Религиозные представления, так же как и формы религиозной жизни становились менее совершенными, они становились грубее. Это связано было и с тем, что в первые века не было языка для христианского благовестия: германские наречия не знали никакой терминологии, в которой могли бы быть выражены «абстрактные» христианские догматы. Поэтому многое можно было перевести только формально. Например, у германцев не было понятия абсолютного Господина (Dominus), но лишь «drochtin», предводителя дружины, за которым следуют по доброй воле.
Среди германских представлений не было также полного аналога новозаветного понятия «благодати»; в понимании германцев она превращается в благосклонность небесного короля, которому люди должны были хранить верность, с тем, чтобы он был их помощником в земных нуждах. Возникает представление о взаимных обязательствах. Для германской мысли и выражавшего ее языка было трудно также воспринять сакральное. Оно теряло глубину и становилось статичным. И еще меньше осознавалась суть таинства покаяния, поскольку здесь представление об искуплении вины (в соответствии с которым развился принцип отпущения грехов за определенную плату) в значительной мере заставляло забыть о сакральном, т. е. через Христа заслуженном и в Нем ниспосланном даре. Это один из корней германского «морализма», всестороннему развитию которого способствовала излишняя торопливость при совершении массовых крещений и который позже с неизбежностью должен был войти в самую суть религиозности германцев.
Другая опасность состояла в том, что германский менталитет рассматривал и грех, и добродетель скорее с точки зрения внешнего поведения, чем внутренней жизни. Хотя при этом образ мыслей и забота о нем в принципе не исключались, но им придавалось не такое большое значение. Такой практический подход имеет свои положительные стороны, поскольку принимает в расчет человека с его реальной жизнью. Грех как нарушение правил порядка требует возмещения, для которого мало одного лишь изменения образа мыслей. Но с другой стороны, этот подход порождает тенденцию к формальному выполнению заповедей, что очень легко вступает в противоречие с основным христианским законом высшей внутренней праведности.
Германцы смогли принять христианство не в силу своей подготовленности к нему и не потому, что на них подействовало какое-то отдельное основное понятие христианского учения; непосредственной и решающей причиной было скорее превосходство христианства. Главным была не «истина» этого учения, но в первую очередь и в основном то, что христианский Бог сильнее. В Гелианде ([древнесаксон. Heliand - Спаситель], анонимной древнесаксонской эпической поэме о жизни Христа, написаной в 1-й пол. IX в.) Иисус восхваляется как «самый сильный из рожденных, самый властительный из царей, самый могущественный из героев. Таким образом, вопрос о правомерности старой или новой религии не был для германцев, не склонных к философии, вопросом об истинности той или другой веры, их интересовало не учение, но только реальные проявления могущества (в могуществе нового Бога они могли на опыте убедиться и на войне и в «суде Божием»). В христианском учении этому выразительнейшим образом отвечало учение о Боге Всемогущем.
То, что раннесредневековые народы не столь охотно обращали молитву непосредственно к самому Господу, как к Его святым, чьи мощи у них хранились, — их можно было видеть и потрогать, — несло в себе особую опасность для этих народов. Опасность часто давала о себе знать разного рода грубыми суевериями, что даже усилилось в позднем средневековье. С другой стороны, здесь можно видеть и богатство возможностей христианства, и педагогическую мудрость Церкви, которая сознательно дает и не достигшим духовной зрелости людям способ выражения своей религиозности, доступный их пониманию, и постепенно возводящий ее на более высокую ступень.
Идеалом новых народов в значительной степени была внешняя сила, позволявшая одолеть врага и завладеть его имуществом. История Франкской Церкви до Пипина, изобилующая конфискациями всякого рода церковного имущества, которые компенсировались, однако, подарками церквям и монастырям, и посягательствами фюрстов на церковные права, свидетельствует об этом опасном идеале, сильно повлиявшем на церковное устройство.
(Фюрст — высший аристократический титул Священной Римской империи, обычно переводимый на русский как «князь». Во времена Франкского государства и Священной Римской империи фюрсты стояли в иерархии правления сразу после короля; к сословию фюрстов относились герцоги, ландграфы, маркграфы, пфальцграфы, а также архиепископы и епископы как духовные фюрсты).
Сюда же относится и то, что при оценке личности слишком большое значение придавалось военным возможностям и имущественному положению. И германский епископ с неизбежностью становился сначала землевладельцем-помещиком, а затем — землевладельцем-сувереном и воином, что часто входило в противоречие с его священническим саном.
Религия и политическое устройство — в соответствии как с античными, так и германскими представлениями — стали почти неотделимы друг от друга, особенно в период раннего средневековья: фюрсты эгоистически использовали Церковь в своих интересах или, наоборот, усиливалась экономическая и политическая власть епископов. Конечно, в этом был заключен и благоприятный фактор, наложивший отпечаток на все средневековье: возникновение при тесном соединении государственной (или даже всей светской) и церковной жизни феномена средневековой единой культуры. Но в этом была заключена и огромная опасность. Германские народы пытались разными способами придать христианству национальный характер. Эту опасность значительно усилил свойственный германцам партикуляризм (ставивший, например, род выше империи). Стала очевидна опасность, исходившая от национальных церквей (более всего проявившаяся в арианских странах) и территориальных церквей даже в католических странах (англосаксы, франки, бургунды, бавары), угрожавших единству Церкви и бывших постоянным источником ее обмирщения (политизации). Опасность проявилась уже к началу VIII в. в обогатившейся благодаря государству Франкской Церкви, точнее в ее епископах-землевладельцах. Здесь находит себе почву повлиявший во многом на судьбы истории роковой «языческий» (Engelbert Krebs) принцип: cuius regio, eius religio (чья страна, того и религия). При этом следует отметить, что такая политизация христианства и Церкви на той ранней стадии развития, с одной стороны, была неизбежна, а с другой стороны, не могла нанести вред внутреннему их бытию. Однако с возрастанием духовно-религиозной зрелости эта опасность реализовалась, доходя порой до извращенных форм. Ибо теперь внутренняя самостоятельность обеих сфер требовала наряду с их зависимостью друг от друга также вынужденного разделения. Остается принять во внимание, что с ранних времен Церковь со своей стороны старалась захватить мирскую сферу, используя освящаемую ею королевскую власть, причем, к сожалению, она недостаточно и несвоевременно принимала в расчет необходимую самостоятельность этой сферы.
Из всех германских племен, осевших на земле Римской империи, лишь одно достигло главенствующего положения — франки; благодаря созданному ими государству им принадлежало будущее. Два обстоятельства этому способствовали: (а) франки (наряду с фризами и баварами) были единственными германцами, которые не пришли издалека, но унаследовали империю как непосредственные соседи (отчасти мирно, отчасти путем захвата); они, так сказать, не покинули своей родины. (б) В то время как большая часть других германцев приняли христианство сначала в форме арианства, они восприняли его сразу в католической форме, что дало им возможность слиться с местным римским населением — католиками. Отсутствие необходимого христианского единства такого рода стало одной из причин гибели арианских германских государств.
Основателем королевства франков, как мы говорили в прошлой лекции, был Хлодвиг Меровинг (481/482-511), вождь салических франков на территории нынешней Бельгии. Он и его сыновья настолько расширили свои владения, что им принадлежала почти вся Галлия, т. е. страна, которая уже была христианской.
Крещение Хлодвига (498 или 499 г.) было подготовлено тем, что он убедился в силе христианского Бога в войне с алеманнами, и тем, что его жена Хротехильда (Хлодхильда) была католичкой; сыграли свою роль и десятилетия жизни победивших франков рядом с католиками Галлии. Хлодвиг осознал религиозное и культурное превосходство христианства и политические преимущества, которые оно могло дать его королевству (единство; внутреннюю опору, даваемую властью и авторитетом епископов). Народ франков без колебаний последовал примеру короля: уже сказывалось влияние христианства, корни языческой веры были уже не такими крепкими. Правда, о религиозной глубине новой веры это еще не свидетельствовало.
Но не было самоочевидным, что Хлодвиг и его франки примут христианство именно в католической форме. Вторгшиеся в империю германцы представляли некоторое единство именно в силу своего арианства. Из-за этого католическая римская империя была в некотором смысле их общим врагом, а значит, врагом франков. Кроме того, арианином был тесть Хлодвига, король Хильперих. То, что его жена Клотильда была католичкой, объясняется воспитанием при дворе ее дяди в Генфе (где находились бургунды, которые с самого своего обращения были католиками). Две сестры Хлодвига были арианками, через одну из них, Аутофлед, стал шурином Хлодвига арианский король остготов Теодорих. Арианство было господствующей религиозной силой Центральной Европы. Решение Хлодвига шло вразрез с естественно складывающейся политической конъюнктурой; это был именно его личный выбор. С другой стороны, играли свою роль и политические соображения, поскольку принятие католического вероисповедания сохраняло франкам симпатии католических галло-романских народов.
Крещение Хлодвига имело неизмеримые последствия для истории Церкви; оно значило не меньше, чем христианизация и католизация присоединенных франками к их королевству других германских племен. Возникла национальная франкская Церковь; начиная с нее, были христианизированы и новые территории королевства франков в правобережье Рейна, остававшиеся еще полностью или отчасти языческими (гессены, тюринги, бавары, алеманны). Позже, начиная с Дагоберта († 639 г.), в сферу влияния католический миссионерской деятельности вошли и фризы.
При расширении королевства франков на восток (современная Германия) все отчетливее проявлялось определенное различие культур восточной, почти чисто германской, части — Австразии и западной Нейстрии. Здесь (это приблизительно сегодняшняя Франция) германцы смешивались с коренным галло-романским населением, образуя единую романскую народность, и их родной язык соединялся с латынью, образуя новый романский язык — французский. (Остается добавить, что аристократия образовавшейся позднее Франции была по большей части германского происхождения; однако уже с ранних пор в результате браков между франками и романскими женщинами и здесь вливалась другая кровь.)
Во франкском королевстве Меровингов ход церковно-исторических событий, расцвет и упадок существенно зависели от организации национальной Церкви. Первым признаком национальной Церкви является ее изолированность от внешнего мира: границы Церкви совпадают с политическими (это относится и к отдельным частям страны), т. е. никакая область королевства не может быть подчинена какому-либо не относящемуся к королевству епископству или митрополии. Там, где Меровинги завоевывали иностранные территории, прежнее деление на диоцезы должно было отменяться.
Внешней замкнутости соответствовала жесткая внутренняя организация Церкви, подчиненная авторитарному руководству королей, которые при этом отчасти брали за образец положение античных и восточно-римских императоров, отчасти же следовали древнегерманским представлениям (племенной культ и жречество королей). Поэтому при Меровингах именно король созывал королевские или национальные соборы, определял для них темы обсуждений и объявлял угодный ему канон обязательным государственным законом. Франкскому епископату не удалось в большом масштабе добиться контроля над правосудием или другими общественными функциями. Тем не менее Церковь своей общественно-благотворительной деятельностью, использованием права убежища (преступники, искавшие защиты в Церкви, не могли подвергаться ни телесным наказаниям, ни смертной казни) и участием в освобождении лично зависимых крестьян активно влияла на общественную жизнь.
Принятие духовного сана было возможно не иначе как с разрешения короля или графа, что, по-видимому, имело в своей основе фискальные или военные соображения. Еще более радикально действовало поставление епископов франкскими королями, со времен Хлодвига. Возможность избрания епископа клиром и народом, как того требовали соборы, при этом не исключалась, но она означала не более чем предложение, которое король мог принять или отвергнуть. Григорий Турский сетовал на то, что здесь берет начало симония (продажа и покупка церковных должностей, духовного санa, церковных таинств и священнодействий (причастие, исповедь, отпевание)), поскольку и избираемый и избирающий как правило торопились добиться королевского расположения при помощи достойных подарков. Однако король мог и сам непосредственно назначать епископов, причем его выбор часто падал на мирян, так же, как и вообще передача церковного имущества часто происходила по политическим мотивам.
Реакция епископата на такую глубокую зависимость Церкви от власти короля была далеко не однозначной. Постоянно возникало активное сопротивление, но оно не углублялось до принципиальной оппозиции, в чем не последнюю роль играло то, что франкские короли — за исключением Хильпериха I — не пытались вмешиваться в вопросы вероучения.
В общем и целом никто не думал о том, чтобы оспорить положение королей в Церкви. Их функция — защита Церкви — считалась не только правом, но даже и обязанностью королей. Епископы, тем не менее, пошли еще дальше, когда они, как, например, отцы Орлеанского собора 511 г., восхваляли «священнический дух» Хлодвига или ссылались, как Ремигий Реймсский, на распоряжение короля, на том основании, что они обязаны подчиняться королю как проповеднику и защитнику веры. Венанций Фортунат называл короля Хильдеберта «нашим Мелхиседеком, царем и священником», который «будучи мирянином, вершит дела веры».
С другой стороны, епископат вовсе не был так уж безоговорочно подчинен королю. Синоды упрекали королей за их грехи, и епископ Герман Парижский даже отлучил короля Хариберта от причастия за то, что тот вступил в брак с посвященной Богу девственницей.
Но, конечно, эта критика власти короля очень скоро наталкивается на ограничения, как о том свидетельствует сам Григорий Турский: «Если бы один из нас захотел сойти с пути праведности, он мог быть поставлен Тобой на место. Но если Ты сбивался с пути, кто мог тогда Тебя попрекнуть? Мы-то говорим Тебе, но Ты слышишь только то, что Ты хочешь...».
Даже папе Григорию Великому приходилось приспосабливаться к обстоятельствам, когда он, ради того чтобы склонить грубую и жестокую королеву Брунихильду к реформе Франкской Церкви, всячески восхвалял и прославлял ее в своих письмах к ней.
Ко времени Хлодвига и его сыновей и внуков ситуация складывалась для франкской национальной Церкви в целом благоприятно. Но их наследники, начиная с Дагоберта I († 639 г.), уже не смогли оставаться на должной высоте.
Раздоры и несовершенство власти (например, примитивные формы правления) привели к упадку и само франкское королевство, и его Церковь. Собственно говоря, принцип деления на диоцезы сохранился с римских времен. Но сильно сказывалось отрицательное влияние уже перечисленных выше тенденций: вместо духа солидарности и служения общему делу обнаруживалось нездоровое своекорыстие. Хищения в монастырях, епископствах и приходах активно практиковались всеми, начиная с короля и кончая мелкими арендаторами церковных земель.
Церковь во времена образования франкской государственности имела огромный нравственный авторитет, который особенно проявлялся во влиянии епископов (носителей высшего духовного сана; представителей древних традиций; специалистов в вопросах управления; организаторов благотворительности) на местное население. Меровингские правители хотели поставить этот авторитет на службу государству, т.е. себе самим. Это несло непосредственную угрозу сакральной жизни Церкви и благовестию Слова. Но в первую очередь все решалось тем, насколько свободны были епископы в исполнении своего миссионерского и религиозного служения.
Концепция епископского служения, восходящая еще к римским временам, не дала этой угрозе вырасти до опасных для жизни размеров. Усиление меровингского королевства к началу VII в. повлекло за собой на короткое время и благоприятную внутреннюю ситуацию во франкской Церкви. Состоялись соборы в Нейстрии, Австрии, Бургундии. Наиболее значительным был имперский Собор 614 г., где были приняты некоторые реформаторские каноны, в том числе — относительно канонического избрания епископов, по-видимому, еще долгое время сохранявшие свою силу; это, правда, не снимало необходимости испрашивать королевского соизволения. Нужно заметить, что в то время жили очень многие святые, чьи духовные созидательные силы никак нельзя приписать исключительно Франкской Церкви.
После смерти Дагоберта с распадом королевства начался упадок Церкви, длившийся целое столетие. В Восточной империи процесс христианизации и миссионерская деятельность были приостановлены, а фризы с возвращением политической свободы даже вернулись к язычеству.
Политическую мощь вернули королевству майордомы франкских королей, в первую очередь Пиппин Геристальский († 714 г.) и его сын Карл Мартелл († 741 г.). Однако даже и при Карле Мартелле, ведущем самую христианскую жизнь, Церковь оставалась совершенно незащищенной от перечисленных опасностей. (Разграбление церковного имущества в пользу его политических сторонников — дворян. Так, родственник Карла Мартелла получает наряду с архиепископством Руаном епископство Парижа и Байо, а также аббатства Сен-Вандрий и Жюмьеж; следствием этого было обмирщение епископов и аббатов.) Навести во всем этом порядок и добиться внутрицерковной реформы, инициированной сыновьями Карла (сначала благочестивым Карломаном, ушедшим впоследствии в монастырь, а затем Пиппином), предстояло посланцам англосаксонской Церкви. Но об этом в следующий раз.
 
Папство
В жестокие времена военных беспорядков VI и VII вв., когда границы постоянно перемещались и натиск германцев, продвигающихся вглубь Италии, становился все сильнее, Риму было очень трудно поддерживать связь с католиками, жившими далеко на севере. Контакты были сравнительно редкими. И Церковь в эти времена была управляема личностями незначительными.
Первым великим папой зарождающегося нового мира был папа Григорий Великий (590-604 – годы его папства). Его деятельность имела решающее значение для всего средневековья. Одним из основных факторов, определявших тогда чуть ли не все развитие Церкви, были германские национальные Церкви. Григорий, римлянин, распознал в этом страшную по своим последствиям опасность: это могло грозить раздроблением вселенской Церкви. Тем более что форму национальной Церкви невозможно было ни игнорировать, ни, в интересах той же христианизации, от нее отказаться. Действенный выход из ситуации наметил своею деятельностью папа Григорий; он указал цель, которая мысленно представлялась уже церковной древности и без которой не существовало бы ни средневековья, ни той католической (всемирной) Церкви, которая есть сейчас: строгое подчинение всей иерархии руководству наследника ап. Петра (каковым и должен являться папа).
Уже у этого первого Григория сверкнула идея европейской христианской империи, задолго до того как Карл Великий или даже Григорий VII обнародовали свою программу. С точки зрения церковной истории имеет особенное религиозное значение то, что новая одухотворенная идея Рима, намеченная в условиях безнадежного политического бессилия — однако не отсутствия политической и административно-хозяйственной разумности — была реализована, по существу, силами веры.
В Италии в то время царил хаос. Прошло всего несколько десятилетий с тех пор, как византийский император  Юстиниан в восемнадцатилетней опустошительной войне (535-553) вырвал Италию у готов-ариан, а их самих уничтожил. Тогда Восточная и Западная империи снова были объединены. В 554 г. византийский наместник (экзарх), облеченный политической властью (распространявшейся и на папу), отправляется в Равенну, где около двухсот лет будет находиться его резиденция.
Но уже в 568 г. ариане-лангобарды (последнее чисто германское племя, которое осело на римской земле) вторглись в Италию, создав этим постоянную угрозу Риму и тем самым независимости папы. На протяжении полутора веков для папы существовала опасность быть низведенным до положения епископа лангобардов.
Григорий Великий или Двоеслов, папа Римский (3 сент. 590 – 12 марта 604) происходил из знаменитой сенаторской фамилии, вероятно Анициан, и родился в Риме, между 540 и 550 гг. Воспитанный сообразно со своим общественным положением, он посвящен был в диалектику и риторику, изучал законоведение, вступил на гражданскую службу, приобрел доверие императора Юстина, и получил (ок. 574) достоинство praetor urbis (старшего городского претора). Но он изучал также отцов западной церкви, блаженных Августина, Иеронима и святого Амвросия. Его род отличался большой религиозностью: его мать Сильвия и две его тетки со стороны отца были канонизованы. Его глубоко религиозная натура возмущалась роскошью и честолюбием, связанными с его должностью: он решил удалиться от мира и принять иноческий сан. Все свое огромное богатство, оставшееся ему после отца, он употребил на построение шести бенедиктинских монастырей в Сицилии, и седьмой основал в своем собственном доме в Риме. Впоследствии он и сам сделался монахом, и предавался столь суровому аскетическому подвижничеству, что здоровье его значительно пошатнулось, и даже жизнь его находилась в опасности.
В этот момент на него обратил внимание папа Пелагий II, взяв его из монастыря, рукоположил его в сан диакона (579) и отправил в Константинополь в качестве апокрисиария (папского посланника). Возложенное на него поручение он исполнил с большим успехом, и, находясь в Константинополе, он начал свой знаменитый труд: «Толкование на Иова или XXXV книг о нравственности». После своего возвращения в Рим (585), он продолжал принимать деятельное участие во всех делах курии; и, после смерти Пелагия II (скончавшегося во время эпидемии чумы в Риме, возникшей после сильного наводнения), был единогласно избран духовенством, сенатом и народом на папский престол. Не желая оставлять уединенную монашескую жизнь, он пытался этому сопротивляться, но принужден был принять эту должность. 
Согласно сообщению Григория Турского, Григорий Великий, для избавления Рима от чумы призывал народ к покаянию, организовывал в городе молебны и крестные ходы. По преданию, во время одной из процессий, возглавляемой Григорием Великим, над мавзолеем императора Адриана явился архангел Михаил, что знаменовало окончание эпидемии; впоследствии этот римский мавзолей получил название «замок Св. ангела». После утверждения Византийским императором Маврикием (582-602) избрания Григория папой он 3 сент. 590 г. был рукоположен во епископа и возведен на Римский престол, став первым Римским папой из монашествующих.
Положение Римского епископа в то время было отнюдь не легкое. Теснимый, с одной стороны, арианскими полуварварскими ломбардами, он был не свободен и с другой, так как должен был во многих отношениях подчиняться власти Византийского императора и его представителя в Италии, экзарха Равеннского. Тем не менее, положение не лишено было своих преимуществ и Григорий сумел воспользоваться ими. Папа был самым крупным поземельным собственником в Италии. Из его многочисленных владений, не только в Кампаньи, Апулии, Калабрии, Сицилии и Сардинии, но также в Галлии, Далмации и Северной Африке, в его казну стекались огромные суммы, и Григорий оказался великолепным администратором, строгим и не упускавшим из вида даже самых ничтожных мелочей. С этим богатством соединялся известный престиж и в светских делах. Вследствие слабости и малоспособности экзархов, папа сделался действительным правителем Рима, и эта роль особенно подходила Григорию, который прежде, чем сделаться папой, был городским претором (praetor urbis). Таким образом, он занимал почти совершенно независимое положение, служа посредником между ломбардами и Византией. Через посредство Теодолинды, Баварской принцессы, принадлежавшей к православной церкви, и жены короля Агилульфа, он оказывал некоторое влияние на ломбардов; хотя однажды (593), как раз в то время, когда произносил беседу на пророка Иезекииля, должен был откупиться большой суммой золота и серебра от Агилульфа, подступившего к воротам Рима. (Агилульф – первый из королей лангобардов, отказавшийся от арианства в пользу ортодоксального христианства, основанного на Никейском Символе веры).
Его голос имел значение и в Константинополе, хотя его отношения с императором Маврикием, особенно после спора с Иоанном Постником, более и более омрачались. – Иоанн IV, патриарх Константинопольский, любил называть себя «вселенским патриархом». Но он не первый принял этот титул, да и не к нему одному он прилагался: его предшественник Мина принял его в 536, и он предоставлен был также папе Льву I собором Халкидонским с 451, Ормизде – сирийскими монахами в 517, и Бонифацию II – митрополитом Ларисским в 531. Григорий, который предпочитал называть себя servus servorum Dei (раб рабов Божиих) – не в укор Константинопольскому патриарху, а просто в подражание блаженному Августину – неодобрительно отнесся к этому титулу, жаловался по этому поводу Маврикию (595), и с необычайной резкостью нападал на самого Иоанна IV. Иоанн умер в том же году. Но его преемник Кириак, продолжал носить этот титул, и Григорий более и более раздражался, особенно когда Маврикий уклонился от вмешательства в это дело. В ноябре 602 г. Маврикий был низвергнут с престола Фокой, и не только сам был обезглавлен, но и его жена, пятеро сыновей и три дочери.
Новый император, узурпатор и убийца, однако, был приветствуем папой в поздравительных письмах, раболепство и ласкательство которых можно объяснить только предположением, что Григорий, когда писал эти письма, не знал о той вопиющей жестокости, которой сопровождалась узурпация (что в виду смутности тех времен, отнюдь не невероятно). Так же можно объяснить и его отношения к Брунгильде. Брунгильда, супруга Сигиберта I (с 566 года), короля Австразии, была просто чудовищем. Имя Брунгильда переводится с древневерхненемецкого как «Закованная в броню воительница». Преступления, которые она совершала в течение царствования ее сына, Хильдеберта II (575–596) и ее двух внуков, Теудеберта II и Теудеберика II, приобрели ей прозвище «франкской фурии», «новой Иезавели» --  она обвинялась в убийстве десяти членов королевского дома. А между тем к этой женщине Григорий писал письма, исполненные похвалы и лести. Но он, очевидно, судил о ней просто по ее собственным письмам. А в этих последних она с притворной набожностью обращалась к нему то за какими-нибудь мощами для церкви, то за паллиумом для св. Сиагрия Аутунского, то за какой-либо привилегией для какого-нибудь монастыря, то с просьбой о присылке папского легата на Франкский собор; причем обещала поддерживать английскую миссию, строить церкви и монастыри, отменять симонию, вводить целибат, воздерживаться от раздачи церковных должностей и бенефиций мирянам, и т. п. В виду всего этого Брунгильда могла казаться ему такой, как он и описывал ее, – женщиной весьма благочестивой.
Григорий Великий (еще называемый Двоеслов – его главное письменное творение называется "диалоги", по-русски "двоесловия") много потрудился для христианского просвещения чужеземных стран, особенно Испании и Англии. Благодаря влиянию епископа Леандера Севильского, близкого друга Григория, который познакомился с ним в Константинополе, Реккаред, король вестготов, согласился оставить арианство и присоединиться к православной церкви. В письме от 599 г. король сообщил о своем обращении папе, и в то же время послал золотую чашу в качестве своего подарка св. Петру. Григорий отвечал ему чрезвычайно любезно, и отправил аббата Кириака в Испанию с паллиумом (в католической церкви элемент литургического облачения Папы Римского и митрополитов) для Леандера. Собор Барцелонский, состоявшийся в том же году под председательством митрополита Азиатика Таррагонского и обсуждавший вопросы о симонии и инвеституре мирян церковными бенефициями, вероятно, находился в связи с посольством Кириака.
Что касается Англии, то она обратила на себя внимание Григория, когда он был еще монахом. Увидев англо-саксонских мальчиков, выставленных на продажу в качестве рабов в Риме, он почувствовал к ним глубокое сожаление, и решил отправиться в Англию в качестве миссионера. Он и действительно уже двинулся в путь, но был возвращен папой. Сделавшись сам папой, он отправил (596) Августина и сорок других монахов к королю Этельберту Кентскому, и дело пошло так успешно, что уже в следующем году Августин сообщил ему о крещении короля и 10.000 его подданных. С каким великим интересом Григорий относился к английской миссии, это можно видеть из его писем к Августину, в которых давались ему самые подробные инструкции.
Как ни велики были успехи Григория Великого в распространении влияния и власти Римской кафедры в западных странах, но еще больше он сделал для внутренней организации и укрепления церкви. Деликатный вопрос о зависимости западных митрополичьих кафедр от кафедры римской он решил с большой прямотою. В северной Африке, где духовенство особенно ревниво отстаивало свою независимость, он действовал с большой осторожностью и в строгом согласии с канонами Сардикийского собора (347). Геннадий экзарх и два наиболее выдающихся епископа провинции, Доминик Карфагенский и Колумб Нумидийский, были близкими его друзьями, и к Римской кафедре многие обращались с апелляциями. Но спорящие стороны никогда не вызывались в Рим: дело решалось на месте, папскими легатами. Иначе поступил он с диоцезом Равеннским: он запретил архиепископу Иоанну, и довольно резко, носить паллиум иначе, как при совершении литургии, и когда возник спор между преемником Иоанна, Маринианом, и известным аббатом Клавдием, он потребовал их обоих в Рим для выслушания их дела лично. То же самое он хотел сделать в Иллирии по поводу спорного епископского избрания в Салоне (593); но в этом случае в дело вмешался император Маврикий, и, к своему великому огорчению и унижению, Григорий принужден был вступить в компромисс.
Идеи Григория о папской власти были довольно неопределенны; но вообще он был строг и явно стремился к верховенству. Однако указывал он на свое верховенство лишь в случае разногласий, в обычное время признавая свое равенство с другими епископами. Весьма характеристичны в этом отношении были его старания отделить монахов от мирского духовенства. Он сам был монахом и знал, каким искушениям и иллюзиям человеческая природа подвергается вследствие монашеской жизни: поэтому он установил срок послушничества в два года, а для воинов – в три года. Юношам менее восемнадцати лет он запрещал вступать в монастырь, а женатых людей допускал лишь с согласия их жен. Церковным властям он повелевал арестовывать тех монахов, которые часто большими толпами бродили по стране и в действительности представляли собой не более как бродяг самого назойливого и дерзкого свойства, и отдавать их в ближайшие монастыри для наказания. Этим он много сделал для преобразования монастырей, но еще более для упрочения их независимости. Один монастырь за другим он освобождал от епископской власти, и на одном Римском соборе (601) власть епископа над аббатствами вообще была ограничена лишь правом поставления аббатов. Очевидно, у него была мысль сделать из монахов могучее орудие, которым папа мог бы располагать независимо от духовенства.
С другой стороны, некоторые из особенностей монашеской жизни он перенес на духовенство, как, например, целибат, о введении которого он особенно ревностно заботился. Для духовенства он написал, вскоре после своего восшествия на папский престол, свою знаменитую книгу: «Пастырское правило» (Regula Pastoralis), которая в течение столетий считалась нравоучительным кодексом духовенства. Император Маврикий приказал перевести ее на греческий язык, а на английский язык ее перевел сам Альфред Великий. По сообщению Гинкмара Реймского от 870 г., все франкские епископы отселе принимали на ней присягу при своем рукоположении. Проповедь он считал главной обязанностью священников, и сам в этом отношении подавал блестящий пример. Как богослов, Григорий не отличался самобытностью; тем не менее, и в этом отношении он оказал благотворное влияние, возбуждая интерес к творениям блаженного Августина. Его иногда называют «изобретателем чистилища»; но хотя его учение о промежуточном состоянии между смертью и осуждением и довольно неопределенно, но вообще оно не идет дальше учения бл. Августина. Свои догматические воззрения он изложил в своих «Диалогах о жизни и чудесах италийских отцов и о вечности душ».
С другой стороны, своим влиянием на обрядовую сторону христианства, в некоторых отношениях, он произвел почти полный переворот. Ему приписывается составление Литургии «Преждеосвященных даров», и им же произведен полный переворот в церковном пении, когда он вместо Амвросианского пения (cantus figuratus) ввел свое знаменитое Cantus planus или так называемое «Григорианское пение».
К четырем главным гласам Амвросия св. Григ. прибавил еще четыре гласа, усвоив им значение побочных, именно от ля, от си, от до и от ре – и таким образом составил целую церковно-музыкальную систему, состоящую из восьми диатонических звукорядов. В целом своем виде музыкальная система святого Григория имеет близкое отношение к восточной системе осмогласия, обоснованного в свою очередь на Греческой музыкальной системе, построенной на тетрахордах или четыре-звучиях. Каждый тетрахорд представлял собой систему четырех звуков, сумма которых равнялась 2 1/2 интервалам. По характеру своему тетрахорды были трех родов: диатонические с характерным интервалом в 1/2 тона, хроматические с отличительным интервалом в 1 1/2 тона и энгармонические – с интерваллом в 1/4 тона. Диатонические тетрахорды в свою очередь, смотря по местоположению своего отличительного интервала, были трех родов: дорийские (с полутоном в средине), фригийские (с полутоном внизу) и лидийские (с полутоном вверху). С течением времени к тетрахорду прибавлен был пятый звук и получилась система пентахорда. Наконец тетрахорды начали соединять между собой и с системой пентахорда в одну систему октохорда. В этой последней системе октохорда из восьми звуков написаны были все Греческие лады, из которых каждый был не иное что, как музыкальная лествица о восьми ступенях. На этих-то ладах и построены были церковные гласы, которых по тогдашней системе можно было построить только восемь. Свв. Амвросий и Григорий в своих музыкальных трудах воспользовались теми гласовыми звукорядами, которые уже были в употреблении в Христианской церкви, и возвели их в церковно-музыкальную систему. Св. Григ. составил музыкальную книгу «антифонарий», называемую иначе «сентоном», т. е. сборником. Содержащееся в нем пение имело своим основанием греческие музыкальные лады: фригийский, дорийский, лидийский и др. Так, первый Григорианский глас – лад дорийский простирался, как в греческом пении, от ре до ре, представляя собой два дорийских тетрахорда; второй глас – лад фригийский, от ми– до ми – два тетрахорда фригийских и т. д., с точностью повторяя греческие лады. Всё отличие Григорианского пения от прежнего состояло в том, что оно утратило прежний речитативный характер амвросианского пения и не было уже в такой степени ритмическим, как пение амвросианское, – оно превратилось в одну сплошную мелодию, в которой музыка выдвигается над текстом и господствует над ним. Григорианское пение, в отличие от амвросианскаго, не зависело от долготы и краткости слогов текста и состояло преимущественно из тонов одинаковой ритмической продолжительности, отчего и получило название равного (cantus planus).
Система Григорианского пения доселе служит основанием для Богослужебного пения Римско-Католической церкви.

Медитация 6-й Мастер
18-я Зона
РОН АРР СС УНИТ КРОН
6-я
ТЛПЛ СООК ЭРИС КИНЬ ЦЕРС