Праславяне
Основой для нашей лекции являются конкретные данные, полученные за прошедшее время лингвистикой и археологией, а также имеющиеся письменные источники. Я даю ссылку на книгу, материалами которой я пользовалась:
Алексеев С. В. «Праславяне: Опыт историко-культурной реконструкции».
Мы начнем в I тысячелетия до н.э., – к этому времени современные языкознание и археология, как правило, относят складывание праславянства. Это период пребывания первых славяноязычных племен на их предполагаемой прародине. Рассматриваемый здесь период славянской истории по традиции можно в известном смысле определить как «доисторию». Современные событиям письменные источники в эту эпоху, скорее всего, отсутствуют.
Первая проблема, с которой сталкивается исследователь, приступающий к изучению самых ранних этапов истории любого народа,— это ограниченность или даже полное отсутствие письменных источников. Целостной картины на основе их одних не создать. Скудость письменных известий в совокупности с естественным для любого человека желанием «подробностей», «живой истории», не раз провоцировала историков славянства на излишне вольный поиск «славянских» сообщений. Еще более увлеченно занимались этим дилетанты. Этот занимательный процесс, однако, не учитывал довольно простого обстоятельства. Немногочисленность свидетельств античных авторов объяснялась не отсутствием на карте славян или их «незаметностью», а узостью античного кругозора. Вывод прост — огромные просторы Восточной и Центральной Европы, на которых происходило зарождение и первоначальное расселение славян, в основном неведомы античным авторам. Славян они заметили лишь тогда, когда те вторглись в пределы Восточной империи в VI столетии.
Так что воссоздание первобытной истории возможно лишь с привлечением обширного комплекса данных, поставляемых разнородными специальными областями исследований. Методы «исторической антропологии» включают в себя данные археологии, этнографии (включая фольклористику), языковедческих исследований и физической антропологии (к которой на сегодняшний день следует добавить генетику). Большое значение для воссоздания истории древних славян имеют бурно развивающиеся в последние десятилетия исследования в области физической антропологии и генетики. На сегодняшний день они уже открывают недоступные прежде возможности для исследования происхождения славянских народов, их внешних контактов, путей переселений.
География
Земли, рассматриваемые обычно в качестве прародины славян, расположены в пределах двух прилегающих друг к другу равнин — Восточно-Европейской (Русской) и Среднеевропейской. Наиболее обширна Русская равнина, занимающая большую часть Восточной Европы. Она прорезана значительными водными артериями. Среди них Днестр, Южный Буг, Днепр с притоками Десной и Припятью, Дон с Северским Донцом, Неман, Западная Двина и другие. Около трети Восточно-Европейской равнины — на юге ее и Около трети Восточно-Европейской равнины — на юге ее и на юго-востоке в приволжских областях — занимают степи, к северу сменяющиеся лесостепью. Это низменная область, характеризующаяся более сухим климатом. В течение первой половины I тысячелетия до н. э. граница лесов и степей начала сдвигаться к югу. Следующий период наступления лесов падает на вторую четверть I тысячелетия нашей эры. В лесостепи земля несколько поднимается к Приднепровской и Подольской возвышенностям, возрастает влажность. На севере лесостепи и в лесной полосе, занимающей большую часть равнины, климат умеренный.
Немалая часть равнины (высота на площади до 200 м над уровнем моря) — возвышенности. В интересующих нас землях это, прежде всего, уже упомянутые Подольская (высочайшая точка 471 м) и Приднепровская (322 м). К ним примыкает Волынская. Северная их часть находилась в древности еще в лесной зоне. В ней до середины I тысячелетия до н.э. преобладали широколиственные леса, затем потесненные хвойными. С другой стороны, имелись и низменные, заболоченные области. Таково Полесье, охватывающее обширную территорию в бассейне Припяти, Верхнего и отчасти Среднего Днепра. На северо-западе равнину прорезает Балтийская гряда, образуемая мореной ледникового происхождения. В районе Вильнюса и северо-западных областях Белоруссии, то есть между истоками Немана, его притока Вилии и Березины, гряда разрастается в довольно обширную холмистую возвышенность (до 345 м над уровнем моря). Эти возвышенные места также поросли лесом. Климат здесь влажнее, чем на основной территории равнины. Балтийская гряда тянется вдоль побережья Балтийского моря через древнюю Пруссию и Поморье на запад вплоть до Эльбы (Лабы). Здесь высочайшая точка расположена близ низовьев Вислы (329 м). К югу и частично к западу от Балтийской гряды простирается Среднеевропейская равнина, на востоке смыкающаяся с Русской в районе Полесья. На юго-востоке она ограничена возвышенностью, продолжающей Волыно-Подольскую и переходящей в предгорья Карпат.
Климат Среднеевропейской равнины на рассматриваемой территории близок к лесной полосе Восточной Европы. Основные водные артерии здесь с запада на восток — Эльба, Одер, Висла с притоком Западным Бугом. Крупных озер нет. Низменный участок с болотами и относительно большими озерами располагался на землях древней Пруссии. К югу от Среднеевропейской равнины и юго-западу от Восточно-Европейской лежит единая горная система Европы. Ближайший к равнинам крупный горный массив — Карпатские горы, к которым непосредственно примыкают возвышенности (Волынская, Подольская и др.), образуя единое целое. Горы в верховьях Эльбы и Одера образуют ряд связанных между собой хребтов и возвышенностей (Судеты, Рудные горы и др.), занимающих территорию современной Чехии и значительную часть Германии. На юге, за Дунаем, прорезающим всю горную «полосу» Европы, эти возвышенности переходят в Альпийские горы. На востоке Судеты смыкаются с Карпатским хребтом. Высочайшая точка Карпат — гора Герлаховски-Штит (2655 м) недалеко от истоков Вислы, следующая по высоте — Молдовяну (2543 м) над Олтом, притоком Дуная, в современной Румынии. Рельеф Карпат значительно отличался от знакомого жителям Центральной и Восточной Европы. С другой стороны, в долине Дуная, при слиянии с крупнейшими его притоками образуются две обширные низменности со степным климатом — Нижнедунайская и Среднедунайская. Первая занимает практически все нижнее течение Дуная, включая приморские области к югу от его дельты (Добруджа), низовья северных притоков — Олта, Сирета, Прута и др. На востоке она переходит в степи Восточной Европы. Среднедунайская низменность охватывает долину притока Дуная Тисы, междуречье Тисы и Дуная, Дуная и другого, южного притока — Савы, значительную часть долины Савы. Обе названные низменности ограничены с юга Балканскими горами. Уже в начале бронзового века у племен Восточной и Центральной Европы господствовало производящее хозяйство. Как в лесостепной, так и в лесной полосе распространились ранние формы земледелия наряду с имевшим большое значение скотоводством. Основным отличием лесной зоны было то, что здесь гораздо большую роль в хозяйстве играли охота и рыбная ловля. Тем не менее, и лесные племена в основном вышли из «охотничьей» эры. Бронзовый век и начало железного — пора бурного развития металлургии, появления «металлургических провинций» в отдельных областях Европы. Человек все активнее вмешивается в жизнь природы — и впервые становится источником серьезных в ней изменений.
Развитие земледелия в подсечно-огневой форме ведет к широким вырубкам в лесной полосе на протяжении всего I тысячелетия до н .э.— первой половины I тысячелетия н.э. Правда, эта же форма земледелия вполне позволяла лесным массивам восстанавливаться после ухода людей. Гораздо критичнее для лесов были лесополье с периодическим возвратом земледельцев на вновь поросшие уже лесом пажити или перелог, вовсе не допускавший восстановления лесной растительности. Расчисткой лесных пространств сопровождалось и само расселение различных племен по Северной, Восточной и Центральной Европе. На протяжении раннего железного века климат был в целом неблагоприятен к человеку. Резкие похолодания на севере, засухи на юге не раз приводили к хозяйственному упадку. В VII-VI вв. до н.э. суббореальный период, отличавшийся сухим прохладным климатом, сменился более влажным и холодным субатлантическим, продолжающимся доныне.
В начале нашей эры происходит временное потепление, но к V в. н. э. климат оставался прохладным. Климатические изменения служили важным, хотя и не единственным, стимулом племенных передвижений.
Расселение славян
Свидетельства языка
Зарождение и становление праславянского языка ученые относят к первой половине I тысячелетия до н. э. К середине I тысячелетия до н.э. праславянский как особый язык уже существовал. В течение дальнейшей его эволюции произошло разделение на западную и восточную группы диалектов. В середине I тыс. н.э. восточная группа распадается на северо-восточную и южную. В самом общем виде западная группа является предшественницей западнославянских языков, северо-восточная — восточнославянских, южная — южнославянских. Реальная картина, естественно, сложнее.
Свидетельства археологии
Наполнить предоставляемую языкознанием и отрывочными данными письменных памятников картину конкретикой можно только с помощью материальных свидетельств, источников археологических. Общая археологическая история региона в интересующий нас период выглядит следующим образом:
В бронзовом веке огромные пространства лесостепной и лесной полосы Восточной и Центральной Европы занимают племена, индоевропейская принадлежность которых не вызывает никаких сомнений. В позднем бронзовом веке на основе этой древней общности складываются две группы родственных культур. Восточная надежно отождествляется с балтославянами и отчасти с будущими фракийцами. Позднейшие балтийские и дако-фракийские культуры связаны происхождением именно с этим массивом. К западу от них во второй половине II тысячелетия до н. э. простиралась столь же несомненно индоевропейская зона культур, которые отождествляют с племенами древнеевропейского «ядра» — предками германцев, кельтов, иллирийцев и италиков. Это отождествление неоспоримо следует из позднейшего расселения этих племен на запад и юг Европы. Там с ними связано появление классических кельтских, германских, италийских и иллирийских культур.
Мнения археологов могут разниться от однозначного приятия славянства тех или иных культур до столь же однозначного отрицания такового. Сам этот диапазон ясно указывает на недостаточность только археологических методов для положительного решения. Археологические данные сами по себе представляют сложную картину — как из-за многочисленных племенных передвижений и смешений, так и из-за разноплеменного характера наиболее важных культур. Такая картина вызвана исключительно особенностями восточноевропейской истории. Восточная Европа между Западом и Востоком представляла собой центр встречных течений с обеих сторон, «столбовую дорогу» — или «проходной двор» — племенных движений. Правильное истолкование археологического материала, в свою очередь, невозможно без привлечения сведений языка и письменных источников.
Генетика
Генетические исследования показали, что на самом деле «чистокровность» индоевропейцев в Европе оказывается более чем условной. В жилах ее нынешних обитателей течет кровь самых разных народов, осваивавших запад Евразии. Это вполне относилось уже и к тем индоевропейским племенам, которые заселяли Центральную и Восточную Европу в бронзовом веке. Будущее Польское Поморье между Одером и Вислой закономерно оказывалось на перекрестке влияний разных культур. Во второй половине II тысячелетия до н.э. в Поморье преобладали балтославяне. Они находились в ближайшем родстве с племенами, жившими к востоку от Вислы. Однако с юга шло венетское воздействие и проникновение.
С запада, из-за Одера, приходили в Поморье предки германцев. Помимо же всего этого, четко ощущается нордическое культурное влияние, шедшее и с запада, и с северо-востока, и напрямую от первых, еще не германских мореходов Скандинавии. Впрочем, основными носителями нордической культуры к югу от Балтики являлись те же балтославяне. Речные названия «прусского» или «балтоидного» облика распространяются далеко на запад от Вислы, за Одер до подступов к Ютландии. Мирные и немирные гости и выселенцы из иных краев привлекались в Южную Прибалтику не только поисками новых мест и путей переселений. Уже тогда величайшей престижной ценностью для набирающей силу знати разных уголков Европы стал балтийский янтарь. Великий Янтарный путь межплеменного обмена вел от варварских низовий Вислы до самых городов древнейшей Эллады. Но проникновение соседних племен с разных сторон в Поморье, превращение его в бурлящий разноплеменной «котел» имели гораздо более глубокие исторические следствия. Смешение балтославян и венетов в этих приморских землях положило начало цепочке исторических событий, породивших собственно славянство.
Северная венетская окраина
Проникновение венетов в Поморье началось в XII— XI вв. до н. э. Двигались они сначала преимущественно вниз по Одеру, потом и по левому берегу Вислы. Прежнее население, не очень многочисленное, смешивалось с ними. В конце II — начале I тысячелетия до н.э. две волны венетских переселенцев устремились также на восток и северо-восток, за Вислу. С ней связано начало истории позднейших западнобалтийских племен — пруссов, куршей, отчасти галиндов и ятвягов. Их языки отличала особая близость к славянским.
Что представляли собой эти передвижения племен? Переселения народов на уже занятые другими племенами земли неизбежно ассоциируются с войной. Венетские племена были неплохо организованы и не чужды военного дела. Об этом свидетельствуют и довольно многочисленные, хорошо укрепленные городища, которые начинают строиться как раз в пору широких расселений, и предметы вооружения — копья, стрелы, топоры, детали доспехов. Тогдашние венеты представляли собой множество небольших, но готовых в случае необходимости к военным трудностям племен. Таковы же были и другие древнеевропейцы той эпохи.
Строение общества, зародившееся еще на прародине индоевропейцев, сохранялось в варварской части Европы до первых веков нашей эры. Вообще ненаучный тезис об исключительном «миролюбии» древних земледельцев Восточной и Центральной Европы сравнительно с соседями нуждается в критике. Тем более что лестность его сомнительна. В варварском мире — о чем свидетельствуют и археология, и письменные источники, и фольклор — выживали только те племена, которые умели постоять за себя. А такое умение не могло вырабатываться только в оборонительных войнах. По мере же усиления племенной знати война становилась средством ее обогащения и самоутверждения — без войны невозможных.
Восточноевропейские племена создали в итоге свои государства — значит, эти механизмы работали у них, как и у их сородичей. Суровая логика истории уже очень скоро вынуждала любых новых насельников отстаивать занятые земли — не от прежних обитателей, так от соседей. Она же вынуждала и расширять территорию по мере роста населения — отнюдь не только и скорее не столько на необитаемые пространства. Тем не менее, вряд ли при проникновении венетов имели место серьезные столкновения. По крайней мере, это относится к редконаселенным тогда землям Восточного и Центрального Поморья. На западе, в низовьях Одера, где позднее строятся первые венетские укрепления-грады, дело могло обстоять несколько иначе. Но и то речь может идти не столько о стычках с местными жителями, сколько о вторжениях племен левобережья, предков германцев.
В целом же можно сказать, что в Поморье места хватало пока всем, и приход новых обитателей, говоривших на близком языке и сходных обычаями, едва ли сильно возмутил местных жителей. К тому же редкость заселения и чересполосное жительство разных народцев затрудняло складывание в Поморье местных племен или племенных союзов, первобытных «царств». У венетов же они уже имелись, по крайней мере на южной родине пришельцев. Как бы то ни было, венеты быстро стали преобладать в Поморье. Уже к началу X в. до н. э. поморские земли входят в зону распространения праславян, хотя и с яркими местными особенностями. Это указывает и на достаточно большой приток венетского населения, и на готовность местных жителей слиться с ним, перенимая его обычаи и навыки. На последнее как раз мог решающим образом повлиять лучше развитый политический и военный строй венетов. Не столько в смысле устрашения, сколько в смысле осознания пользы подобной организации. Впрочем, в первобытную эпоху (да и позднее) то и другое шли рука об руку. Об установлении политической власти венетов однозначно свидетельствует и сам факт восприятия древнейшими славянами и применительно к ним соседями названия «венеты». В положившем начало славянству слиянии двух начал многое принадлежало древним балтославянам. Но властное лидерство было за «иллирославянами», за древними венетами.
Протославяне: хозяйство и быт
Воссоздание образа жизни первопредков славян должно покоиться на двух основаниях. Во-первых, представления о нем дает не слишком богатый, но выразительный археологический материал. Во-вторых, принимая Поморье за место рождения славянства, мы обретаем дополнительный источник — данные праславянского языка. Те понятия, которые восходят в нем к балтославянскому и (условно) «иллирославянскому», тем более к индоевропейскому, присутствовали изначально. То есть при самом складывании языка в первой половине I тысячелетия до н. э. А значит, отражают реалии жизни носителей языка.
Хозяйственная жизнь и быт протославян воссоздаются четче всего (в сравнении с остальными сферами их повседневности) благодаря археологическим данным. Впрочем, довольно обильна и исходная, с индоевропейскими корнями, хозяйственная терминология. Она отражает известные по вещественным остаткам стороны хозяйственной жизни земледельцев лесной полосы рубежа бронзового и железного века. Сверх же того — отражает стороны жизни, археологически не улавливаемые или едва улавливаемые. Находки орудий земледельческого труда и обработки зерна не оставляют никакого сомнения в ведущей роли для них земледелия. Скотоводство было крайне важно для древнеевропейцев в эпоху их переселений, но теперь его роль неизбежно снижалась, тем более что оседание владельцев в холодных лесах не могло не ударить по стадам. Занятия земледелием тоже были в этой полосе затруднены, но имевшие соответствующие навыки древнеевропейцы преодолевали трудности.
За века они развили способную обеспечить их потребности систему лесного земледелия. Основана она была во многих местах и века спустя, до нового времени, на подсечно-огневой форме. Лес вырубался и выжигался под посев, а затем участок обрабатывался до полного истощения — два-три года. Затем осваивался новый. Впрочем, эта форма земледелия не могла оставаться единственной и в наиболее освоенных местностях начинала сочетаться с простейшими формами залежей и перелога. В этих случаях заброшенный участок оставляли лишь на время, на несколько лет, до восстановления плодородия почвы. Но в XII—VII вв. до н.э. лесное земледелие не являлось еще неизбежностью. Снижение уровня рек позволяло освоить плодородные и сравнительно мягкие поймы, от леса свободные. Древнейшая славянская терминология земледелия вообще связана с простейшими его формами, на что не раз обращалось внимание. Своей древностью выделяются два понятия, имеющие точные соответствия в других европейских языках. Слово *niva изначально имело значение «новь, новый участок под пашню». В праславянском языке сохранились индоевропейские названия пшеницы-полбы («жито», «пырей»), а также древнеевропейские названия ржи и овса. Слово *kolsb «колос» тоже восходит к протославянской эпохе. Из волокнистых культур протославянам известен лен.
На развитии земледелия бронзового века в лесной полосе негативно сказывалось сразу два фактора, помимо суровой природы. Первым из этих негативных факторов была невозможность широко поставить на службу земледельцу металлургию — по причине сравнительной редкости меди и сплавляемых с ней в бронзу металлов. Жесткие почвы не всегда поддавались обработке с помощью деревянных орудий, а металлического сырья не хватало. В частности и поэтому, а не только из-за непрестанной борьбы за выживание северные индоевропейцы отставали от южных сородичей. Революционное значение имел приход железного века — но он был еще впереди.
Вторым негативным фактором являлось недостаточное количество тяглового скота. Все это, помимо прочего, замедляло становление плужного земледелия. Славяне сохранили в своих языках индоевропейское обозначение процесса пахоты *orati и родственное обозначение самого пахаря *ortajb. Сохранили они и название древнейшего орудия плужного типа — *ordlo «рало». Это простейшее пахотное орудие, делавшееся из цельного дерева (пня) с заостренным корнем. При этом в роли дышла выступал ствол дерева, а в роли ральника — корень, которым вспарывали почву. В качестве рукоятки могли использовать вколоченную сверху палку. В свою очередь, не менее древнее слово «соха» обозначало тогда двузубую мотыгу, более пригодную для жестких почв. В разрыхленную почву бросали семена. Основная терминология сева («сеять», «семя») унаследована праславянским от индоевропейского. Ранней осенью наступало время жатвы. Убирали злаки с помощью серпов (еще один индоевропейский термин). В Поморье конца бронзового века серп — единственное металлическое орудие земледельца, не считая небольших топоров и ножей, которые применялись в самых разных целях. Лезвия серпов насаживали на деревянные рукоятки. Затем следовали обмолачивание и веяние зерна. Хранили урожай в каких-то из хозяйственных ям, которые иногда обнаруживаются археологами на площади поселений. В целом при малой урожайности проблема хранения излишков стояла не так остро, как проблема экономии — на самой грани необходимого.
Для помола зерна использовались примитивные зернотерки в виде ступы или плитки с каменным пестом либо более сложная конструкция — каменные жернова. Последние делались из двух изогнутых дисков с деревянным рычагом сверху. Результат помола обозначался древним по происхождению словом «пшено». К дославянской эпохе восходит и само слово «зерно». Изначально земледелие было женским делом. Однако развитие пахоты неизбежно влекло за собой переход этой то ли обязанности, то ли привилегии в руки мужчин. За женщинами теперь оставалась лишь уборка урожая. Уже в протославянскую эпоху пахота стала делом мужчин, и слово «оратай» (мужского рода) отражает этот факт. Из огородных культур протославяне знали морковь, бобы и горох. О зачатках садоводства у протославян нельзя сказать ничего определенного. Яблоня в Европе едва ли являлась в ту пору культурным растением, хотя дикие яблоки употреблялись в пищу, а дерево играет большую роль в религии и фольклоре.
Второй, наряду с земледелием, основой хозяйства древнеевропейских племен лесной полосы оставалось скотоводство. Переселение на север не могло не нанести по этой сфере жизни серьезного удара. Однако праславянские племена рубежа тысячелетий вполне уже от него оправились. О развитии у них скотоводства и составе стад позволяет судить археология. Ключевые праславянские понятия, связанные со скотоводством, в том числе глагол «пасти» и обозначения пастуха *pastyn, *pastuxb, восходят к индоевропейской эпохе. Скотоводство у индоевропейцев всегда считалось достойным мужчины занятием, на практике доставаясь на долю молодежи. Некоторые другие важные термины скотоводства тоже весьма древние. В то же время многие древние обозначения конкретных животных могли исчезать — прежде всего, в связи с табу, религиозными запретами на называние священного. Роль некоторых домашних животных еще в индоевропейской религии была весьма велика.
У всех племен Восточной и Центральной Европы главным домашним скотом являлся крупный рогатый. Археологические материалы это правило подтверждают. Праславянское название крупного рогатого скота, первоначально независимо от пола (бык — корова), *govяdo прямо восходит к индоевропейской эпохе. Неясно, насколько развито было в протославянскую эпоху молочное скотоводство. Во всяком случае, обозначение доения *melzti точно восходит к индоевропейскому. Крупный рогатый скот разводили на мясо. Бык или вол, кроме того, использовался как тягловая сила. Разводили протославяне мелкий рогатый скот — овец и коз. От индоевропейской эпохи унаследовано было и разведение свиней.
Определенную роль в хозяйстве играло и коневодство. Едва ли оно было широко распространено у северных европейских народов, к которым относились и предки славян. У северных славян лошадей и позднее было немного. Были у них и домашние собаки, а вот насчет домашней кошки археология хранит молчание. Птицеводство у древних протославян было развито слабо. Древние названия гуся и утки обозначали как дикую, так и (позднее) домашнюю птицу. Охота вполне могла обеспечивать и яйцами, древнее употребление которых в пищу сомнений не вызывает. Зато пчеловодство, восходящее к древнейшей индоевропейской традиции добывания меда, в лесной полосе с неизбежностью начинало процветать. Недаром славянские языки, наряду с кельтскими, германскими и балтийскими, сохраняют древнейшее индоевропейское название пчелы. Эти же самые языки разделяют общее название воска. Что касается конкретно балтославян, то у них развилось бортничество — разведение пчел в лесу, в выдолбленных в деревьях «бортях» или в обычных дуплах. Более того, началось у балтославян уже и пасечное пчеловодство, о чем свидетельствует появление особого понятия «улей».
Охота играла для индоевропейских земледельцев важную ритуальную роль и обеспечивала рост личного престижа. С ритуальным назначением охоты и окружавшими ее поверьями связан запрет на ее прямое называние. Во многих индоевропейских языках этот род занятий обозначался описательно, как «желание», «стремление». В этом ряду стоит и праславянское *obx(v)ota — прямо связанное с глаголом *xoteti – «хотеть». В лесной полосе охота оказывалась подчас основным средством выживания для осевших здесь общин. Потому ее роль в хозяйстве, и без того еще немалая, теперь резко возрастала. Названия основных промысловых животных — индоевропейского еще происхождения. Таковы наименования вепря, оленя (праславянское *еlеnъ, *еlеnь), тура. От имен знакомых и в более южных широтах зверей легко образовывались древнеевропейцами названия северных родичей. Индоевропейского происхождения и ряд названий пушных зверей, в том числе белки («веверица»), лисы и водяных животных — выдры и бобра. Балтославянская эпоха добавила к этому списку куницу (*kuna).
Белка и куница и позднее оставались основными пушными зверями для охотников-славян. По их ценным шкуркам именовались в средние века древнейшие денежные единицы. Из крупных лесных хищников, знакомых еще по индоевропейской эпохе, протославяне встретили в северных лесах волка, медведя, рысь. Впрочем, эти были не столько целями для охоты, сколько предметом религиозного почитания (особенно волк и медведь). Добывание их шкур, когтей, реже мяса производилось с ритуальными целями и обставлялось торжественными обрядами. Балтославяно-германская область в этом смысле выделяется особым почитанием медведя. Его индоевропейское название здесь заменено почтительными эпитетами (разными в разных языках). Важной отраслью хозяйства в приречных и приморских областях являлось рыболовство. Немалую роль в хозяйстве играло и собирательство. Лесные и болотные прибалтийские края давали немалый простор для сбора ягод, грибов, полезных трав, желудей и орехов.
Деревянное строительство, изготовление деревянной утвари и орудий труда свидетельствуют о бурном развитии лесозаготовок — пусть и в первобытных их формах. Селились праславянские общины обычно по берегам рек, нередко предпочитая возвышенности. Это в полной мере относится и к поселениям поморских групп, которые жмутся в основном к Одере на западе или к дельте Вислы на востоке. Поселения в основном были очень невелики и лишены укреплений (хотя едва ли и изгородей). Лишь с начала I тысячелетия до н.э. появляются первые городища — в том числе по Нижнему Одеру. На площади поселений, помимо домов, обретались хозяйственные ямы разного назначения. Такие небольшие поселения издревле обозначались праславянским словом индоевропейского еще происхождения — *vesь «весь». Все обжитое, освоенное людьми пространство именовалось другим, древнеевропейским термином, праславянским *selo. Наконец, балтославянский термин *kuna обозначал специально поселение, огороженное вбитым частоколом.
Из разновидностей жилых домов в Поморье представлена только одна — наземные дома со стенами столбовой конструкции. Из двух поморских групп только в Западном Поморье изредка в таких строениях имеется две и более камеры. Дом мог в принципе делиться на собственно жилое помещение, спальню и сени. Только позднее и дальше на юг оно было перенесено славянами на ставшие там более привычными полуземлянки. К дославянской эпохе восходят и два близкородственных понятия, обозначающих дверь, «выход из дома» и обжитое же пространство за ней, «вне дома» (*dvor, «двор»). Дверь запиралась простейшим засовом в виде крючка, Древнейшая славянская мебель — деревянные лавки-нары, обозначаемые словом *lava.
Сердцем дома и в хозяйственном, и в культурном смысле являлся и почитался очаг. Очаг обогревал — что особенно важно в северных широтах; на нем готовили пищу. Древнейшее индоевропейское обозначение очага в славянском не отразилось, как и в других языках, по причине табу. Вместо этого на протяжении истории праславянского языка появилось несколько замен-эпитетов. Наиболее древним из них было *gorn – «жар», после «горн» — применявшееся, однако, в основном к закрытой печи, в том числе (и прежде всего) гончарной. Процесс растопки древнего очага рисует выразительный глагол *kuriti – «топить, курить, дымить». Приготовление же пищи на очаге с индоевропейских времен обозначалось другим глаголом, который породит славянское существительное «печь» и глагол *pekti – «печь».
Помимо постоянно жилого «дома», были знакомы протославянам и разнообразные временные постройки, служившие как хозяйственным целям, так и укрытиями. Некоторые из хозяйственных ям, обнаруженных археологами, имели в прошлом навесы или легкие «стены». В древнейшем слое праславянского языка находим понятия *kletb (изначально, скорее всего, — «легкое, решетчатое сооружение»). Вся глиняная посуда этой эпохи — лепная. Древней практикой выделки подобных сосудов являлась обмазка плетеной основы, но она со временем уступала место собственно лепке сосуда жгутами, «ручному гончарству». Изготовленный вручную сосуд обжигался в гончарной печи. Древнейшие «горнила » — глиняные гончарные печи, иногда с каменной обкладкой, обнаружены археологами прямо на площади поселений. Глиняная посуда поморских групп довольно разнообразна. Основные типы керамики — амфоры, вазы, кувшины, горшки, сосуды цилиндрической («баночной») формы. Чисто столовая посуда представлена мисками, кубками и черпаками.
В более позднее время, с середины VII в. до н.э., начинают распространяться более изящные формы посуды. Какая-то часть сосудов привозная, но в основном из других венетских областей. Изобретением местных мастеров являлись обхватывающие покрышки для сосудов, крепившиеся через специально проделанные отверстия. Придуманы они были в религиозных целях, для плотного запечатывания погребальных урн. Поверхность почти всех сосудов изначально была шершавой и неровной, хроповатой. Затем такими оставались в основном крупные сосуды и кухонные горшки. Украшена керамика в целом очень скромно. «Ручное гончарство» не требует особой специализации. Им обычно занимались прямо на дому. В то же время отдельные люди или общины, выделявшиеся особым мастерством, во все времена пользовались широкой известностью в округе. Они вполне могли снабжать своей продукцией соседей — будь то регулярно или на заказ. Само распространение типовых форм сосудов свидетельствует в пользу этого.
Немалая часть посуды, клади и столовой утвари изготовлялась из дерева. «Ложки» изначально выдалбливали из дерева. Плетеные корзины использовались при собирательстве. Вообще «ремесло», «мастерство» у предков славян ассоциировалось в первую очередь именно с обработкой дерева. Это был самый распространенный домашний ремесленный промысел и самым важным мастером для повседневной жизни семьи и общины был плотник. Он являлся строителем, изготовителем посуды и разнообразной утвари, средств передвижения. Это отчасти объясняет, почему древнее индоевропейское обозначение ремесла сузилось в праславянском (и не только в нем) до глагола *tesati и названия тесла. Сохранились у славян и другие термины, связанные уже особо с деревообработкой — в том числе глагол «плести». Археологически о деревообработке, помимо прочего, свидетельствуют находки, наряду с ножами и топорами, специально плотницких инструментов — бронзовых долот. Название *doloto восходит к балтославянской эпохе. К древнеевропейскому словарю принадлежит и слово «лыко», обозначавшее основной материал для плетения.
Деревообработка являлась преимущественно мужским делом. О прядении, ткачестве, шитье, которыми занимались женщины в каждой семье, вещественные остатки тоже сообщают немногое. Археологи находят глиняные пряслица. В то же время древнейшая индоевропейская терминология прядения из шерсти у протославян оказалась утрачена. Это нельзя не связать с малым количеством у них овец. Основными материалами для одежды становились кожа, мех и льняное полотно. Термины ткачества и шитья у славян — индоевропейские, показывая непрерывное развитие этих домашних ремесел. Таковы глаголы «сновать» и «шить». Слово *nit – «нить» — балтославянское.
Протославяне обрабатывали кость и камень, делали украшения из янтаря. Из камня, в частности, изготавливали зернотерки и жернова, реже — оружие или орудия (булава, топоры). Однако развитая в первобытной Европе обработка кремня по мере обживания индоевропейцами лесной полосы постепенно вытеснялась бронзовой металлургией. Дорогие во всех смыслах, но более надежные металлические орудия оказывались предпочтительнее. Сколько-нибудь значимых месторождений меди в Северной Европе не имелось. Сырье поступало к металлургам Южной Прибалтики по сложным цепочкам межплеменного обмена. Собственно говоря, именно наступление бронзового века впервые поставило такой обмен на широкую ногу, сделав его жизненной необходимостью для различных племен. Широкое расселение индоевропейцев, все еще осознававших свое родство и склонных поддерживать те или иные связи, облегчало задачу. В описываемую пору для мастеров Поморья наиболее доступен был металл из месторождений на юге, у истоков Одры и Вислы, находившихся во власти родственных венетов. Сообщение с источниками сырья шло естественным для первобытной эпохи образом, по рекам или вдоль них. Медь именовалась древним индоевропейским словом *ruda – «красный металл». Напротив, *olovo – «олово, свинец» — слово исключительно балтославянское. Было известно балтославянам и железо, причем уже под этим именем, но изделия из него появляются лишь в VII в. до н.э.
Литейное и кузнечное дело являлись особым родом занятий, доступным не каждому. Особенно это относилось к кузнецам, игравшим совершенно особую (но необязательно привилегированную) общественную и религиозную роль уже в индоевропейскую эпоху. Если литье металла могло совершаться в обычной гончарной печи, то кузнец имел собственные орудия труда. В той же древнеевропейской общности родилось и обозначение кузнечной работы — праславянское *kovati – «ковать». Бронзовые изделия, обнаруживаемые в погребениях и кладах, чрезвычайно разнообразны. Здесь и орудия труда, и предметы обихода, и оружие, и украшения. Немало привозных вещей как с правобережья Одера, так и из Скандинавии. Этот импорт достигал даже Восточного Поморья, отложившись в кладах у низовий Вислы. Привозные вещи являлись престижными ценностями, повышавшими вес владельца в обществе. Их, как и вообще особо дорогие и крупные металлические изделия, как правило, не клали в захоронения, а передавали в роду — либо зарывали на будущее в качестве клада. При всем том оживленное развитие местного производства не вызывает никаких сомнений. Расцвет его пришелся на VIII — первую половину VII в. до н. э.
Праславянские названия одежды, обуви (кроме самого слова «обувь»), головных уборов являются почти исключительно новообразованиями. Древнейшей формой нижней одежды являлась и у мужчин, и у женщин простая рубаха прямого покроя типа туники, носившаяся с поясом. «Пояс» — слово с балтославянскими и индоевропейскими корнями. Впрочем, это неудивительно с учетом того религиозного смысла, который придавался ношению пояса в славянской культуре. Балтославянскими оказываются плетеная обувь из лыка, зовущаяся у русских и поляков лаптями, и женский убрус (наметка) из двух повязываемых на голову расшитых белых полотнищ с чепцом. Многочисленные находки фибул (застежек для накидок) говорят о наличии у протославян Поморья меховых или шерстяных плащей.
Бронзовым деталям одежды и тем более украшениям мастера уделяли самое тщательное внимание, что порождало своеобразные, подчас довольно изысканные формы. До нас дошли различные кольца, браслеты, шейные гривны, составные нагрудники, грушевидные и ажурные подвески, налокотники в виде спирали. Носили и ожерелья, в которые низали и вплетали янтарные и привозные стеклянные бусины, мелкие колечки, а возможно, и ягоды. Наряду с украшениями ювелирной работы требовали и некоторые мелкие предметы обихода — булавки, иглы, щипчики. Наиболее редкими и ценными украшениями являлись золотые браслеты, обнаруженные и в Западном, и в Восточном Поморье. Предки славян с древнейших пор знали драгоценные металлы. Названия золота (*zlato) и серебра (*sbrebro) восходят к индоевропейскому языку. Древнего дославянского происхождения и сами названия украшений — нанизанных в несколько рядов нашейных бус-ожерелий (*monisto «монисто»), браслетов (*оЬгuсь) – «обручье, обруч». Самой древней прической являлись распущенные длинные волосы — как у мужчин, так и у женщин. Замужние женщины издревле прятали их под убрус и распускали лишь при некоторых ритуалах. Мужчины отпускали бороду. Впрочем, бороде и прическе следовало придавать форму — о чем напоминают нам находки бронзовых бритв в Поморье и свидетельства языка.
О пище протославян позволяет судить почти исключительно их язык. Он сохранил целое гнездо древних слов, связанных с индоевропейскими названиями собственно «еды» (*eda, *estvo и т. д.) и питья (*piti, *pivo – «питье»). Особый глагол *zbrati – «жрать», означавший глотание пищи и питья, у славян позже слился с понятием трапезы ритуальной, каковая сопровождается «жертвой» и совершается «жрецом». Сохранил язык древнее противопоставление «человеческой», вареной мясной трапезы сырому мясу, еде «звериной». Мясо являлось предпочтительной пищей, и его название восходит к индоевропейскому, тогда как «брашно, [мучная] еда» — новое европейское слово, как, видимо, и «тесто». Именно мучными являлись обрядовые кушанья — в первую очередь пироги и печенья,— приготовлявшиеся с древнейших пор у разных народов Европы. Помимо собственно мяса, балтославяне употребляли в пищу сало. Индоевропейского происхождения названия горячих похлебок с мясом или рыбой — *juxa «уха», *къгта – «пища, корм». Столь же древнее и славянское слово *sol – «соль». Словом *pivo древнейшие предки славян обозначали напиток вообще (кроме воды). Что же касается конкретных напитков, то самым древним среди них, унаследованным от индоевропейской старины, являлся мед (*mеd). Под этим словом разумелся в первую очередь сладкий пьянящий напиток из пчелиного меда, хорошо известный в средние века по всей Европе. Мед стоял на первом месте в паре хмельных напитков перед появившимся за время переселений и тоже излюбленным пивом (праславянское *оl). «Ол» был изобретением европейских народов — древнеевропейцев и западных ариев. Еще у балтославян родилось выражение, замененное позднее русским былинно-сказочным «мед-пиво». Но мед выступал и вообще символом изобилия в другой устойчивой паре, «мед и молоко». Более древним, индоевропейским, являлось прозвище «любителя меда», ставшее позднее славянским названием медведя — *medved. Что касается пива, то процесс его приготовления отразился в появлении древнеевропейских неологизмов — праславянских *drozdzi – «дрожжи», *brud – «накипь, осадок».
Некогда главным средством передвижения индоевропейцев, распространявшимся по миру вместе с ними, являлись колесные повозки, колесницы, разные виды которых использовались и в боях, и в дни мира. В лесах северо-востока Европы применение их оказалось весьма затруднено. Славяне сохранили с колесом и его название (*kolo), но память о собственно колеснице жила у них лишь в древнем именовании созвездия Большой Медведицы «Кола». Остался тяжелый деревянный воз (слово тоже индоевропейское) на четырех колесах, запряженный обычно волами или быками. Применялся он для перевозки грузов. Никаких следов боевых колесниц у славян за всю их историю не наблюдается, разве что в доставшихся от далеких предков мифах о боге-громовержце. При этом унаследованный от индоевропейских времен воз сохранял древнее устройство, и названия важнейших деталей в праславянском уцелели. Колеса насаживались на ось (*os). Вола или быка запрягали с помощью дышла (*oje) и ига (*jgo). Иго представляло собой, как полагают, простейшую форму упряжки — кусок дерева с ремнем на шее одного вола. Составное ярмо для двух волов как индоевропейцам, так и древнейшим славянам тоже было известно.
Вторая половина II тысячелетия до н .э.— время распространения в Европе из восточных степей верховой езды. Коневодство у протославян было развито, как уже говорилось, едва ли значительно. Но появление в балтославянском нового термина для удил (праславянское *bnаzda «бразды») отражает именно новый способ передвижения — верхом на лошади. Другое новшество, неизбежное на севере Европы, отражает еще один балтославянский неологизм — в праславянском *lyza – «лыжа, лыжи».
Большое значение имело для протославян и их сородичей речное сообщение. Эта общая черта североевропейского быта делала необходимым простейшее речное судно — выдолбленную из единственного дерева лодку, именовавшуюся у праславян «чёлн» или *oldi – «ладья». У обоих слов есть точные балтийские соответствия, что указывает на балтославянские корни самой реалии. Первые балтославяне, столкнувшись с невозможностью привычно-быстро передвигаться посуху в осваиваемых землях, обратились к простейшему первобытному транспорту. Наряду с такими «ладьями» использовали протославяне и обычные плоты, более удобные для транспортировки больших грузов.
Трудно с точностью сказать, насколько мирно текла жизнь протославян Поморья X -VII вв. до н.э. Строительство градов, начавшееся в Западном Поморье к концу этого периода, указывает как будто на обратное. Многочисленны находки оружия, в том числе местного изготовления — и особенно в Восточном Поморье. Помимо бронзовых ножей и топоров, которые могли использоваться по-разному, есть и несомненные предметы вооружения — бронзовые мечи, кинжалы, наконечники копий. Мечи отмечены и среди первых железных изделий в Западном Поморье. Восточной группе известны местные разновидности мечей и топоров. Свои формы топоров имелись и на западе. Но наряду с этим, и даже в большей степени, спросом пользовалось привозное оружие. Оружие считалось престижной ценностью и сохранялось в кладах. Отсутствие в протославянском продолжений индоевропейских названий оружия можно объяснять отнюдь не «миролюбием», а крайней изменчивостью таких названий вообще. Военное дело не стояло на месте, а вместе с ним постоянно менялись и названия ратных приспособлений. Можно предположить, что балтославянам на их далеком севере жилось относительно спокойнее и они не знали больших войн, в отличие от германцев, кельтов или италиков. Но как бы то ни было названия отдельных видов оружия — «копье», «болт», «стрела» — имеют все же соответствия в других языках И это не случайность — именно такое оружие было наиболее распространено у славян еще и века спустя, на протяжении всей их древней истории.
Об общественном устройстве протославянских племен у истоков славянской истории количество данных крайне ограниченно. Вещественные источники, которые могут быть привлечены по этому вопросу, скудны и неоднозначны. Не очень объемен и разнообразный «антропологический» материал.
Протославяне и их соседи на рубеже бронзового и железного века жили в условиях племенного строя, «варварства». С одной стороны, уже древние индоевропейцы имели довольно развитое во всех отношениях земледельческо-скотоводческое общество. С другой стороны, в лесной полосе не имелось условий для его искусственно-ускоренного развития, каковое и породило древнейшие индоевропейские цивилизации. Во-первых, борьба с недружественной природой замедляла рост достатка. Во-вторых, воздействие центров древневосточной цивилизации на севере было ничтожно. Между тем именно такое воздействие дало жизнь уже тогда хеттской и эллинской цивилизациям.
Основной единицей индоевропейского и позднее славянского общества являлся род. Понятие «род» спустя две тысячи лет первые летописцы Руси прилагали и к собственно малой общине сородичей, и к целым племенам. Названия последних у славян во многих случаях образовывались с «отчеством» -ичи (кривичи, вятичи и т. п.). В то же время первоначальные индоевропейские названия рода у славян не сохранились. Их сменило индоевропейское же слово со значением «потомство» — праславянское *гостъ. Это отражение распада прежних родовых общин и складывание новых общинных объединений, небольших по размеру и основанных на действительно прослеживаемом родстве. Именно такие небольшие коллективы осваивали лесную полосу Европы в пору индоевропейских расселений. Речь шла о замене родовой общины на известный во всем мире новый тип, общину большесемейную, общину-семью, с переходом в союз родственных между собой по крови семей (патронимию).
На протяжении тысячелетий протославянской, праславянской и общеславянской истории нормой являлась большая семья в составе реальной или подразумеваемой патронимии. Она и позднее была у славян устойчивее, чем у кого-либо еще в Европе. Семья у славян всегда хотя бы формально возглавлялась старшим мужчиной, даже если проживала в нескольких домах. Древнейшим обозначением такого «старшого», будь то отец семейства или старший брат, являлось *bata, откуда русское «батя». Счет родства по отцовской линии и сам строй большой семьи достались славянам в наследство от индоевропейской эпохи. В такую семью входили совершеннолетние и несовершеннолетние мужчины-родичи до третьего колена, их жены, вдовы и незамужние дочери. Жена пожизненно переходила в семью мужа. В бурную пору переселений старая семейная система не могла не страдать. Ряд древних терминов родства в балтославянском и праславянском языке утратился, заменившись словами детского языка — «баба», «дед», «тятя/отец». Это объяснялось, скорее всего, запретами на называние наиболее почитаемых членов семьи. В то же время другие сохранились. Из терминов родства — «брат», «сестра», «мать», «сын», «дочь». Термины свойства практически все — «жена», «вдова», «деверь», «золова», «свекор», «свекровь», «сноха». Утраченные названия «мужа» и «отца» сохранились лишь отголосками в производных. Женатый, совершеннолетний мужчина вообще теперь определялся просто как полноправный «человек» — праславянское *muzh. Только мужи и являлись участниками веча, собственно членами общины. Превращение понятий «женатый мужчина» и «человек» на каком-то этапе в полные синонимы документирует важную особенность древней большой семьи — правовое неравенство ее членов. Младшее поколение и женщины находились в зависимом положении. Младшие поколения занимали в обществе промежуточное место между свободными и полностью несвободными. Общее название «свободных» у славян сохранилось с индоевропейских времен вплоть до самого средневековья. Это известное и сегодня каждому слово *l’udbje «люди».
У балтославян на каком-то этапе значение этого слова расширилось до обозначения «настоящих людей», «своих людей», то есть стало самоназванием. По крайней мере, иных самоназваний у протославян и праславян не прослеживается, не считая все-таки воспринятого извне «венеты», «венеды». Рабство у протославян было, о чем свидетельствует слово *огЬ – «раб, подневольный работник». Первоначальное значение слова — «обездоленный», откуда «сирота», в большой семье положение детей-сирот было зависимым. Редкие рабы-пленники приравнивались к ним по статусу. Это подтверждается и тем, что первоначальное значение «сирота» — с развитием в «малолетний», «младший член семьи, общины» — тоже прекрасно сохранилось в славянском. Это слово *orb, откуда и русское «ребята». Таким образом, рабство носило так называемый «патриархальный» характер. Раб считался младшим членом патриархальной большой семьи наряду с малолетними и лишенными прав на имущество сиротами. Их общим долгом были услужение старшим по статусу.
Переселения и подселения разноплеменных пришельцев оставляли мало шансов на сохранение родовой «чистоты». Так что уже в ту пору можно говорить о зарождении соседской общины. Древнейший термин для ее обозначения — *gramada, *gromada. Это обозначало не только собственно общину, но и «толпу людей», общинный сход.
В ведении общины, схода издревле находился суд. «Судом» изначально назывался скорее приговор, приведение сторон к согласию на основе обычного права. Задачей «суда» считалось поддержание «правой», то есть честной, доброй стороны. Первобытный суд протославян имел дело не только с личными спорами, но и с явными преступлениями. Самым обыденным было воровство. Основные связанные с ним понятия (*tat – «вор», *tajiti – «воровать / прятать украденное») восходят к индоевропейской эпохе. Случались и более серьезные преступления, направленные против личности, от тяжкого оскорбления до убийства. Несколько индоевропейских языков разделяют праславянское правовое понятие *vira, обозначавшее именно положенный в таких случаях выкуп за голову. С другой стороны, столь же древние следы существуют и для объявления не заплатившего виры убийцы вне закона с последующей его казнью или убийством. У древних индоевропейцев существовал обычай кровной мести. Его название отразилось в приобретших со временем иной смысл славянских словах «цена» и *kajati – «искупать вину».
Наличие некоего подобия «царской/княжеской» власти у древнейших славян сомнений не вызывает. Но нельзя не обратить внимания, что вместе с индоевропейским названием племени исчезло у них и наименование священного царя (*reks). У балтославян появляется новый титул, имеющий параллели в других древнеевропейских языках. С его первоначальной формой связан глагол *vold(e)ti «володеть/владеть», откуда славянское «владыка». У славян в «историческое» время владыка был именно «священным царем», главой религиозной жизни — позднее титул «владыка» перешел к христианским епископам. Именно с глаголом «владеть» связано единственное праславянское слово, отчасти соответствующее научному понятию «племя», хотя бы в территориальном смысле — «волость». Оно имеет точные балтийские соответствия и обозначало землю, находящуюся во «власти», «владении» владыки. На практике «власть» священного царя являлась довольно условной, ограниченной. «Царь» головой отвечал за неудачи племени, за нарушения целостности мира — например, за неурожай. Обряд жертвоприношения или убийства вождя в случае конкретных невзгод вполне реален. Он был известен германцам-язычникам и славянам еще в раннее средневековье. Естественно, что о наследование власти речи не шло. Правителя выбирали из круга родичей прежнего. Если же речь шла только о военном вожде, то таковым мог стать любой удачливый предводитель. Известен еще совершенно нейтральный термин для обозначения «предводителя/ведущего» — "vodjb, «вождь».
На слабость вождеской власти у протославян указывает полное отсутствие в Восточном Поморье укрепленных поселений. Наличие городищ — обычно признак сосредоточения политической власти над общиной. Укрепления в конце бронзового века имелись исключительно в Западном Поморье, в основном по Одере. Археологическим данным точно соответствуют и сведения языкознания. Ни одно индоевропейское обозначение «крепости, укрепления» у славян не сохранилось. Праславянское *gord обозначало сперва просто «ограду, изгородь» и шире — «огороженное место». Так назывались огражденные дворы, загоны для скота и известные у соседей деревянные укрепления на возвышенностях. Собственных градов, центров племенной силы, мест пребывания владык и вождей у протославян еще не имелось.
В жизни непосредственных предков славян — по крайней мере, какое-то долгое время — значительного места война не занимала. Расселение балтославян по лесной полосе Восточной Европы не обходилось без стычек с иноплеменниками. Но это были по самому характеру заселения местности конфликты мелкие и малолюдные. Характерно, что у балтославян, похоже, совершенно исчез древний индоевропейский миф о «космической битве» между богами (затем героями) и их противниками, решающей судьбы мира. В славянском эпосе решающая схватка между противниками — почти всегда поединок один на один. Собственно «битва» предкам славян была незнакома и непонятна. Функции «престижного» занятия, добывания ратной «славы» перешли от войны к охоте, на которую походили и лесные столкновения с чужаками. У протославян и некоторых других северных племен индоевропейские обозначения военных действий оказались перенесены именно на охоту. Глагол, означавший «вести войну, убивать врага» перешел в охотничье и более широкое *ginati «гнать». Название захвата добычи и обретения воинского престижа *лов стало еще одним обозначением охоты, особенно почетной, ритуальной. Со временем, однако, особое обозначение для войны понадобилось. Произошло это с возникновением столкновений между самими индоевропейскими племенами. В соседних диалектах (конкретно у славян, кельтов и германцев, что характерно) возникло новое слово — праславянское *kotera, *kotora – «раздор, распря, ссора». Слово изначально подразумевало «раздирание» чего-то целого, то есть именно междоусобицу. Остается добавить, что охотничья терминология, в свою очередь, позднее стала переноситься на войну.
Война едва ли могла служить основным источником накопления достатка для прибалтийских племен бронзового века. Однако то, чего не давала она, легко восполняла в ту пору торговля. Особенно это касалось Восточного Поморья, низовий Вислы. Это место было просто обречено стать одним из богатейших в Северной Европе. Здесь не только находился начальный пункт восточной ветки Великого Янтарного пути, шедшего через всю Европу к Адриатике, вдоль путей расселения венетов. Сюда же поступал янтарь с востока, от родственных балтийских племен, чтобы отправиться вверх по Висле на юг. В этом смысле восточная ветвь пути оказывалась богаче западной, начинавшейся в низовьях Эльбы. Янтарь пользовался высочайшим спросом в цивилизованных краях юга, достигая не только Микен, но и самого Вавилона. Взамен на север текли южные товары, престижные ценности.
Естественно, что большая часть импорта с противоположного конца пути оседала у многочисленных посредников. Но и то, что могли предложить они, было крайне важным. В первую очередь речь идет о сырье для металлургов, «красном металле» из южных венетских гор. Он поступал в низовья Вислы щедро. Добытчики янтаря оказывались в безусловном выигрыше. Другими торговыми партнерами Поморья являлись племена западные, жившие за Одером, — предки германцев и их нордические соседи. Конфликты в низовьях Одера отнюдь не были постоянны, и западное воздействие чувствуется по всему Поморью. Вещи из Скандинавии и Германии не редкость не только в Западном, но — и даже в большей степени — в Восточном Поморье.
Местный центр металлургии и добычи янтаря естественным образом притягивал ранних торговцев, в том числе и из-за моря. Морское сообщение с соседями нордические племена наладили еще в эпоху ранней бронзы. Среди импорта — как южного, так и северо-западного — преобладает оружие. Это мечи, топоры, кинжалы, копья. Есть украшения — браслеты из золота, стеклянные бусы. Первобытная «торговля» представляла собой обычно более или менее сложную систему племенного обмена. В данном случае речь идет о системе чрезвычайно сложной, вовлекавшей целые племена и древнейшие государства, тысячи людей. Такое ответственное дело неизбежно обрастало правилами и ритуалами. Основные термины «купли-продажи» и «обмена» индоевропейского происхождения и долго сохраняли свое значение, что бросается в глаза при сравнении с военной сферой. Таковы *dati («давать») с производным *dаr («дар» — и родственные *dan *datbje), *mena – «обмен», *мeга – «мера», сюда же относится *gost – «гость», означающее человека, прибывающего в чужие края и по праву ожидающего «угощения» — в обмен на такую же услугу. На дальнейшее развитие этой области жизни указывает появление уже у балтославян наряду с «веном» («ценой-платой») понятия цена («цена-стоимость»).
Эти языковые данные разворачивают перед нами всю систему освященных обычаем отношений между продавцом и покупателем в разных обстоятельствах. Экономика описываемой эпохи строилась на идее равноценного обмена престижными ценностями. При этом «цена» определялась не себестоимостью, а именно престижностью. Престижные оружие или украшения служили первобытными «товаро-деньгами» и использовались для купли предметов непрестижных, но важных — орудий труда, продуктов, скота. Сами по себе «товаро-деньги» часто совершенно бесполезны. Так, многие разновидности миниатюрных топориков тогдашней Европы не годятся ни в качестве орудий, ни в качестве боевого оружия. В роли таких же «товаро-денег» выступал и янтарь, позволявший приобрести не только престижные бронзовые изделия чужеземцев, но и сырье для своих металлургов.
Обмен престижными ценностями представлял собой ритуал, в котором наличие какой бы то ни было «цены» только подразумевалось. «Гость» прибывал в чужой род и за «дар» получал «угощение», в порядке «мены» на основе установленного «мира». По отношению к гостеприимцу (у протославян *gospod, *gospodin) он выступал как *dateh – «даритель». При этом «щедрый» (*dasn) даритель рассматривался как идеал. Разные производные от *dati, большинство из которых появилось уже в пору распада индоевропейской общности, отражают разные типы «даровых» отношений. Кажется, наиболее древнее *dan означало дар обязательный, установленный ритуалом гостеприимства. Слово *dan — подарок, обычный дар в самом широком смысле слова. Слово *datbje, сугубо балтославянское,— «пожертвование, даяние», то есть тот самый идеально «щедрый», превышающий «цену» дар. Заметим, что и «господин» («щедрый») охотно выступал «дарителем». Но в любом случае вся система зижделась на обязательной взаимности. «Господин», в свою очередь, превращался в «гостя» и направлялся со своим «даром» в род партнера. Находившиеся в таких сношениях люди друг другу и являлись *drug — то есть одновременно «другими, чужими» и «друзьями, товарищами».
«Мир» как сумма правил «мены» устанавливался между родами и племенами. Но в качестве «гостей» и «господ» выступали все-таки частные лица. Это люди, уполномоченные по той или иной причине быть представителями своего рода-племени — старшие мужчины, знатоки чужих земель и языков, опытные воины или даже мастера. Участники обмена, подобно участникам войны или охоты, получали собственную прибыль. Если и имел место какой-то процесс распределения престижных ценностей в общине, то все равно они оказывались в личном пользовании, причем в основном у «гостей»-«господ». Такое «вознаграждение», «жалованье» обозначалось индоевропейским по происхождению понятием *mzda. «Мзда» разных видов — военная, охотничья, торговая — и становилась основой частной собственности, превращавшей постепенно «господ» в особый зажиточный общественный слой. Она ставила их в выгодные условия при уже внутриплеменном обмене и торговле.
Наличие частной, личной или «домашней» собственности в обществе Поморья эпохи поздней бронзы вполне явствует из археологического материала. Отдельные, в основном однокамерные дома свидетельствуют о раздельном проживании семей или ячеек большой семьи. Это неизбежно вело к раздельному потреблению результатов труда. Однако главные свидетельства — погребения с бронзовыми изделиями и клады, содержащие те же и более богатые украшения, а также оружие. Часты и богаты такие клады как раз в Восточном Поморье, притом что погребения довольно бедны. Все это ясно указывает на раздельное пользование престижными ценностями. Заметно и выделение «господ», признаком которых было обладание большим количеством, в том числе очевидным излишком таких ценностей.
С другой стороны, в протославянском обществе имелись и малоимущие. По крайней мере, общее индоевропейское представление об «убожестве», нищете как отсутствии божественной поддержки отразилось и в славянских поверьях.
Кто именно составлял имущий слой господ в протославянском обществе? Археологи достаточно уверенно выделяют военную элиту — первобытное «всадничество», «рыцарство». Но как раз по поморским материалам этот воинский слой прослеживается слабо. При довольно богатом наборе оружия и доспехов (но не конской сбруи) погребения с ними почти отсутствуют, в Восточном Поморье — отсутствуют вовсе. Все это наряду со скромным местом «войны» в протославянском языке заставило думать скорее об элите иного рода. Приток металлического сырья превратил Поморье, особенно Восточное, в настоящую «страну мастеров». Здесь находились десятки центров металлургического производства, к которым тяготеет скопление богатых кладов с оружием и украшениями. При этом металлургия была тесно связана с иными видами ремесел, в том числе с изготовлением орнаментированных сосудов из глины, костяных изделий. С учетом того, что плавильной печью являлась гончарная, весьма вероятно, что всеми этими ремеслами-промыслами занимались одни и те же люди.
Сам характер поселений, общий для обширных земель лесной полосы,— скопления однотипных домов с общим двором — указывает на существование первобытных форм собственности. Независимо от степени родства составлявших общину семей, они вели совместную хозяйственную деятельность. Можно предположить, что большесемейная и малосемейная собственность были разграничены довольно слабо. Престижные ценности могли оказываться в личной собственности или пользовании, подчеркивая и укрепляя высокий статус своего владельца, внушая уважение к нему. Однако земля, скот и продукция земледельческого труда принадлежали общине в целом. Особенно если последняя совпадала с большой семьей или патронимией. Именно границы между общинными угодьями у протославян обозначались древнейшим правовым термином *medja «межа». Такие границы отмечались живой изгородью или определялись лесом.
Характерно, что индоевропейские понятия частного «имущества», «богатства» были целиком утрачены в балтославянском. Особое внимание обращают на славянское слово «свой» (в том числе в устойчивой формуле «свой род») с его отсутствием различия в значениях между «моим» и «нашим». Здесь видят особое отражение славянской родовой коллективистской в основе «идеологии». С другой стороны, «свой» (собственный, естественный, законный) жестко противопоставлялся «чужому». Заселение лесных просторов Восточной Европы и позднее было гораздо проще для сплоченных большесемейных и общинных коллективов. В этом корни некоторых особенностей славянского менталитета.
Индоевропейский менталитет, насколько можно его воссоздать по данным языка и народных культур, был довольно индивидуалистичен для первобытной эпохи — с установкой на личный героизм, успех, творческую активность. Это вообще характерно для целого круга родственных первобытных культур северной части Старого Света. Приметная их черта, в частности,— особенно сильное развитие в фольклоре жанра песенного эпоса (или поэтической богатырской сказки) о героях.
Однако у славян, при сохранении глубокого почтения к личной доблести и личному творчеству, развилось острое ощущение необходимости коллективных усилий. В этом, может, и разгадка часто возникающих парадоксов между «эгоизмом» и «коллективизмом» в славянском общественном быту. Особую роль в славянском обществе, вероятно, играли охарактеризованные выше воинские ритуальные союзы. В условиях острой духовной борьбы, разворачивавшейся у истоков протославянской культуры, им было естественно искать опоры и поддержки в идее высшей, надобщинной власти. Воинские братства становились основой племенной дружины. С другой стороны, они контролировали вождей, могли устранить недостойного, а могли и выдвинуть вождя из своей среды. «Дружина» означала первоначально сообщество «друзей-спутников» — то есть людей, привлеченных друг к другу или к вождю отношениями обмена. Долгом предводителя являлось «угощение » таких людей, в обмен на что они сопровождали и оберегали его. Пир вождя со своими дружинниками — стандартный образ в фольклоре и средневековой литературе славян, германцев, кельтов. Забылся лишь смысл этого действа — ритуала своеобразного обмена дарами, где вождь дарит воинам свою трапезу и престижные ценности, а они ему свою личную верность, подкрепленную оружием. Вождь или владыка был заинтересован в привлечении к себе в качестве «друзей» лучших воинов племени. С другой стороны, система обмена дарами подразумевала и ответное «угощение» вождя господами отдельных родов. Так рождался известный всем европейским (и не только европейским) народам ритуал объезда священным или военным вождем «подвластной» территории. Позднее у славян это было гощенье или полюдье — названия довольно поздние, но это не отменяет древнейшего происхождения обычая. Если речь шла о священном правителе, то гощенье подтверждало не только и не столько его власть над людьми, но особую мистическую связь с землей, с природой, с самими богами. Оно и сопровождалось соответствующими обрядами. Религиозный обычай и право на «дань» сплетались здесь в неразрывную связь.
Оценивая в целом общество протославян позднего бронзового века, можно сказать, что оно оставалось вполне первобытным. В самом по себе этом нет ничего удивительного, «отсталого» или выходящего из ряда вон. Неспокойная эпоха переселений существенно затормозила развитие всех европейцев. Особенно же это касалось племен лесной полосы, почти утративших контакт со Средиземноморьем, ограниченных природными условиями и недостатком меди.
Первобытная простота общественно-политического строя древнейших славян вполне объяснима условиями, в которых появилась на карте Европы и развивалась эта новая индоевропейская общность. Относительно мирная жизнь и отсутствие на протяжении веков реальной внешней угрозы замедляли сближение отдельных родов. Расселение обособленными общинами в труднопроходимой лесной полосе Восточно-Центральной Европы усугубляло слабость вождеской власти и племенного единства.
Отсутствовали и прямые контакты с древними цивилизациями. Между тем такие контакты значимы отнюдь не только экономически и культурно. Для кельтов и германцев античный мир служил одновременно и примером общественного устройства, и раздражителем алчности и воинственности племенной знати, что вело к укреплению ее власти. У славян же особого «сословия» военной знати в древности так и не сложилось. Стоит отметить, что и в раннее средневековье этот процесс шел довольно медленно и неявно. Все это привело к военно-политическому превосходству соседей во второй половине I тысячелетия до н. э. и имело драматичные последствия для славянской истории.
Следующий период стал для славян, возможно, одним из наиболее критичных в их прошлом. Утрата политической самостоятельности, размывание только складывавшейся собственной культуры — судя по всему, и угроза исчезновения с этнической карты. Однако славяне пережили эту эпоху, оставившую, впрочем, в наследство современной науке бесконечный поиск их следов в разноплеменных конгломератах предримской и римской поры.
Медитация
2-я Зона
СООК
ТООН
ФЕР
ИНН
ОСТЕР
5-я Зона
СООК
ТУММ
ЭНА
ИЛИССО
ПРИСЦЕЛЬС
© 2001—2024 «Литан» — Центр Открытого Сознания
Графика и дизайн: Ольга Генерозова
Тех. поддержка: Всеволод Кузьмин