Лекция 16
Время Владимира Мономаха

 
После Изяслава, по правилам лествичного восхождения, на великое княжение сел Всеволод. Сохранилось предание, что Ярослав перед кончиной дал Всеволоду, бывшему его любимым сыном, особое благословение: «Благо тебе, сын мой, — говорил он ему, — что покоишь мою старость, и радуюсь о кротости твоей. Бог даст, займешь ты после своих братьев киевский великокняжеский стол — правдой, а не насилием. Когда умрешь, пускай кости твои лягут рядом с моими, в Киеве, у Святой Софии, потому что я люблю тебя пуще братии твоей». Благословение это оказалось пророческим — Всеволод действительно занял киевский стол «правдой после братьев своих».

Но великое княжение его было одним из самых беспокойных, так как все время не прекращались жестокие усобицы. При Изяславе все усобицы происходили из-за того, что осиротелые племянники не получали волостей и обращались в изгоев, причем Изяслав после вторичного своего возвращения в Киев превратил в таких же изгоев и сыновей Святослава, отняв у них волости, которыми они владели при своем отце. Конечно, это было сделано Изяславом под влиянием гнева на Святослава за вторичное свое изгнание из Киева, причем, разумеется, Изяслав имел полное основание считать достижение Святославом киевского стола незаконным, а потому и детей его лишенными права на дальнейшее участие в очередном порядке владения Русской землею. Но несомненно также, что Всеволод, который сам помогал Святославу изгнать Изяслава и сесть на киевский стол и который до самой смерти Святослава считал его законным великим князем, уже не мог после этого, севши на старший стол, выключить его детей из очередного порядка наследования. Однако, несмотря на это, Всеволод, враждуя с молодыми Святославичами за недавнее изгнание из Чернигова, занявши киевский стол, также не хотел давать им части в Русской земле и тем, конечно, создал как для себя, так и для потомства своего новую большую усобицу.

Севши на великое княжение, Всеволод взял себе все принадлежащие к киевскому столу волости; сына Владимира Мономаха посадил в Чернигове, Ярополка Изяславича — во Владимире-Волынском, придав ему и Туров, а Святополка Изяславича — в Новгороде. Обиженные племянники, все люди предприимчивые и воинственные, ненадолго оставили в покое своего дядю. Первый ополчился на Всеволода сидевший до сих пор смирно в Тмутаракани Роман Святославич Красный, прозванный так за свою красоту. Он нанял половцев и в 1079 году вошел с ними в Русскую землю. Всеволод вышел ему навстречу, встал у Переяславля и успел заключить с половцами мир, склонив их на свою сторону, разумеется, золотом; заключив мир, половцы отступили, а когда Роман затеял с ними по этому поводу ссору, он был ими убит. Затем, вернувшись в Тмутаракань, половцы захватили брата Романа Олега Святославича (в крещении Михаила) и отправили его в Грецию, где он был заточен на острове Родосе; вероятно, греческий император сделал это в угоду Всеволоду, женатому на греческой царевне. На место убитого Романа и заточенного Олега великим князем был отправлен в Тмутаракань посадник — боярин Ратибор.

После двух лет заточения на острове Родосе, в 1080 году, Олегу посчастливилось бежать; он подступил к Тмутаракани и при помощи приведенных с собой людей овладел ею и казнил всех, кого мог захватить из лиц, причастных к убийству брата Романа. Так, в 1083 году, по возвращении из Византии, Олег захватывает Тмутаракань и княжит там до 1094 года, затем осаждает Владимира Мономаха в Чернигове и возвращает себе черниговский стол. В 1095–1096 годах, во время войны с Мономахом, Олег подчиняет себе Муром и Рязань. По решению Любецкого съезда 1097 года за ним закрепляются в качестве вотчин Новгород Северский и Курск. Умер Олег Святославич в 1115 году.

Обосновавшись на берегах Боспора, Олег-Михаил заключил антирусский союз с кочевниками и противопоставил себя коалиции русских князей, на его печати было написано: «Архонт Матархи, Зихии и Хазарии». Это означает, что Олег был всехазарским ханом. Избрав этот титул, он как бы поставил себя вне сообщества русских князей, подчеркнув особое положение своих тмутараканских владений в системе русских земель. Но нa 1094 год полностью прекращаются русские летописные сведения о Тмутараканском княжестве. Самостоятельность княжения Олега и его разрыв с традиционными формами русской княжеской организации привели к постепенному усилению Византии на берегах Боспора.

Но вернемся к киевскому князю Всеволоду. Во времена княжения Всеволода с 1077 по 1089 год митрополитом Киевским был поставлен Иоанн, родом, вероятно, болгарин, причисленный клику святых. «Никогда, — говорит летописец, — еще не было на Руси и не будет подобного ему». Сохранилось его весьма любопытное письмо к Папе Клименту. Письмо это замечательно своей почтительностью и сердечностью по отношению к Папе.

«Я, самый меньший, — писал Иоанн, — приветствую и мысленно лобзаю священную главу твою. Будь счастлив. Да покрывает тебя Божественная, Всевышняя рука! Да даст благий и милосердный Бог тебе и твоим детям увидеть улучшение дел между вами и нами. Недоумеваю и не понимаю, как жестокий демон, злобный враг истины и благочестия, наделал все это, разрушил братскую любовь нашу и союз, соединяющий христиан. Не скажу, что все погублено. Мы знаем, что вы из начала христиане по благодати Божьей, и во многом мы одобряем вас…»

В 1093 году смерть уносит Всеволода. Наступает время Владимира Мономаха.

Со смертью Всеволода в 1093 году окончилось поколение сыновей Ярослава; на смену их выступили теперь его внуки. Самым известным и любимым из них как в Киеве, так и вообще на Руси был Владимир Мономах. Он мог бы легко после похорон отца занять киевский стол, но он этого не сделал. «Если сяду на стол отца моего, то будет у меня война со Святополком, потому что этот стол был прежде отца его», — размышлял, по рассказу летописца, Мономах после погребения Всеволода и, размыслив, послал просить на великое княжение Святополка Изяславича, перешедшего к этому времени из Новгорода в Туров, а сам отправился в свой Чернигов. Несмотря, однако, на отказ от киевского стола, Мономах делается после смерти отца, благодаря свойствам своей светлой личности, так сказать, душой всей Русской земли.

Владимир Мономах родился в 1053 году, за год до смерти Ярослава Мудрого. Проведя детство свое в Переяславской земле, где сидел Всеволод, Владимир должен был уже с ранних лет познакомиться с суровым воинским делом и грозным врагом Русской земли — половцами. В это же время, конечно, по господствовавшим в те времена у князей обычаям, стал вырабатываться из него искусный и бесстрашный ловец зверей. Вместе с тем он тогда же стал получать разностороннее образование под руководством своего высокопросвещенного отца. В 1060-е гг. Переяславль был «медвежьим углом» Руси. По нему было распылено незначительное преимущественно финно-угорское население, жившее охотой и промыслами. К середине XI в. времена Соловья Разбойника прошли, но по муромским и суздальским землям еще бродили волхвы, горели языческие костры, а в голодные годы вятичи вспоминали старых богов и нападали на проезжих христиан.

Владимир был красив лицом, невелик ростом, но крепок и силен; имел большие глаза, рыжеватые и кудрявые волосы, широкую бороду и высокий лоб. В юношеские годы Владимир женился на Гиде, дочери английского короля Гарольда, и с тех пор до конца дней своих не переставал служить примером образцового мужа и отца.

С самых молодых лет по поручению Всеволода Мономах постоянно участвовал во главе войска в многочисленных походах того времени, проявляя замечательные военные дарования: мужество, решимость, сметливость и чрезвычайную быстроту при передвижениях. За все свои походы он был побежден только один раз при Треполи, и то только потому, что не он был во главе войска, и бой был дан против его желания. Будучи грозным и суровым воином на поле брани, Мономах отличался вместе с тем необыкновенной добротой, и с ранней молодости сердце его было доступно всем нуждающимся. Он никогда не прятал сокровищ, никогда не считал денег, но раздавал их обеими руками, а между тем казна его была всегда полна, потому что при своей щедрости он был и образцом хорошего хозяина и находил время самому присмотреть за всем в доме. Он всегда прощал обиды, нанесенные лично ему, но никому не позволял обижать бедняка или вдову и сам творил суд в своей земле.

Набожность его была изумительна; при этом он обладал особым благодатным даром: когда бывал в церкви и молился, то всегда слезы обильно текли из его глаз. Благоговейно любя своим горячим сердцем Русскую землю и ясно понимая, что княжеские усобицы губят ее, Владимир Мономах тем не менее сознавал полную невозможность при существовавших условиях и понятиях того времени изменить порядок владения землей целым родом и передать власть над ней одному лицу. Сохранилось замечательное «Поучение», написанное им своим детям (см. Приложение 1).

Владимир Мономах уступил в 1093 году киевский стол Святополку Изяславичу, чтобы не нарушать очередного порядка, хотя и знал, что киевляне и много лучших людей на Руси были бы за него. Оба они со Святополком были однолетками (имея по сорока лет), а потому, конечно, Мономах имел весьма мало данных рассчитывать занять после него киевский стол, тем более что у Святополка были еще другие братья. Стало быть, отказавшись от Киева при тех крайне благоприятных обстоятельствах, при которых находился Владимир после смерти отца, он этим отказом сознательно обрек и своих детей на незавидную участь изгоев только из чувства долга перед родиной — не заводить усобицу из-за личных выгод.

Полную противоположность Мономаху представлял Святополк. Это был человек храбрый, но чрезвычайно легкомысленный, притом заносчивый, нетвердой воли, подозрительный и крайне корыстный. Начало его великого княжения не замедлило ознаменоваться большими несчастьями.

Узнав о кончине Всеволода, половцы прислали к новому киевскому князю послов с предложением остаться с ним в дружеских отношениях; нет сомнения, что они рассчитывали быть при сем случае богато одаренными. Легкомысленный Святополк, не посоветовавшись с боярами отца и дяди, приказал посадить половецких послов в тюрьму. Конечно, половцы пришли в ярость, и сейчас же толпы их двинулись жечь и грабить пограничные области Киевской земли и осадили город Торческ, населенный торками. Тогда сам Святополк стал просить их о мире, но теперь они его отвергли. Оскорбившись в свою очередь этим отказом, Святополк собрал 800 человек и хотел идти с ними против половцев; благоразумные бояре еле-еле успели удержать его от этого похода с такими ничтожными силами, говоря: «Хотя бы ты пристроил и восемь тысяч, так и то было бы только впору; наша земля оскудела от рати и от продаж; пошли-ка лучше к брату своему Владимиру, чтобы помог тебе…»

Владимир, конечно, немедленно откликнулся на зов Святополка и послал сказать брату своему Ростиславу в Переяславль, чтобы тот тоже собрал свое войско. Приехавши затем сам в Киев, Мономах свиделся со Святополком в Михайловском монастыре, где у них состоялось совещание о том, что делать дальше.

Отлично зная половцев, Мономах видел, что успеха над ними в это время ожидать было нельзя, а потому, несмотря на свое испытанное мужество и глубокую вражду к ним, он настоятельно требовал, чтобы были употреблены все попытки заключить с ними мир. Но Святополк и слышать не хотел о мире и во что бы то ни стало рвался в бой. Это привело к жестокой распре между князьями, причем, чтобы прекратить ее, Владимир наконец уступил, и войска обоих князей, к которым присоединился затем и Ростислав, пошли к Треполю. Не переходя реки Стугны, в это время сильно вздувшейся от дождей, был опять собран совет. Владимир стал снова говорить: «Враг грозен; остановимся здесь и будем с ним мириться». К совету его пристали и все смышленые мужи. Но киевляне, пришедшие со Святополком, поддерживали своего князя, говоря: «Хотим биться; пойдем на ту сторону реки». Они осилили, и рать переправилась через Стугну. Святополк вел правое крыло, Владимир — левое, а Ростислав шел посередине. Встреча с врагом произошла, когда прошли Треполь, причем наши, пустив вперед стрельцов, стали между двумя валами. Половцы обрушились, прежде всего, на Святополка. Он дрался с большим мужеством, но, когда побежали его люди, он должен был также покинуть поле сражения.

Потом половцы стали наступать на Владимира; сеча была лютая; наконец войска Владимира и Ростислава были также смяты; все в беспорядке бросились к Стугне. Здесь при переправе потонуло множество народа, потонул и юный Ростислав. Владимир, видя утопающего брата, бесстрашно кинулся за ним в воду, желая его подхватить, и едва не утонул сам. Затем, потеряв большую часть своей дружины и всех своих бояр, печальный Владимир с телом нежно любимого брата возвратился в Чернигов. Он до конца своих дней не мог вспоминать без сильнейшего волнения об этом злосчастном дне, когда единственный раз в жизни потерпел поражение и потерял брата.

Святополк с поля битвы бежал сперва в Треполь, а потом в Киев. Половцы пошли воевать по всей земле и продолжали осаждать Торческ. Торки сопротивлялись очень мужественно; наконец, изнемогая от голода, послали сказать Святополку: «Если не пришлешь хлеба, то сдадимся». Великий князь выслал им обоз с хлебом, но обоз этот не мог пройти скрытно от половцев в город. Десять недель стояли половцы под Торческом и затем разделились: часть их осталась продолжать осаду, а другие пошли к Киеву. Святополк вышел им навстречу и опять был наголову разбит при урочище Желвани, причем у него погибло народу еще больше, чем под Треполем, и он сам вернулся в Киев, где заперся. Торческ же после этого поражения, несмотря на мужественное сопротивление, должен был сдаться от голода.

Опустошение, производимое всюду половцами, было ужасное. Они жгли села и гумна; в пламени погибло множество церквей; жителей убивали, а оставшихся в живых уводили в плен; города и села пустели; пустели и поля, никем не обрабатываемые. Печальные, измученные голодом и жаждой, с осунувшимися лицами, почерневшим телом, нагие, босые, исколотые терновником, шли русские пленники в степи, со слезами рассказывая друг другу, откуда кто родом, из какого города или из какой веси. Кроме этого несчастия и другое бедствие посетило в тот злосчастный год нашу землю: появилась в огромном количестве саранча, до сих пор у нас еще невиданная, и то, что не было разорено половцами, было уничтожено ею.

При этих печальных обстоятельствах Святополк должен был наконец смириться и просить у половцев мира, конечно, за огромные деньги. Мало того, чтобы получить его, ему пришлось жениться на дочери главного половецкого хана — Тугоркана. Без сомнения, высокомерному Святополку должно было казаться крайне унизительным это необычное родство, хотя половчанки, или «красные девки половецкие», как их называли, и отличались большой красотой.

Однако и брак Святополка с Тугоркановной не избавил Русской земли от половцев. В том же 1094 году они появились опять в русских пределах. На этот раз их привел Олег Святославич. Этот князь-изгой после поражения на Нежатиной Ниве в 1078 году, где пали князья Изяслав Ярославич и Борис Вячеславич, бежал, как мы помним, в Тмутаракань, уже отделенную в те времена от остальной Русской земли осевшими в степях половецкими ордами. Сидя в течение шестнадцати лет в Тмутаракани, Олег не забыл своих обид, зорко следил за всем, что делается в Русской земле, и, узнав о страшном поражении, нанесенном половцами Руси вследствие пагубной самонадеянности Святополка, решил воспользоваться обстоятельствами и вернуть себе и семье своей отцовские волости. Для этого нужно было поднять руку на своего старого друга и двоюродного брата Владимира Мономаха, сидевшего теперь на столе отца Олегова в Чернигове, друга, с которым он был связан с раннего детства и у которого когда-то крестил двух старших сыновей. Но Олег слишком много вытерпел после смерти отца и, разумеется, находил достаточно оснований, чтобы искать себе и своему роду части в Русской земле.

И вот, видя наступление благоприятного для своих целей времени, он собрал большие толпы половцев, вошел с ними в Русскую землю и подступил под Чернигов, где осадил Мономаха. Скоро окрестности города и монастыри были выжжены; восемь дней подряд билась дружина Мономаха с половцами и не пускала их в острог. Наконец Владимиру стало невыносимо жаль лившейся из-за него христианской крови и вида горящих сел и монастырей. «Не хвалиться поганым», — сказал он и, отдав Олегу Чернигов, помирился с ним, а сам пошел на стол отца своего в Переяславль. Таким образом, во второй раз великодушный пожертвовал своими выгодами Мономах на пользу родной земли.

Он благополучно достиг с дружиной Переяславля только благодаря страху, внушаемому его именем половцам, так как Мономах мог вывести из Чернигова после огромной потери в людях на Стугне менее ста человек, считая в том числе жен и детей. «Когда мы шли мимо половцев, — рассказывает он про это в «Поучении», — то они облизывались на нас, как волки на овец». Не посмевши тронуть Мономаха с горстью храбрецов, его сопровождавших, половцы продолжали страшно опустошать Черниговскую землю и после того как Олег утвердился на столе отца своего; очевидно, Олег противиться этому не мог, так как сам навел их, а уплатить им за оказанную услугу, кроме разрешения грабежей, он ничем другим не имел возможности. «Это уже в третий раз, — говорит летописец, — навел он поганых на Русскую землю; прости, Господи, ему этот грех, потому что много христиан было погублено, а другие взяты ими и расточены по разным землям».

Так утвердился Олег на столе отца своего в Чернигове. Конечно, Олег имел право искать для себя и для семьи отцовских волостей; приводить с собой иноплеменные войска было тоже в обычаях времени. Но все же жестокое разорение земли, которое повлекло за собой искание Олегом своей части, не могло быть забыто на Руси. И насколько в народной памяти сохранился образ Мономаха как доброго страдальца за Русскую землю, настолько же Олег в народных преданиях изображается гордым, озлобленным и всюду приносящим с собой несчастье — Гориславичем.

Незавидно было житье Владимира в Переяславле. «Три лета и три зимы, — говорит он в «Поучении», — прожил я с дружиной в Переяславле, и много бед натерпелись мы от рати и от холода». Половцы непрерывно нападали на разоренную Переяславскую землю. Владимир, когда мог, отражал их и с неослабным рвением подготавливал свои силы, чтобы дать должное возмездие за поражение на Стугне и за все последовавшие затем беды. Случай скоро к этому представился. В 1095 году пришли к Мономаху два половецких князька — Итларь и Китан — торговаться, много ли он им даст за мир. Итларь с лучшими своими людьми вошел в город, а Китан с войском стал за валами, причем Владимир дал ему в заложники сына своего Святослава за безопасность Итларя, стоявшего во дворе боярина Ратибора. В это время прибыл из Киева от Святополка боярин Славата с каким-то поручением. Славата стал сейчас же убеждать Ратибора и его родню уговорить Мономаха согласиться на убийство Итларя, так как, по-видимому, Итларь и Китан самовольно, помимо главного хана, Святополкова тестя — Тугоркана, пришли вести переговоры о мире.

Владимир не соглашался. «Как могу я это сделать, давши клятву?» — говорил он им. Но те отвечали ему: «Князь, не будет тебе греха; половцы всегда дают тебе клятву и всегда ее нарушают — губят Русскую землю и пьют христианскую кровь». Наконец Владимир согласился и ночью послал отряд дружины и торков к валам; они выкрали сперва Святослава, а потом перебили Китана и всю его дружину. Итларь же был убит рано утром сыном Ратибора — Ольбегом, который выпустил в него стрелу и попал прямо в сердце. Этот поступок был единственным нарушением своего слова в жизни Мономаха.

После этого Владимир и Святополк выступили сейчас же в поход против половцев и пригласили с собой и Олега; он обещал идти вместе и действительно выступил, но не соединился, а держался поодаль. Святополк же и Владимир пошли на половецкие становища или вежи, взяли их, полонили скот, лошадей, верблюдов и привели в свою землю.

Уклончивое и недоверчивое поведение Олега, конечно, должно было оскорбить двоюродных братьев. После похода они послали сказать ему: «Ты не шел с нами на поганых, которые сгубили Русскую землю, и вот теперь у тебя сын Итларев; убей его либо отдай нам, он враг Русской земли». Но Олег не послушался.

В следующем, 1096 году, с целью обсудить вопрос о совместной борьбе с половцами, Святополк и Владимир послали опять сказать Олегу: «Приезжай в Киев урядиться о Русской земле перед епископами, игуменами, мужами отцов наших и людьми городскими, чтобы после нам можно было сообща оборонять Русскую землю от поганых». На это Олег послал следующий высокомерный ответ: «Не пристало судить меня епископам, игуменам и смердам» (сельским жителям и мужикам). Конечно, этот ответ еще более возбудил Святополка и Владимира против Олега, и они послали ему такое слово: «Если ты не пошел на неверных и не приходишь на совет к нам, то, значит, ты мыслишь на нас худое и хочешь помогать поганым. Пусть Бог нас рассудит».

Так началась, несмотря на уступчивость Мономаха, новая междоусобная брань между князьями. Вместо того чтобы ударить соединенными силами на половцев, приходилось идти войной на своих. Когда князья подошли к Чернигову, то Олег вышел из него и затворился в Стародубе. Святополк и Владимир осадили Стародуб и стояли под ним тридцать три дня. Приступы были сильные, но из города крепко отбивались. Наконец осажденные изнемогли; тогда Олег запросил мира, который тотчас же был ему дан, но князья-союзники потребовали от него, чтобы он непременно приехал в Киев, «к столу отцов и дедов наших; то старший город во всей земле; в нем надлежит нам собираться и улаживаться». Обе стороны целовали на этом крест. Это было в мае 1096 года.

Между тем раздраженные половцы продолжали свои набеги на Русь. Хан половецкий Боняк со своей ордой жег окрестности Киева, а тесть Святополка Тугоркан осадил Переяславль. Владимир со Святополком разбили его, причем сам Тугоркан пал, после чего Святополк привез тело тестя в Киев и похоронил на распутье между дорогами в Берестово и Печерский монастырь. В июне Боняк вновь подошел к самому Киеву и 20 числа утром ворвался в Киево-Печерскую лавру. Монахи, отстояв заутреню, почивали по кельям; половцы, выломав ворота, ходили по обители, брали, что им попадалось в руки, сожгли южные и северные церковные двери и, наконец, вошли и в самую Великую соборную церковь, таскали из нее иконы и произносили кощунственные слова над христианским Богом и законом. Тогда же половцы сожгли и загородный княжеский двор, построенный Всеволодом. Они увели с собой множество пленных.

Олег, несмотря на крестное целование, не думал исполнить договор и явиться в Киев. Вместо этого он стал деятельно собирать войско для продолжения борьбы и в конце лета направился к Мурому, бывшему его волостью, но которую тем временем успел занять его крестник, Изяслав, второй сын Мономаха, выступивший к Мурому из Смоленска без ведома и согласия отца своего. Подойдя к Мурому, Олег послал сказать Изяславу: «Ступай в волость отца своего, а эта волость моего отца; хочу здесь сесть и урядиться с твоим отцом; он выгнал меня из отцовского города, а ты неужели и здесь не хочешь дать мне моего же хлеба?» Изяслав, однако, не послушался его, надеясь на свое войско, и 16 сентября 1096 года под стенами Мурома произошла злая сеча между крестным отцом и сыном, причем юный Мономахович был убит.

После этого Олег вошел в Муром и, оковавши людей Изяславовых, двинулся на Суздаль и Ростов, принадлежавшие Владимиру Мономаху. Захватив оба города, Олег сурово обошелся с их жителями, часть взял в плен, других рассеял по разным местам, понасажал своих посадников и стал брать дань с Муромской, Суздальской и Ростовской волостей. Старший сын Мономаха, Мстислав, тоже Олегов крестник, сидел в это время в Новгороде. Новгородцы боготворили своего молодого князя — прекрасного по внешности и отличавшегося возвышенной и ангельски чистой душой; они готовы были принести для него всевозможные жертвы. Сильная новгородская рать была собрана вслед за известием о гибели Изяслава. Но благородный Мстислав не хотел кровопролития. Он послал к своему крестному отцу следующее твердое, но высоко христианское слово: «Ступай из Суздаля в Муром; в чужой волости не сиди; а я с дружиной пошлем к отцу моему, и помирю тебя с ним. Хотя ты и брата моего убил — что же делать! в битвах и цари, и бояре погибают».

Упоенный своим успехом, Олег не хотел мириться, а думал взять и Новгород. Он двинул брата своего Ярослава вперед на реку Медведицу, а сам стал на поле у Ростова. Получив известие, что Мстислав идет. Олег отступил в Ростов; Мстислав также подошел к нему; тогда Олег отошел к Суздалю; Мстислав двинулся туда же следом за ним. Олег зажег Суздаль и ушел к себе в Муром. Придя в Суздаль и освободив, таким образом, отцовские волости от Олега, Мстислав не пошел дальше, а опять послал к крестному отцу со следующим словом: «Я моложе тебя; пересылайся с отцом моим, да выпусти дружину, а я во всем тебя послушаю». На Олега слова эти не подействовали; видя, однако, что ему трудно одолеть крестника силой, он решил прибегнуть к хитрости и для этого послал к Мстиславу с мирным ответом. Обрадованный, что ему удалось уговорить Олега, Мстислав распустил свою дружину по селам; но Олег только этого и ждал и внезапно появился со своим войском на реке Клязьме, думая, что племянник, застигнутый врасплох, побежит. Однако Мстислав не побежал. Неожиданное известие о наступлении Олега застало его во время обеда; он тотчас же разослал во все стороны распоряжения о сборе и в два дня сосредоточил всю свою рать — новгородцев, ростовцев и белозерцев, так что когда подошел Олег, то нашел крестника в полной боевой готовности.

Так простояли они друг против друга четыре дня. Мстислав, как и прежде, не желал боя, а потому его и не начинал, а Олег колебался, так как не был уверен в своем успехе. На пятый день к Мстиславу подошли подкрепления, присланные Мономахом с сыном Вячеславом. В этот же день и Олег решил вступить в бой; он выстроил свои войска и повел их на Мстислава; узнав про это, Мстислав двинулся ему навстречу. Сеча произошла на реке Колокше. С обеих сторон бились очень упорно, как вдруг Олег и его войско увидели позади себя большой стяг Мономахов; они подумали, что сам князь Владимир прибыл и зашел им в тыл, тогда как это был только один из пеших отрядов Мстислава, при котором было и знамя Мономаха, прибывшее вместе с Вячеславом. Ужас напал тогда на Олега и на войско его, и все бросились бежать. Победа Мстислава была самая полная. Он пошел следом за Олегом на Муром и Рязань, взял оба города, миролюбиво обошелся с жителями, освободив только содержавшихся в оковах своих ростовцев и суздальцев, и в третий раз послал разбитому наголову Олегу следующее слово: «Не бегай больше, но пошли к братьи с просьбой о мире; не лишат они тебя Русской земли; а я пошлю к отцу своему просить за тебя».

Поставленный в безвыходное положение после поражения на Колокше, Олег должен был наконец принять великодушное слово своего крестного сына. Тогда Мстислав не замедлил отойти к Суздалю, а потом и к Новгороду, откуда послал к Мономаху просить за своего крестного отца. Мономах тотчас же согласился на мир с Олегом и послал ему замечательное письмо, показывающее, какими истинно благородными людьми и глубоко верующими христианами были он сам и славный сын его Мстислав.

Содержание этого письма см. приложение 2.

Письмо это подействовало. Между старыми друзьями детства состоялось примирение, по-видимому, искреннее и со стороны Олега. Это примирение дало наконец возможность Мономаху осуществить то, о чем он давно мечтал, а именно: устроить общий княжеский съезд и на нем полюбовно решить все те вопросы, которые вызывали распри.

И вот в 1097 году в городе Любече собрались на съезд: великий князь Святополк Изяславич, Олег и Давид Святославичи, Владимир Всеволодович Мономах, Давид Игоревич и один из сыновей Ростислава — Василько, сидевший с братом Володарем в червенских городах. С князьями вместе прибыли их дружинники, а также люди от земель. Всем съездом руководил, разумеется, Владимир Мономах. Съехавшись, князья стали говорить друг другу: «Зачем губим Русскую землю, поднимая сами на себя вражду? Половцы разоряют землю нашу и рады, что между нами усобица. Пусть же с этих пор будет у всех нас единое сердце и будем блюсти Русскую землю».

Затем они договорились между собой так: дети каждого из троих сыновей Ярослава берут себе те волости, в которых сидели их отцы; поэтому Святополк вместе с Киевом получил и Туров; Мономах — Переяславль, Смоленск и Ростовскую область; Святославичи — Олег, Давид и Ярослав — земли Черниговскую и Муромскую. Что же касается до бывших князей-изгоев — Давида Игоревича и двух Ростиславичей, то за ними было оставлено то, что дал им великий князь Всеволод в конце жизни, а именно: Давиду — Владимир-Волынский, а Ростиславичам червенские города: Володарю — Перемышль, а Васильку — Теребовль; эти части Давида, Володаря и Василька были выделены из Волынской земли, ранее полностью принадлежавшей отцу Святополка — Изяславу. За сыном Мономаха, доблестным Мстиславом, был оставлен Новгород, который также входил прежде во владения отца Святополкова — Изяслава, но куда Мстислав был посажен еще малюткой — дедом Всеволодом. Кроме того, князья поклялись помогать друг другу против того, кто нарушит данную клятву: «Аще кто отселе на кого востанет, на того крест, и мы вси, и вся земля Руская». На том разошлись и каждый направился в своё княжество.

Таким образом произошёл пересмотр прав наследования земли. Если ранее, согласно лествичному праву князья переезжали из княжества в княжество согласно старшинству (преимущество было у братьев), то теперь земли отца наследовались сыном. Новшество заключалось в том, что Мономах дал место в политической жизни Руси отчинному праву. Сама мысль об отчине была не нова. Понятие это содержало в себе изначально два значения: генеалогическое и территориальное. В генеалогическом смысле под отчиной «разумелось место среди родичей на лествице старшинства, доставшееся отцу по его рождении и им переданное детям… Итак, дети должны идти в порядке отцов: место в этой цепи родичей, унаследованное детьми от отца, и было их отчиной». В территориальном значении отчиною для сыновей была та область, которой владел их отец. До той поры отчинное право действовало в полной мере, то есть в обоих значениях — генеалогическом и территориальном, лишь в отношении полоцких князей, скатившихся с верхних ступенек родовой лествицы, но закрепивших за собой в наследственное владение Полоцкую волость. Для Ярославичей — сыновей одного отца — понятие отчины было актуально только в его генеалогическом значении, которое, собственно, полностью поглощало территориальное (или совпадало с ним), поскольку речь шла о порядке наследования великого княжения, общего для всех относительно «стола» в Киеве. Применительно к ним отчинное право, по сути, не имело самостоятельного звучания, не выходило за рамки действия принципа родового старшинства. Но во второй половине XI в. родовой порядок был сильно поколеблен. После смерти последнего Ярославича, Всеволода, притязания на киевский стол исходили уже от сыновей разных отцов. И главное, у старших князей появилось множество обездоленных родственников, которые, утратив свои генеалогические отчины — места в первых рядах наследников великого княжения, с невероятным упорством добивались возвращения себе территориальных отчин, волостей своих отцов, зачастую без оглядки на принцип старшинства. Отчинное право начало соперничать с родовым порядком наследования и даже в чем-то теснить его: мы видели, что Всеволод должен был смириться с притязаниями некоторых племянников и отчасти удовлетворить их. Причем возникшая трещина между двумя значениями понятия отчины распространялась куда дальше, чем область личных интересов того или иного князя, затрагивая будущее всей династии, ибо признание главенства территориального значения отчины над генеалогическим имело бы своим политическим последствием изъятие волостей из общеродового владения и обособление в них отдельных ветвей княжеского рода. Легко догадаться, что старшие князья-наследники и князья, лишенные своего «причастия» в Русской земле, должны были взирать на подобную перспективу с разной степенью энтузиазма.

В 1093 г. Мономах, как следует из летописного сообщения, стоял на позициях нераздельности земельного фонда, находившегося под властью династии. Его переезд в Чернигов, где прежде был стол отца Святославичей, явился наглядным отрицанием проявленного Олегом Святославичем стремления превратить эту волость в свою территориальную отчину. Вместе с тем в отношении великого княжения Мономах руководствовался уже не столько счетом родового старшинства — своего и Святополкова, — сколько набиравшим силу отчинным правом. Высказав мысль о том, что «то есть стол преже отца его был», он признал приоритет генеалогической отчины Святополка на родовой лествице.

Но немедленно после съезда начались усобицы. К западу от Киева сидели по соседству друг от друга: Давид Игоревич во Владимире-Волынском и братья Володарь и Василько в червенских городах. Василько, князь Теребовльский, отличался необыкновенно предприимчивым духом; богатырь по виду, набожный и великодушный, связанный с Володарем самой нежной и глубокой братской любовью, при этом мужественный и воинственный, он горел желанием совершить великие дела на пользу родной земле. Уже в ранней молодости стал он известен своею ненавистью к Польше, на которую навел половцев; теперь он затевал новые, обширные походы, и на его зов шли толпы берендеев, печенегов и торков.

Прямой противоположностью Васильку был его сосед Давид Игоревич — человек недалекий, завистливый, подозрительный и жестокий. Он еще до Любечского съезда злобился на Василька за то, что, по его мнению, тому досталась лучшая часть, чем ему. Приготовления же Василька к походу заставляли Давида Игоревича опасаться, что Василько собирается отнять у него Владимир. Эти опасения поддерживались и некоторыми мужами Давидовой дружины. И вот, немедленно же по окончании съезда, приехав в Киев, Давид начинает наговаривать Святополку, что будто Василько с Владимиром Мономахом тайно согласились захватить Волынскую и Киевскую области и поделить их между собой. Святополк, человек недальнего ума и к тому же подозрительный и алчный, после некоторого колебания поверил Давиду Игоревичу и согласился схватить Василька, который в это время возвращался со своими людьми из Любеча и остановился на ночлег недалеко от Киева.

В следующую ночь Василька повезли в оковах в Белгород, ввели в небольшую избу. Василько увидел, что ехавший с ним овчар Святополка стал точить нож, догадался в чём дело, начал кричать и взывать к Богу с плачем. Вошли двое конюхов: один Святополков, по имени Сновид Изечевич, другой Давидов — Дмитрий; они постлали ковёр и взялись за Василька, чтобы положить его на ковёр. Василько стал с ними бороться; он был силён; двое не могли с ним справиться; подоспели на помощь другие, связали его, повалили и, сняв с печи доску, положили на грудь; конюхи сели на эту доску, но Василько сбросил их с себя. Тогда подошли ещё двое людей, сняли с печи другую доску, навалили её на князя, сами сели на доску и придавили так, что у Василька затрещали кости на груди. Вслед за тем торчин Беренда, овчар Святополка, приступил к операции: намереваясь ударить ножом в глаз, он сначала промахнулся и порезал Васильку лицо, но потом уже удачно вынул у него оба глаза один за другим. Василько лишился чувств. Ослеплённого взяли вместе с ковром, на котором он лежал, положили на воз, отвезли во Владимир-Волынский и там оставили, приставив 30 человек охранять князя.

В ужас пришли русские князья, когда узнали о совершенном злодействе. Как только стало известно, что окованному Васильку выкололи глаза и под сильной охраной увезли во Владимир Волынский, Мономах, как бы оправдывая слухи о сговоре с Васильком, выступил с войсками против Святополка. Владимир и его новоявленные союзники — Олег и Давид Святославичи — стали лагерем под Киевом. Никогда еще Владимир Мономах не был так близок к киевскому "злату столу", как в эти ноябрьские дни 1097 года. Святополк собирался бежать из города. Казалось, что мечты сбываются. Однако и на этот раз влиятельные киевские круги не поддержали Мономаха, не открыли ему Золотых Ворот, а удержали в городе Святополка и выслали к Владимиру и Святославичам высокое посольство — митрополита и мачеху Мономаха, великую княгиню, вдову князя Всеволода, которую он чтил как мать. Посольство вежливо предложило мир. Они держали князьям такое слово: «Если станете воевать друг с другом, то поганые обрадуются, возьмут землю Русскую, которую приобрели деды и отцы ваши; они с великим трудом и храбростью побороли по Русской земле, да и другие земли приискивали, а вы хотите погубить свою землю!» Владимир расплакался и сказал: «В самом деле, отцы и деды наши собирали Русскую землю, а мы хотим погубить ее» — и склонился на просьбу мачехи и митрополита.

Вернувшись в Киев, княгиня возвестила горожанам, «яко мир будет». Стороны возобновили обмен посольствами. Чтобы избежать войны со Святополком, Мономах и Святославичи приняли его оправдание, что всему виной были Давидовы козни, и вынесли свой приговор: коли все это Давид наделал, то пусть Святополк идет на него и либо схватит его, либо выгонит («Се Давидова сколота [непотребство, бесчинство]; то ты иди, Святополче, на Давида, любо ими, любо прожени и [прогони его]»). Святополк клятвенно обещал наказать волынского изгоя. На том и помирились.

Достигнутый компромисс между старшими князьями предотвратил войну в Среднем Поднепровье. Однако в западных областях Руси конфликт перерос в невероятно запутанную склоку, в ходе которой создавались и распадались самые замысловатые политические комбинации, делавшие бывших врагов союзниками, а сообщников — врагами. Вначале на Давида ополчился не Святополк, а перемышльский князь Володарь Ростиславич. Вооруженной рукой он добился от Давида выдачи своего ослепленного брата, а затем и ареста двух Давидовых «мужей», Василя и Лазаря, которые возвели на Василька неправедные обвинения (третий наветчик, Туряк, успел убежать в Киев). Зачинщиков смуты повесили и расстреляли из луков. Весь 1098 г. Святополк издали следил за противоборством младших князей и, лишь увидев, что Ростиславичи кое-как помирились с Давидом, пошел на него сам. Дальше было между ними несколько сражений, причем они оба пытались богатыми подарками привлечь на свою сторону то поляков, то венгров, то половцев – с их помощью Давид в конце концов занял владимирский стол. Святополк утвердил за собой Волынь и отправился в поход за галицкими отчинами, которыми некогда владели его отец и брат (Изяслав и Ярополк). Однако этот поход был прерван в битве на Рожненском поле, где слепой Василько, которому Володарь отвел безопасное место несколько в стороне от сражавшихся, кричал, подняв к небу крест и как бы ища Святополка пустыми глазницами: «Смотри, вот что ты целовал!» Разбитый Святополк ушел в Киев, оставив во Владимире одного своего сына, Мстислава.

Утихомирил Давыда Игоревича только второй съезд старших князей, собравшийся 30 августа 1100 г. в Уветичах (Витичеве). Вызванный на «поряд» Давид не осмелился ослушаться. На съезде он не смог сказать ни слова в свою защиту и покорно выслушал приговор, который Святополк, Мономах и Святославичи (Давид и Олег) вынесли, посовещавшись отдельно от него («и не припустяху его к собе, но особь думаху о Давиде»). Решение старшей «братьи» гласило: «Не хочем ти дати стола Володимерьскаго». Вместе с тем решено было не «имать» Давида и не «створить» ему никакого «иного зла». Владимир-Волынский был отдан Ярославу Святополчичу, а Давид должен был удовольствоваться горсткой мелких западных городов (Бужск, Острог, Дубно, Чарторыйск, Дорогобуж), переданных ему Святополком, и денежной компенсацией в 400 гривен, выплату которой разделили между собой Мономах и Святославичи. Ростиславичам предложили владеть сообща Перемышлем, где до сих пор княжил один Володарь. Василько, однако, не согласился уехать из Теребовля, и Ростиславичи остались сидеть каждый в своей волости.

Съезд в Уветичах принес Русской земле долгожданный внутренний мир. Давыд Игоревич больше не испытывал судьбу и безропотно просидел в Дорогобуже до конца своих дней (он умер в 1112 г.).

Прекращение междоусобицы позволило русским князьям приступить совместными силами к решению самой насущной внешнеполитической задачи, провозглашенной на съезде в Любече: «Почто губим Русьскую землю, сами на ся котору деюще? А половцы землю нашу несуть розно, и ради суть, ожю межю нами рати. Да ноне отселе имемся во едино сердце, и блюдем Рускые земли».

В 90-х гг. XI в. опасность «погубленья» Русской земли «от поганых» была вполне реальной. Не случайно соответствующие статьи «Повести временных лет» окрашены в сумрачные тона напряженного эсхатологического ожидания. Набеги половцев, достигшие в это время наибольшей силы, угрожали превратить Среднее Поднепровье в безлюдную пустыню. Летописец, современник этих событий, с отчаянием и ужасом рисует картину запустения некогда цветущих и густонаселенных городов и целых областей: «Створи бо ся плач велик в земле нашей, опустеша села наша, и городе наша». Половецкие облавы частым гребнем вычесывали из городов и весей обильный полон, и один летописный отрывок повествует, как тысячи людей, «страждущие, печальные, измученные», «с осунувшимися лицами, почерневшие телом», брели, обдирая босые ноги о колючие травы, в «незнаемую страну», гонимые в степь к половецким вежам, со слезами говоря друг другу: «Я был из этого города», а другой: «А я — из того села»; и «так вопрошали они друг друга се слезами, род свой называя и вздыхая, взоры возводя на небо к Всевышнему…».

Внешняя линия Змиевых валов, проходившая по рекам Рось и Сула, перестала служить надежной защитой от вторжений степняков, в ней одна за другой появлялись широкие прорехи. Взломав в ключевых пунктах древнерусский оборонительный вал, половцы получили возможность беспрепятственно совершать быстрые рейды в глубь Русской земли. В 1096 г. их добычей едва не стал сам Киев. Характерно, что орда хана Боняка, «безбожного, шелудивого хыщника», как рекомендует его летописец, прокралась к Киеву «отай», то есть никем не замеченная, и ранним утром 20 июля буквально выросла из-под земли у городских стен. Нападение было столь внезапным и стремительным, что городская стража едва успела захлопнуть Золотые ворота перед самыми мордами половецких лошадей («и мало в град не въехаша половци»). Половцы сожгли посады и ограбили окрестные монастыри, в том числе Печерский.

Один из насельников этой обители (которого обыкновенно отождествляют с летописцем Нестором) оставил подробный рассказ о ее разорении: «И придоша [половцы] в манастырь Печерьскыи, нам, сущим по кельям, почивающим по заутрени, и кликнута около манастыря, и поставиша стяга два пред враты манастырьскыми. Нам же, бежащим задом манастыря, а другим — взбегшим на полати. Безбожные же сынове Измаилеви высекоша врата манастырю и поидоша по кельям, высекающе двери, и износяху, аще что обретаху в кельи. Посемь вожгоша дом святыя Владычице нашея Богородице и придоша к церкви, и зажгоша двери, еже к югу устроении, и вторыя же — к северу, [и], влезше в притвор у гроба Феодосьева [Феодосия Печерского], емлюще иконы, зажигаху двери и укаряху Бога и закон наш… Тогда же зажгоша двор Красный, его же поставил благоверный князь Всеволод на холму, нарецаемем Выдобычи: то все оканнии половци запалиша огнем… Убиша бо неколико от братия нашея оружием, безбожнии сынове Измаилевы, пущени бо на казнь хрестьяном».

Многочисленные попытки завязать с половцами мирные отношения ни к чему не приводили. Мономах говорит о себе, что в конце XI — начале XII в. «миров есм створил с половечьскыми князи без одиного 20… а дая скота [денег] много и много порты [богатых одежд] свое». Но половцы брали подарки и на следующий год снова приходили за военной добычей. Даже династические браки с половецкими ханами не гарантировали спокойствия их русским родственникам. В 1094 г. князь Святополк «поял» -- взял за себя дочь хана Тугоркана. А спустя два года ему пришлось хоронить своего тестя, явившегося пограбить волость своего зятя и павшего в бою с объединенными дружинами Святополка и Мономаха на реке Трубеж под Переяславлем. Вероломство половцев порой вызывало ответное коварство со стороны русских князей. Так, как было сказано выше, в 1095 г. в Переяславле были убиты два половецких хана Итларь и Кытан, приехавшие к Владимиру «на мир». На умерщвлении гостей настояли прибывшие из Киева послы Святополка, к которым присоединилась дружина самого Мономаха. Владимир пробовал было возразить: «Как могу я это сделать, давши клятву?» — говорил он им. Но те отвечали ему: «Князь, не будет тебе греха; половцы всегда дают тебе клятву и всегда ее нарушают — губят Русскую землю и пьют христианскую кровь». В отношениях с «погаными» действовала своя мерка морали, общепринятая как в светской, так и в духовной среде русского общества.

По случайности именно этот неприглядный инцидент подсказал правильную тактику борьбы со степняками. До сих пор русские князья находились в положении обороняющихся, отражая половецкие налеты на укрепленных степных рубежах Руси. Теперь же, не дожидаясь мести со стороны родственников убитых ханов, Святополк и Мономах сами нашли в степи обезглавленные орды Итларя и Кытана, взяли их становища, полонили скот, лошадей, верблюдов и челядь, и привели в свою землю.

Во время этой успешной вылазки киевский и переяславский князья могли своими глазами убедиться, что в жизни половцев произошли значительные перемены. Расселившись в южнорусских степях, половецкие орды утратили прежнюю подвижность. Таборная стадия кочевания завершилась разделом степного пространства между племенами и родами. За каждой ордой закрепились постоянные места зимовий и летних кочёвок, устоялись маршруты передвижений. Половцы перестали быть неуловимыми и потому неуязвимыми противниками. Рассчитывать на безнаказанность им больше не приходилось.

С этого времени идея организации большого (общерусского) похода в степь постоянно стояла в повестке дня, служа главным аргументом для прекращения междоусобных раздоров. На съезде 1100 г. в Уветичах внутренние препятствия к совместному выступлению князей были, наконец, устранены, и уже в следующем году «вся братья» — Святополк, Мономах и трое Святославичей, Давид, Олег и Ярослав, собрались с дружинами на реке Золотче (правом притоке Днепра). Действия русских князей были направлены против правобережных половцев и, судя по всему, преследовали единственную цель — обеспечить их нейтралитет. Демонстрация силы удалась как нельзя лучше. Устрашенные половцы прислали послов с просьбой о мире. Князья велели ханам прибыть в Саков — один из пограничных городков русского Поросья, где обе стороны обменялись знатными заложниками и принесли клятву о мире «во веки веков» и обменялись заложниками. Но прошёл год и Боняк внезапно вторгся в Переяславские земли, переправился на правый берег Днепра и прошёлся по Киевщине, взял полон, добычу и смог уйти в степь. Русские дружины не успели перехватить степняков. Заложники оказались бесполезными, у степных князей были такие же русские заложники.

В начале 1103 года Мономах организовал съезд у Долобского озера вблизи Киева. Переяславский князь наметил поход на раннюю весну. Киевские бояре возражали. Мол, время неудобное, придётся брать в хозяйствах лошадей, а они нужны для пахоты. Отвечал им Владимир: «Удивляюсь я, дружина, что лошадей вы жалеете, которыми пашут! А почему не подумаете о том, что вот начнёт пахать смерд и, приехав, половчанин ударит в него стрелою, а лошадь его заберет, а в село его приехав, возьмёт жену его, и детей его, и всё его имущество? Лошади вам жаль, а смерда не жаль ли?» Бояре Святополка вынуждены были дать согласие.

Собрали большое войско – киевлян, черниговцев, переяславцев, волынян, новгородцев и т. д. Пришла рать даже из далекого Залесья. Только князь Олег Святославич, владетель Новгород-Северского, отказался выступить в поход. Заявил: «Не здравлю». В 1103 году ранней весной союзная рать русских князей двинулась в степи. Расчет был сделан на ослабление половецкой конницы. После долгой зимы кони не успели ещё набрать сил, русское же воинство включало в себя помимо конных княжеских дружин и крупные силы пехоты. Пешее войско двигалось по Днепру на ладьях, конница шла параллельно. Пришли по Днепру ниже порогов и стали у острова Хортица. Затем вся армия повернула вглубь степей. Владимир решил навязать степнякам свою волю, выйти к их селениям-вежам и заставить их сражаться в прямом бою. Старейший из половецких князей Урусоба предложил замириться: «Попросим мира у руси, ведь крепко они будут биться с нами, ибо много зла сотворили мы Русской земле». Но он оказался в меньшинстве, другие ханы надеялись на большую победу и богатую добычу. А после победы сразу совершить большой поход на Русь: «Перебив этих, пойдем на землю их и завладеем городами, и кто избавит их от нас?»

Русские дружины уничтожили половецкие авангарды под началом хана Алтунопы, который славился воинским умением. На реке Сутени русы обнаружили большое войско противника: «И пошли полки половецкие как лес, конца им не было видно…». Решающий бой состоялся 4 апреля на Сутени. Мономах использовал тактику великого русского воителя Святослава. Тот умел бить хорошо вооруженную конницу хазар и закованную в броню византийскую кавалерию. Мономах выставил против сильной и стремительной половецкой конницы «стену» пехоты, вооруженной копьями и длинными щитами. За копейщиками стояли лучники и бойцы с топорами, палицами, клевцами, не давая врагу прорвать переднюю линию. Пехотинцы в центре («челе») должны были отразить первые, самые яростные наскоки вражеской конницы, а затем в бой вступали княжеские конные дружины, стоявшие на крыльях, опрокидывая утомленного противника. Получилось так как и планировал Мономах. Русская пехота приняла степняков на копья, половецкая конница не смогла опрокинуть русскую «стену». С флангов ударили тяжелые княжеские дружины. Половцы смешались и побежали. Многие всадники на уставших конях не смогли уйти и были порублены. Это была великая победа. Погибло 20 половецких князей, а одного – Белдюзя-князя, взяли в плен. Половецкий князь предлагал большой выкуп – золото, серебро, коней и скот. Мономах выкуп не взял, решил наказать за нарушение клятвы: «Да будет кровь твоя на голове твоей!» Половца казнили. Русские войска прошлись по половецким селениям (вежам), взяли огромную добычу и вернулись на Русь с полоном великим, и со славою.
После страшного поражения половцы на некоторое время притихли. Три года ни один всадник не нарушил границы. Но это было лишь затишье перед новыми битвами. Русский поход не затронул владений самых могущественных половецких владык – Боняка, владевшего землями у Днепра и Буга, и Шарукана – на Дону. В 1105 и 1106 гг. Боняк и Шарукан совершили несколько набегов на русские земли, провели «разведку боем». Стало ясно, что половцы готовят большой поход. Об этом же сообщали пленные, приграничные торки и дружественные половцы. Весной 1107 года Боняк провёл ещё один набег.

Летом 1107 года степняки вновь перешли в наступление. Князь Боняк с приднепровскими половцами и Шарукан Старый с донскими вторглись в пределы Переяславского княжества. Половцы осадили город Лубен. Но Мономах был готов к этому. В Переяславле собирались дружины нескольких князей, готовые немедленно вступить в поход. Среди них была и дружина князя Олега Святославича, который раньше уклонялся от боев с половцами. Набег Боняка весной, чтобы русские после ответного рейда распустили войско, не обманул Мономаха. Переяславский князь ждал нового удара и не распускал дружины по домам. Получив известие о приходе к Лубену врагов, дружины немедленно выступили. С ходу форсировав Сулу, русичи ударили по степнякам. Удар наносился со степной стороны, от границы и стал неожиданным. Половцы не выдержали схватки и бежали. Большинство бегущих половцев были порублены конными дружинами, или взяты в плен. Среди убитых был брат хана Боняка Таз, а хан Сугр с братьями попал в плен. Сам Боняк и «великий хан» Шарукан смогли уйти.

Это поражение заставило многих половцев отказаться от набегов на Русь. Князья Аепа Осеневич и Аепа Гиргеневич прислали посольства. Предлагали вечный мир и союз, хотели породниться. В результате сын Олега Святославича Святослав и сын Владимира Мономаха Юрий женились на дочерях половецких ханов. Мономах не был против такого союза, получив союзные половецкие отряды. Кроме того, на Руси ценили «красных девок половецких». Вопреки мифу о степняках, половцы не были монголоидами. Они были с русскими-русами одного арийско-индоевропейского рода. Половцы были представителями белой расы, их девушки – высокие, статные блондинки считались первыми красавицами, и были верными, преданными женами. Да ещё и воительницами-поляницами – великолепными наездницами, стрелками из лука.

Половецкое господство в бассейне Верхнего Дона было сломлено навсегда. Местные аланские князьки перешли на русскую службу; дочь одного из них стала женой Ярополка Владимировича. Для самих половцев русские походы в степь обернулись полувековым периодом политического упадка. Военное могущество их было подорвано, родоплеменная знать большей частью истреблена. Происшедшие в степи перемены почувствовали не только на Руси, но и в соседних странах. Волны половецкой миграции разошлись во все стороны.

Остатки же половецких орд, прижатые к побережью Азовского моря, влачили жалкое существование, добывая скудное пропитание рыбной ловлей. Вокруг южных и юго-восточных границ Русской земли на несколько десятилетий возник безлюдный «санитарный пояс», шириной от 100 до 200 и более километров. Только во второй половине 30-х гг. XII в. в этих местах стали вновь разбивать свои вежи кочевники, называемые в летописи «дикими половцами». По-видимому, это были разрозненные племенные группировки, оторвавшиеся от старых, хорошо известных на Руси орд. Они крайне редко отваживались тревожить своими набегами древнерусское пограничье, зато охотно нанимались на службу к русским князьям, роднились с ними и перенимали христианскую веру. Такое положение в южнорусских степях сохранялось вплоть до 50-х гг. XII столетия.

Заметим, что все это время Владимир Мономах не был Киевским князем. Он в свое время, как мы говорили, уступил великое княжение своему брату Святополку, который умер 16 апреля 1113 г. Только после этого началось КНЯЖЕНИЕ ВЛАДИМИРА МОНОМАХА. Но об этом на следующей лекции.

Метаисторические процессы: в этот период происходит формирование кармического клише Древнерусского эгрегора. Подробности в следующий раз.

Медитация 4-й Мастер:

ЭРЭО ТЛПЛ

ЛОО ЭССО

АУО ДАНА

ХЕВА ЛОТТ

ГЕА ОУН

Приложение 1:

Как Мономах сам рассказывает, путешествуя однажды в далекую Ростовскую область, после того как им была только что улажена одна княжеская усобица, он был встречен в пути послами от двоюродных своих братьев, которые звали его против других князей. Владимир отверг это предложение, но весть о предстоящих на Руси новых раздорах наполнила его сердце глубокой печалью. Прибегнув, как обычно в таких случаях, к Священному Писанию, чтобы найти в нем утешение, он развернул Псалтырь и попал на следующее место: «Зачем печалуешься, душа. Зачем смущаешься. Уповай на Бога, которого исповедуешь».

Утешенный чтением этого псалма, Мономах тут же решил написать поучение своим детям о том, как должны жить русские князья. Вот некоторые отрывки из этого «Поучения», которое было в старину любимым чтением каждого русского человека:

«Дьявол, враг наш, побеждается тремя добрыми делами: покаянием, слезами и милостынею. Ради Бога, дети мои, не забывайте этих трех дел; ведь они не тяжки: это не то, что отшельничество, или иночество, или голод… Послушайте же меня, и если не всё примете, то хоть половину. Просите Бога о прощении грехов со слезами, и не только в церкви делайте это, но и ложась в постель. Не забывайте ни одну ночь класть земные поклоны, если вы здоровы; если же занеможете, то хоть трижды поклонитесь… Хвалите Господа за все созданное Им; пусть Бог смягчит сердце ваше, и проливайте слезы о грехах своих, говоря: «Как разбойника и блудницу помиловал Ты, Господи, так и нас, грешных, помилуй!..» Когда едете на коне, вместо того чтобы думать бессмыслицу, повторяйте про себя «Господи, помилуй». Эта молитва лучше всех…

Главное же, не забывайте убогих и по силе, как можете, кормите их; сироту и вдову сами на суде по правде судите и не давайте их в обиду сильным… В разговоре не клянитесь ни Богом, ни крестом. В этом нет никакой нужды. Но когда вам придется целовать крест, давая клятву, то сначала подумайте хорошенько, можете ли вы ее сдержать, а поклявшись, крепко держитесь клятвы, чтобы, нарушив ее, не погубить своей души.

Епископов, попов, игуменов почитайте; принимайте от них благословение, любите их по мере сил, заботьтесь — пусть молятся за нас Богу.

Пуще всего не имейте гордости ни в сердце вашем, ни в уме; ибо все смертны, — сегодня живы, а завтра в гробу. Все, что дал нам Бог, не наше, а только поручено на короткое время. В землю сокровищ не зарывайте — это великий грех.

Старика почитайте как отца, а молодых как братьев. В доме своем не ленитесь, а за всем присматривайте сами; не полагайтесь на управителя вашего и слугу, чтобы приходящие к вам не посмеялись над домом вашим и над обедом. Пойдя на войну, не ленитесь, не надейтесь на воевод; не предавайтесь много питью, ни еде, ни спанью; сторожевую охрану наряжайте сами; когда же всем распорядитесь, ложитесь спать среди воинов, но вставайте рано; и оружия с себя не снимайте, не удостоверившись, есть ли опасность или нет; от беспечности человек может внезапно погибнуть. Когда проезжаете по своим землям, не давайте слугам бесчинствовать и причинять вред ни своим, ни чужим, ни в селах, ни на нивах, чтобы не проклинали вас…

Когда приедете, где остановитесь, напоите, накормите бедного. Более всего чтите гостя, откуда бы он ни пришел, простой ли человек, или знатный, или посол. Если не можете почтить подарком, то угостите кушаньем и питьем… Больного посетите; покойника проводите и не оставляйте никого без привета, скажите всякому доброе слово.

Жен своих любите, но власти им над собой не давайте.

Что знаете полезного, не забывайте, а чего не знаете, тому учитесь. Сидя дома, мой отец знал пять языков. Творите добро, не ленитесь ни на что хорошее, прежде же всего по отношению к церкви. Да не застанет вас взошедшее солнце еще в постели; так делал мой блаженный отец и все лучшие люди. Сотворив утреннюю молитву и воздав Богу хвалу, следует с дружиной думать о делах, или творить суд людям, или же ехать на охоту, а затем лечь спать. В полдень самим Богом присуждено спать и человеку, и зверю, и птице…»

Перечислив в «Поучении» подробно все свои походы, Владимир Мономах добавляет: «Выехав утром из Чернигова к отцу, я приезжал к вечерне в Киев (166 верст). Всех походов моих было 83 больших, а меньших и не упомню.

Девятнадцать раз заключал я мир с половцами при отце и после его смерти. Более ста вождей их выпустил из оков (плена), а избито этих вождей в разное время около двухсот. А вот как я трудился на охоте и ловах: коней диких по 10, по 20 вязал я своими руками; два тура метали меня на рогах с конем вместе; олень меня бодал; два лося — один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь оторвал у меня меч с бедра; медведь у колена прокусил подвьючный войлок; лютый зверь вскочил ко мне на бедра и повалил коня со мною; а Бог сохранил меня целым и невредимым. Много раз падал я с коня, голову разбивал я два раза, и руки и ноги вредил себе в юности моей, жизни своей не жалел, головы не щадил. Что можно было поручить слуге, то сам я делал — на войне и на ловах, ночью и днем, в летний зной и в зимнюю стужу. Не давал я себе покоя, не полагаясь ни на посадников, ни на управителей, сам все делал, что надо; сам смотрел за порядком в доме; охотничье дело сам правил, о конюшнях, о соколах и ястребах сам заботился… За церковным порядком и службой сам присматривал…

Не осудите меня, дети мои, или иной, кто прочтет эти слова. Не себя я хвалю, а хвалю Бога и прославляю милость Его за то, что Он меня, грешного и худого, сохранял от смерти столько лет и сотворил не ленивым и способным на все человеческие дела.

Прочитав эту грамотку, постарайтесь творить всякие добрые дела. Смерти, дети мои, не бойтесь ни от войны, ни от зверя, но творите свое дело, как даст вам Бог. Не будет вам, как и мне, вреда ни от войны, ни от зверя, ни от воды, ни от коня, если не будет на то воли Божьей, а если от Бога придет смерть, то ни отец, ни мать, ни братья не могут спасти. Божья охрана лучше человеческой…»

Приложение 2.

«Пишу к тебе, потому что принудил меня к тому сын твой крестный; прислал ко мне мужа своего и грамоту; пишет: уладимся и помиримся, а братцу моему суд пришел; не будем за него местники, но положимся во всем на Бога: они станут на суд перед Богом, а мы Русской земли не погубим. Увидав такое смирение сына моего, я умилился и устрашился Бога, подумал: сын мой в юности своей и в безумии так смиряется, на Бога все возлагает; а я что делаю; грешный я человек, грешнее всех людей! Послушался я сына своего, написал к тебе грамоту: примешь ли ее добром или с поруганием — увижу по твоей грамоте. Я первый написал тебе, ожидая от тебя смирения и покаянья. Господь наш не человек, а Бог всей Вселенной, что хочет — все творит в мгновенье ока; а претерпел хуленье, и плеванье, и ударенье, и на смерть отдался, владея животом и смертью; а мы что — люди грешные: нынче живы, а завтра мертвы; нынче в славе и в чести, а завтра в гробе и без памяти; другие разделят по себе собранное нами. Посмотри, брат, на отцов наших: много ли взяли с собой, кроме того, что сделали для души своей? Тебе бы следовало, брат, прежде всего, прислать ко мне с такими словами. Когда убили дитя мое и твое пред тобой, когда ты увидал кровь его и тело увянувшее, как цветок только что распустившийся, как агнца закланного, подумать бы тебе, стоя над ним: «Увы, что я сделал! Для неправды света сего суетного взял грех на душу, отцу и матери причинил слезы!» Сказать бы тебе было тогда по-давидовски: «Аз знаю грех мой, предо мной есть выну!» Богу бы тебе тогда покаяться, а ко мне написать грамоту утешную, да сноху прислать, потому что она ни в чем не виновата, ни в добре, ни в зле; обнял бы я ее и оплакал мужа ее и свадьбу их вместо песен брачных; не видал я их первой радости, ни венчанья, за грех мой; ради Бога, пусти ее ко мне скорее: пусть сидит у меня, как горлица на сухом дереве жалуючись, а меня Бог утешит. Таким уж, видно, путем пошли дети отцов наших: суд ему от Бога пришел… Если бы ты тогда сделал по своей воле, Муром взял бы, а Ростова не занимал, и послал ко мне, то мы уладились бы; но рассуди сам: мне ли было первому к тебе посылать или тебе ко мне; а что ты говорил сыну моему: «шли к отцу», так я десять раз посылал. Удивительно ли, что муж умер на рати, умирали так и прежде наши прадеды; не искать бы ему чужого, и меня в стыд и в печаль не вводить; это научили его отроки для своей корысти, а ему на гибель.

Захочешь покаяться пред Богом и со мной помириться, то напиши грамоту с правдой и пришли с нею посла или попа: так и волость возьмешь добром, и наше сердце обратишь к себе, и лучше будем жить, чем прежде: я тебе не враг, не местник. Не хотел я видеть твоей крови у Стародуба; но не дай Бог мне видеть крови и от твоей руки и ни от которого брата по своему попущению; если же я лгу, то Бог меня ведает и крест честной. Если тот мне грех, что ходил на тебя к Чернигову за дружбу с погаными, то каюсь. Теперь подле тебя сидит сын твой крестный с малым братом своим, едят хлеб дедовский, а ты сидишь в своей волости: так рядись, если хочешь, а если хочешь их убить, они в твоей воле; а я не хочу лиха, добра хочу братьи и Русской земле… Я к тебе пищу не по нужде: нет мне никакой беды; пишу тебе для Бога, потому что мне своя душа дороже целого света».