Лекция 9.

Империя Хань

 
У-ди и его преобразования

Китайская империя складывалась как централизованное государство на протяжении ряда веков. В принципе империя — это высшая ступень процесса политогенеза. Существовать она может лишь на основе централизованного аппарата власти, который в свою очередь должен опираться на силу. Поэтому нет ничего удивительного в том, что китайская империя возникла в легистской форме. Это был своего рода апофеоз циничной силы. Однако одной силы для формирования устойчивой империи мало. Нужны институты, которые способствовали бы стабилизации социума и хозяйственному балансу. Тому и другому легисты уделяли мало внимания — и проиграли. На смену им пришла новая династия, приложившая немалые усилия для создания социальной стабильности и экономической устойчивости.

Империя Хань возникла не сразу после того, как в 207 г. до н.э. династия Цинь прекратила свое существование. Китай на протяжении нескольких лет был ареной жестокой политической борьбы между претендентами на пустующий императорский трон. Возглавлявшие враждующие регионы военачальники в энергичных схватках сводили счеты друг с другом, создавая на завоеванных ими землях все новые и новые княжества и царства, названия которых иногда совпадали с прежними, существовавшими на тех же территориях до Цинь, а иногда звучали по-новому. Борьба между ними завершилась в 202 г. до н.э., когда принявший титул императора ханьский Лю Бан (Гао-цзу) фактически овладел властью во всей Поднебесной

империя хань

Но какая империя досталась Лю Бану?! Страна лежала в руинах, многие поверженные противники продолжали сопротивляться, ведя дело ко все большей разрухе. Однако главное было в том, что сила центростремительных факторов и тенденций, веками вызревавшая в недрах чжоуского Китая и в немалой степени обеспечившая Цинь Ши-хуанди объединение страны в гигантскую империю, не просто иссякла, но и как бы обернулась своей противоположностью. Неудача Цинь не просто замедлила позитивный процесс. Она как бы повернула его вспять, резко замедлила его ход, заставила многое создавать заново, причем в самых неблагоприятных для этого условиях всеобщей разрухи и развала.

С метаисторической точки зрения это было связано с тем, что центростремительная сила в эгрегоре создается прежде всего благодаря разнице потенциалов между «верхней» и «нижней» точками эгрегора. В Цинь же, как мы говорили в прошлой лекции, было сформировано мощное кармическое клише, но «Идея» эгрегора практически была разрушена – если не полностью, но отодвинута далеко в сторону, все держалось на грубой силе и жестких административных связях.

Легизм Ли Сы, реализованный в империи Цинь, был крайне нетерпимым. Он ставил своей целью вытравить из памяти людей все то, что так или иначе не совпадало с его нормами и тем самым было оппозиционно по отношению к ним. Понятно, что при этом вся громадная административно-чиновничья система создавалась из тех, кто был слепо послушен легистской доктрине и ревностно реализовывал на практике ее нормативы. И это было как раз то наследство, которое получил не очень-то образованный выходец из крестьян Лю Бан, когда он сел на трон и оказался перед необходимостью управлять империей. Как управлять? С кем управлять? На кого и на что опираться? Эти вопросы были для него тем более актуальными, что, судя по данным восьмой главы труда Сыма Цяня, специально посвященной Гао-цзу, едва ли не все немногие годы его правления в качестве императора новой династии Хань прошли в сражениях с мятежниками, то и дело пытавшимися оспорить его победу и статус императора. И хотя Лю Бан в конечном счете одолел всех своих врагов и, по выражению того же Сыма Цяня, «усмирил Поднебесную», повернув государство «на верный путь», ему и тем более стране это далось нелегко.

Разумеется, у Лю Бана были знающие и опытные советники, в том числе и из числа уцелевших конфуцианцев. Однако они мало что могли сделать при жизни императора в условиях постоянных войн и мятежей, разрухи и развала, не имея достаточного количества помощников-единомышленников, которые были уничтожены еще в Цинь. Противопоставить полуразвалившейся, но все же как-то существовавшей легистской административной системе было практически нечего. Потому Гао-цзу не очень-то спешил с радикальными реформами, не слишком старался противопоставить свой новый режим обанкротившемуся легистскому. Напротив, он старался опереться на те остатки административной легистской структуры, которые уцелели со времен Цинь, сделав при этом все необходимое для того, чтобы смягчить жесткость легизма Ли Сы и Цинь Ши-хуана.

Уже в 202 г. до н.э. по случаю инаугурации Лю Бан провозгласил широкую амнистию, призвав всех беглых и изгнанных вернуться домой и получить свои земли и жилища. Он отменил суровые наказания времен Цинь и сделал акцент на нижнем звене администрации, на сельских старейшинах — саньлао, в среде которых бытовали древние традиции. Сохранив легистскую систему административных рангов, низшие, восемь из них он распорядился по-прежнему присваивать простолюдинам, включая саньлао. В 199 г. до н.э. было начато строительство дворцового комплекса Вэйянгун в новой ханьской столице Чанань. Однако главной слабостью ханьской власти продолжало быть отсутствие надежной централизованной административной системы. Создать ее вместо развалившейся циньской было делом нелегким и требовало много времени. Кроме того, Гао-цзу сознавал необходимость вознаградить всех, кто помог ему одержать победу, кто был рядом с ним в суровые годы, кто был в числе его родственников и приближенных. Способ вознаграждения, известный из древнекитайской истории, был один — раздать заслуженным людям титулы, ранги и соответствующие земельные пожалования, что превращало всех их в могущественных удельных властителей.

Принципиальное решение было принято уже в первые годы его власти, когда в Поднебесной и было создано 143 удела. В среднем это были уделы в 1—2 тыс. дворов, иногда меньшие, но подчас и много большие, вплоть до 10—12 тыс. Каждый из владельцев удела и только он имел титул хоу, передававшийся вместе с уделом по наследству. Ближайшие преемники Лю Бана продолжали в этом смысле его политику, жалуя десятки новых уделов своим близким родственникам и заслуженным помощникам. Со временем многие представители удельной знати настолько укрепились в своих владениях, что наиболее близкие из них по степени родства с императором стали именоваться уже титулом ван. Ваны и хоу чувствовали себя в своих уделах прочно и порой затевали мятежи против законного правителя Поднебесной.

Впрочем, в масштабах Поднебесной в целом удельная знать и по числу и по количеству подданных занимала не слишком заметное место. Хотя хлопот с ней было немало, на политику страны в целом она влияла не столь уж сильно. Львиная доля территории и подданных властителя Поднебесной оставалась под властью центра, и потому едва ли не самой важной задачей было создать надежную систему централизованной администрации, на которую могла бы опираться империя. Собственно, это и было главной целью деятельности нескольких ближайших преемников Лю Бана, вплоть до его великого правнука У-ди, который окончательно решил, наконец, проблему управления империей. Но до У-ди были еще правители, в том числе вдова Лю Бана, императрицы Люй, отношение к которой в истории и исторической традиции Китая сугубо отрицательное. Ее осуждают за жестокость по отношению к соперницам, за убийства государственных деятелей, низложение законных наследников, возвышение родственников из клана Люй и многое другое. Однако Сыма Цянь писал, что, хотя «...правительница Гао-хоу осуществляла управление... не выходя из дворцовых покоев. Поднебесная была спокойна. Наказания всякого рода применялись редко, преступников было мало. Народ усердно занимался хлебопашеством, одежды и пищи было вдоволь».

Это значит, что придворные интриги и кровавые разборки вокруг трона не слишком-то сказывались на положении дел в стране. Даже напротив, реформы Лю Бана, включая снижение налогов с землевладельцев, проведение ирригационных работ, обложение тяжелыми налогами богатых торговцев и заботу о поддержании статуса рядовых чиновников, постепенно давали позитивные результаты. Смягченные легистские методы управления и поощрение конфуцианских традиций приводили к пополнению администрации за счет активных конфуцианцев. Знатоки конфуцианства сумели по памяти восстановить тексты уничтоженных Цинь Ши-хуаном книг, и в первую очередь всего конфуцианского канона, обросшего теперь многочисленными комментариями.

Когда на престол сел один из сыновей Лю Бана Вэнь-ди, за 23 года своего правления (179—157 гг. до н.э.) он много сделал для возрождения конфуцианских традиций и процветания ханьского Китая. Он начал с того, что объявил всеобщую амнистию, щедро наградил очередными рангами чуть ли не всех их обладателей, отметил особенными наградами и пожалованиями тех, кто сыграл главную роль в наведении порядка в стране. Вэнь-ди отказался от жестокой практики наказания за преступления родственников преступника. При этом он ссылался на конфуцианский тезис о том, что чиновники обязаны воспитывать народ, а не наносить ему вред несправедливыми законами. По случаю назначения наследником своего сына и возведения в ранг императрицы его матери Вэнь-ди снова щедро наградил многих и особенно выделил неимущих, вдов и сирот, бедных и одиноких, а также стариков старше восьмидесяти, которым были пожалованы шелка, рис и мясо. Награды были даны и ветеранам, приближенным Лю Бана.

В день солнечного затмения в 178 г. до н.э. Вэнь-ди выступил с покаянным обращением к народу, скорбя о своем несовершенстве и предлагая по древнему обычаю выдвигать мудрых и достойных, готовых послужить на благо народа. В том же году он лично провел борозду на храмовом поле и объявил о праве каждого выступать с критическими замечаниями в адрес самого высокого начальства. В 177 г. до н.э. Вэнь-ди заключил с то и дело беспокоившими Поднебесную северными соседями сюнну (гуннами) договор о братстве. Он разрешил части гуннов расположиться в районе Ордоса, т.е. на землях Поднебесной к югу от стены, где издревле обитали кочевники и заниматься земледелием было делом рискованным.

Вэнь-ди был щедр на милости, он прощал восстававших против него мятежных аристократов, выступал за смягчение наказаний, особенно телесных, отменил в 166 г. до н.э. земельный налог, одновременно усилив пошлины и подати с городского населения, торговцев и ремесленников (налог был восстановлен после его смерти в 156 г. до н.э.). Император заботился о своевременном приношении жертв, о процветании народа, об умиротворении гуннов. В неурожайный 159 год до н.э. он сильно сократил престижные расходы двора, открыл казенные амбары для выдачи голодающим и разрешил продавать ранги, а также обладающим рангами бедным крестьянам уступать их более зажиточным соседям. Дело дошло до того, что в конце жизни Вэнь-ди потребовал от своих домашних одеваться в простую одежду, не носить дорогих украшений и завещал после его смерти не слишком тратиться на дорогостоящие траурные обряды.

Вэнь-ди умер в 157 г. до н.э. Впоследствии он был очень высоко оценен потомками, восхвалявшими его добродетели. Достоинства Вэнь-ди хорошо вписывались в традиционные представления о мудром и добродетельном правителе, и именно он был первым из ханьских императоров, которого можно считать образцовым с точки зрения конфуцианства.

Годы правления сына Вэнь-ди и внука Лю Бана императора Цзин-ди (156-141 гг. до н.э.) были отмечены амнистиями, демонстрировавшими милосердие к падшим. Цзин-ди умиротворял сюнну, гасил мятежи удельных князей, занимался упорядочением администрации, а в своем посмертном эдикте всех пожаловал очередным административным рангом.

Преемником Цзин-ди был его сын и правнук Лю Бана У-ди (140—87 гг. до н.э.). Именно за годы его правления, которое было одним из наиболее долгих и плодотворных в истории Китая, конфуцианство не только окончательно вышло на передний план и стало основой образа жизни китайцев, но и оказалось фундаментом всей зрелой китайской цивилизации. С этого времени почти полуторатысячелетний период древнекитайской истории — истории урбанистических государственных образований и складывания цивилизационных основ — завершает свой путь и передает эстафетную палочку истории развитой и сложившейся конфуцианской империи. А на Тонком плане началось построение метакультуры.

Ханьский Китай времен У-ди — это период расцвета еще недавно, чуть более полувека назад воссозданной из руин империи. Земледелие в стране процветало, причем налоги были сравнительно низкими, обычно не более 1/15 части урожая. Правда, они дополнялись подушной податью, а также различного рода отработками и повинностями, но в целом все это было обычно и потому терпимо. Резко увеличилось население страны, достигшее в I в. до н.э. 60 млн. человек. Освоение новых земель дало толчок развитию агротехники, включая пахоту с применением тяглового скота (впрочем, оставшуюся достоянием лишь немногих), а также грядковую систему обработки земли вручную (именно при этом способе обработки крестьяне в подавляющем своем большинстве получали хорошие урожаи со своих полей). Тщательно поддерживались старые и по мере необходимости создавались новые ирригационные системы. В порядке были дороги, а вдоль дорог поднимались новые города, число которых с начала имперского периода истории Китая непрерывно увеличивалось.

У-ди немало заимствовал из легистского опыта, переняв и развив те его стороны, которые оказались жизнеспособными и даже необходимыми для управления империей. Он восстановил учрежденную еще во времена Цинь Ши-хуана государственную монополию на соль, железо, отливку монет и изготовление вина, причем механизмом реализации этой монополии, весьма выгодным для казны, была система откупов. Богатые торговцы и ремесленники из числа зажиточных городских и особенно столичных жителей выплачивали в казну огромные деньги за право заниматься солеварением, металлургическим промыслом, винокурением или изготовлением монет и за получение дохода от всех этих производств. В городах существовали и казенные предприятия, где работали (чаще всего в порядке отработок, т.е. трудовой повинности) лучшие ремесленники страны. Они изготавливали самые изысканные изделия для престижного потребления верхов, а также оружие и снаряжение для армии и многое другое. Все это способствовало развитию хозяйства и увеличению числа частных собственников. Отношение к частным собственникам и особенно к богатым торговцам в ханьском Китае не отличалось от чжоуских времен, хотя и не было столь бескомпромиссным, как в шанъяновском легизме. Богатые торговцы жестко контролировались властью, возможности реализации их богатств были законодательно ограничены, хотя им разрешалось тратить деньги на покупку социально престижного ранга либо определенной — не слишком высокой — должности.

Будучи сильным и умным политиком, У-ди уделял огромное внимание внешнеполитическим проблемам, главной из которых были все те же гунны, активизировавшиеся на северных границах. Совершая грабительские вторжения и уводя в плен китайское население, гунны проникали далеко вглубь Китая и оседали целыми поселениями в пределах Ханьской империи. Императоры были не в состоянии оказать серьезное сопротивление, регулярно платили им дань и посылали их вождям в жены китайских принцесс. Залогом успешной борьбы могло стать перевооружение китайской армии по образцу войска гуннов. Основную силу стала составлять тяжеловооруженная конница, вооруженная длинными копьями, луками и мечами, закованная в пластинчатую броню. Пехота была вооружена таким грозным оружием, как китайский самострел, который свободно пробивал любые доспехи и щиты. Они особенно эффективно использовались при осаде городов. В результате успешных походов гунны были оттеснены за пределы Великой Китайской стены, а дальнейшие войны У-Ди на севере и северо—западе уже были направлены на расширение границ империи.

В поисках союзников в борьбе с гуннами еще в 138 г. до н.э. на северо-запад был послан путешественник и дипломат Чжан Цянь, который вначале попал в плен к гуннам на долгие десять лет, но затем сумел бежать и выполнить возложенное на него поручение. Разведав территорию и изучив народы, обитавшие к западу от гуннов, Чжан Цянь после долгих лет странствий возвратился домой и составил для императора подробный отчет о своем путешествии. Отчет этот, будучи включен в качестве особой главы в сводный труд Сыма Цяня, дошел до наших дней и весьма помогает специалистам, изучающим историю бесписьменных народов, живших к северу от Китая в ханьское время.

У-ди был удовлетворен полученными от Чжан Цяня сведениями. И хотя главной цели — создания коалиции против гуннов — экспедиция не достигла, она дала много материала для оценки политической ситуации на северо-западных границах ханьского Китая. В войнах с гуннами было потеряно огромное количество лошадей, и именно с целью пополнения поголовья, получив сведения о великолепных ферганских лошадях (китайцы называли их «небесными»), У-ди послал военные экспедиции в Ферганскую долину. Первые из них столкнулись с огромными трудностями. Жители городов, через которые проходили армии, отказывались снабжать ханьские войска провиантом, и приходилось осаждать города, чтобы получать продовольствие. Войска в конце концов были вынуждены повернуть обратно, и вернулась едва ли третья часть. С новыми силами хорошо снаряженная 60-тысячная армия в 102 г. До н.э. выступила вновь. С чрезвычайными трудностями ей удалось достичь столицы Ферганы и осадить город. Китайцы отвели от города воду, в городе начались волнения, правитель Ферганы был убит. Городская знать согласилась предоставить китайцам несколько тысяч коней, чтобы только те не входили в город. Получив коней, они двинулись в обратный путь. Фергана признала свою зависимость от Китая, этот поход закрепил завоевания китайцев в Восточном Туркестане. Сразу же на всем протяжении Великого шелкового пути началось строительство военных крепостей и торговых факторий.

Кроме лошадей, которые в результате были привезены в императорские конюшни, эти походы позволили открыть регулярные торговые связи с народами, обитавшими на территории современного Восточного Туркестана. Эти связи, обязанные своим происхождением в конечном счете Чжан Цяню, впоследствии получили наименование торговли по Шелковому пути, ибо из Китая на запад по вновь открытым торговым путям везли преимущественно высоко ценимый там шелк, доходивший транзитом до Рима. Великий шелковый путь с тех пор функционировал веками, хотя и нерегулярно, связывая со странами Передней и Средней Азии оторванный от других развитых цивилизаций Китай. Из Средней Азии в Китай попали такие культуры, как виноград, люцерна, фасоль, шафран, гранатовое дерево. Из Китая в большом количестве вывозились шелк, железо, никель, драгоценные металлы, лаковые изделия, которые проникали далеко на запад, достигая Рима.

У-ди также направлял успешные военные экспедиции на восток, где им была подчинена часть корейских земель, и на юг, в район Вьетнама, где была аннексирована китайцами часть вьетнамских земель

Успешная внешняя политика У-ди способствовала не столько развитию торговых связей с дальними странами (им в Китае придавали мало значения), сколько расширению территории империи, укреплению ее границ. И во внешней, и тем более во внутренней политике император преследовал цель упрочить фундамент императорской власти и возродить ту славу о великой и процветающей Поднебесной, которая была едва ли не важнейшим элементом высокочтимой китайской традиции. Неудивительно поэтому, что сам У-ди потратил немало усилий для того, чтобы не просто возродить влияние конфуцианства в империи (этот процесс давно и успешно шел после крушения Цинь и без его усилий), но воссоздать новое, имперское, или, как его иногда называют, ханьское, конфуцианство. Принципиальное отличие имперского конфуцианства было не столько в доктрине, которая осталась практически неизменной, сколько в новом подходе к заново сложившимся реалиям, в новом отношении к изменившемуся со времен Конфуция миру. Или, иначе говоря, в большей его терпимости к иным доктринам, тем более поверженным, не выдержавшим испытание историей. И дело здесь не только в синтезе как идее, которая давно уже, веками пробивала себе дорогу. Гораздо важнее был тот самый принцип практической пользы, прагматического восприятия мира, который сложился в Китае во многом под влиянием все того же конфуцианства.

У-ди хотел, чтобы новая официальная имперская идеология впитала в себя все то полезное, что помогло стране и ему лично, всей династии Хань наладить управление империей и опираться при этом на народ, воспитанный на идеалах и традиции, но в то же время уважающий силу и подчиняющийся власти. В первую очередь это означало сближение доханьского конфуцианства с легизмом, точнее, с теми элементами легизма, которые вполне могли сосуществовать с конфуцианством и даже подкрепить его порой основанные на благих пожеланиях постулаты. Ведь и конфуцианцы, и легисты считали, что управлять Поднебесной должны государь с его министрами и чиновниками, что народ должен уважать власть и подчиняться ее представителям и что все это в конечном счете способствует благу и процветанию, миру и счастью подданных. Разница же между доктринами и особенно их реализацией была в том, какими методами следует достигать поставленных целей. Конфуцианцы делали упор на самосознание и самоусовершенствование людей, на воспитание в них гуманности, добродетели, чувства долга и уважения к старшим. Легисты — на запугивание, подчинение и суровые наказания за неповиновение. В этой ситуации умелое сочетание конфуцианского пряника с легистским кнутом могло дать и реально дало весьма позитивные результаты.

У-ди собрал около себя около ста выдающихся ученых-боши (боши — почетное ученое звание, своего рода профессора), которым время от времени задавал важные для него вопросы о том, как следует управлять империей, по каким критериям подбирать помощников и чиновников, как интерпретировать древнюю мудрость применительно к задачам сегодняшнего дня и т.п. Наиболее умные и точные ответы на поставленные вопросы давал старший современник У-ди, выдающийся конфуцианец ханьского времени Дун Чжун-шу.

Дун Чжун-шу был не просто великолепным знатоком и ревностным адептом учения Конфуция, на изречения которого он постоянно ссылался и чью хронику «Чуньцю» сделал основой собственного сочинения «Чуньцю фаньлу». Исторической заслугой этого выдающегося мыслителя было то, что он сумел вплести в ткань конфуцианства возникшие и вошедшие в обиход, обретшие популярность и признание новые неконфуцианские идеи, будь то связанные с именем Цзоу Яна концепции об инь—ян и у-син, некоторые идеи Мо-цзы (например, о небесных знамениях) или даосов с их категорией ци и иными элементами космогонии с немалой долей мистики. Именно в этой внешне весьма эклектической идейно-философско-религиозной доктрине и нашел свое завершение тот ненавязчивый синтез, который вплетался узорами в конфуцианскую ткань. Конфуцианство было основой учения Дуна, которое и легло затем в фундамент государственной официальной идеологии китайской империи и получило название ханьского конфуцианства. И именно у Дуна впервые прозвучала идея о том, что сам Конфуций обладал всеми достоинствами для того, чтобы Небо в свое время обратило на него внимание и вручило ему Великий Мандат на управление Поднебесной. Хотя этого, как известно, не случилось, о чем в свое время скорбел и сам Конфуций, такого рода допущение лишь возвеличивало великого мудреца в глазах поколений.

Нельзя сказать, что после нововведений Дун Чжун-шу в китайской империи больше не было споров, затрагивающих приоритет конфуцианства. В конечном счете спор между представителями разных подходов к управлению империей внес свой весомый вклад в создание той самой гигантской иерархической системы централизованной бюрократической администрации, которая в ее идеальной форме была предложена конфуцианцами еще в трактате «Чжоули». Теперь схема «Чжоули», обогащенная заимствованными у легистов хорошо разработанными институтами управления, перестала быть идеальной конструкцией, а, напротив, обрела плоть и кровь, превратилась в реальность. Собственно с обретением этой реальности имперский Китай и стал тем государством, которым он продолжал быть, с незначительными идейными и институциональными изменениями, вплоть до XX в. С метаисторической точки зрения именно тогда началось формирование китайской метакультуры (эгрегор сложился еще в эпоху Цинь), просуществовавшей более двух тысячелетий..

Таким образом, древнекитайский период становления основ цивилизации и государственности, создания зрелого и достаточно совершенного в основных своих параметрах аппарата администрации централизованного государства пришел к своему логическому завершению. В ханьском Китае времен У-ди конфуцианско-легистский аппарат власти с его вышколенными чиновниками, тщательно отбиравшимися перед назначением на должность из числа хорошо зарекомендовавших себя знатоков официальной конфуцианской доктрины, стал итогом длительного процесса синтеза идей и эволюции политических и социальных институтов. Необходимый элемент принуждения в рамках имперской администрации гармонично сочетался с традиционным патернализмом, а веками воспитывавшаяся социальная дисциплина ориентированных на почтение к старшим подданных подкреплялась конфуцианским духом соперничества и самоусовершенствования, который в условиях имперского Китая всегда был двигателем, позволявшим огромной административной машине не застояться, не заржаветь. И хотя после У-ди ханьский Китай вступил в полосу затяжного кризиса (вообще последующая история страны развивалась циклами, от расцвета и стабильности к кризису и упадку, а затем к очередному расцвету), заложенных традицией, преимущественно конфуцианством, потенций вполне хватило для того, чтобы китайская цивилизация и государственность сохранили свою жизнеспособность.

Династия Xань после У-ди. Реформы Ван Мана

После смерти У-ди ханьский Китай вступил в длительный период стагнации, а затем кризиса. Слабые и безвольные преемники У-ди оказались не в состоянии контролировать власть на местах. Еще не установилась твердая и апробированная практика подготовки и умелого использования кадров чиновников самого массового низового уровня. Кроме того, слабости неустоявшейся системы комплектования чиновников способствовало ожесточенное соперничество местной элиты с формирующимся имперским бюрократическим аппаратом.

За вторую половину I тыс. до н.э. существенно изменился характер древнекитайской деревни-общины. Пока власть, особенно при У-ди, была сильна, равенство в деревне искусственно поддерживалось. Но как только власть начала слабеть, центробежные силы на местах все активнее стали проявлять свои возможности. В деревнях возникали крепкие хозяйства, которые быстро богатели и прибирали к рукам все новые и новые земли, превращая их вчерашних обладателей в арендаторов и наемников. Возникавшие на этой экономической основе так называемые «сильные дома» делили между собой (порой в ходе жестокого соперничества) власть и влияние. Обездоленные крестьяне нередко должны были покидать свои родные места и уходить на новые, где они оказывались в положении зависимых клиентов (кэ, букв. — «гость») от все тех же деревенских богатеев. Вынужденные в условиях неэффективной власти центра сами заботиться о своем благополучии, сильные дома обрастали набранной из неимущих и пришлых людей домашней стражей (буцюй), которая в критической ситуации могла выступать как вполне боеспособное воинское формирование.

Ворочая многими миллионами, а то и десятками миллионов монет, о чем часто упоминается в источниках, сильные дома не только становились общепризнанной и имеющей реальную власть элитой империи, но и обретали возможности для влияния на аппарат администрации. Более того, аппарат администрации на уровне уезда и округа в основном комплектовался именно из представителей этих сильных домов и уж во всяком случае сильно зависел от их «общего мнения».

Как только стало возможным правдами и неправдами приобретать общинные земли, все получавшие высокие оклады чиновники и обогатившиеся за счет рыночных операций собственники начали стараться вкладывать свои доходы именно в землю, что было не столь прибыльным, сколь престижным и надежным. Это, естественно, способствовало практическому слиянию деревенской элиты с влиятельной элитой чиновников. Во-вторых, важную роль играло ослабление власти как таковой.

Как только наступал кризис власти и казна соответственно пустела, а интересы чиновника оказывались существенно затронутыми, чиновники, с одной стороны, начинали более жестко давить на и без того стонавшую от ударов кризиса деревню, что вело к разорению крестьян и углублению кризиса, а с другой — они все больше ощущали интересы собственников как свои и даже как первостепенные. Сплетение интересов деревенской имущественной элиты и аппарата администрации на местах в свою очередь резко усугубляло экономический кризис, что влекло за собой дальнейшее ослабление и политическую децентрализацию государства. Именно этот процесс и наблюдался в конце первой династии Хань. Он проявлялся прежде всего в ощутимом уменьшении роли государственного администрирующего начала в стране, а также в том, что функции власти фактически оказывались в руках сильных домов с их обширными землями, денежными ресурсами, обильной клиентелой и к тому же с претензиями на высокий нравственный потенциал, аристократизм духа и высокие конфуцианские стандарты.

Аристократизм этот отличался от соответствующего стандарта феодальной структуры Чуньцю тем, что опирался не столько на реалии социально-политических прерогатив наследственной знати, сколько на высокую репутацию, на создание и сохранение конфуцианского «лица». «Потерять лицо», т.е. лишиться репутации, было для ревностного конфуцианца непереносимым ударом, вынести который мог далеко не каждый из них.

Разумеется, все эти черты и важнейшие характерные признаки элиты формировались в ханьском Китае постепенно, оттачиваясь веками. Но именно они означали, что идеи и замыслы У-ди и Дун Чжуншу, положенные в фундамент послециньской империи, начали обрастать традициями. Теми самыми конфуцианскими традициями, которым суждено было сохраниться в веках и оказывать свое влияние на Китай вплоть до наших дней. И следует особо подчеркнуть, что с наибольшей силой и эффективностью эти традиции реализовывали себя лишь в условиях сильной власти центра, тогда как при ослаблении этой власти они только сохранялись, причем прежде всего и главным образом именно на низовом уровне, на уровне все той же местной элиты.

Смысл всех реформ в истории империи сводился к тому, чтобы с помощью традиционных конфуцианских рекомендаций и соответствующих механизмов восстановить утраченный обществом порядок и тем самым активно противостоять деструкции и хаосу. Первая из такого рода реформ связана с именем известного ханьского правителя Ван Мана.

Будучи императором, Ван Ман проводил реставрационную политику с заметно выраженными утопическими оттенками, причем за образец он взял «Чжоускую книгу обрядов» («Чжоу ли»). Так, он пытался вернуть вместо принятых тогда топонимов и обозначений рангов знатности те, которые употреблялись в эпоху Чжоу; ввести опять монеты Чжоуской династии; обеспечить путем расширения государственной монополии львиную долю хозяйственных доходов государству.

В числе преобразований, к которым приступил Ван Ман, придя к власти в 9 г. н. э., были передача земли в собственность государства, запрет торговли землей и рабами, превращение частных рабов в лично-зависимых работников (сы шу). Он попытался также восстановить древнюю систему общинного землепользования «цзин тянь» («колодезных полей»), при которой площадь пахотной земли в 900 му (54 га) делилась на 9 равных участков по 100 му (6 га) таким образом, что длинные межи участков, пересекаясь, образовывали большой знак цзин («колодец»). Такая площадь отводилась на 8 семей, по одному участку каждой семье. Центральный участок, урожай с которого шел в счет налога государству, обрабатывался всеми вместе. В этой реформе Ван Ман потерпел неудачу, как и в денежной, состоявшей в понижении стоимости денежных знаков и в том, что представители знати от «хоу» и ниже были обязаны обменивать золото на деньги меньшей стоимости. Главным образом по этой причине Ван Ман не удержался на троне.

При Ван Мане была перестроена административная система и введены новые звания. В 10 г. была установлена государственная монополия на торговлю крепкими напитками, соль и железные орудия, на монетную чеканку и доходы с «гор и болот». Последнего рода поборы, взимаемые с рыбаков, охотников и дровосеков, являлись личной прерогативой императора.

Цены на основные предметы потребления — зерно, полотняные ткани и шелк — регулировались через механизм государственных продаж и закупок. Для этой цели были устроены правительственные склады в пяти крупных городах. Охотники, шелководы, ремесленники и представители разных профессий должны были платить налог в размере десятой части доходов. Наконец, в 16 г. н. э. были изданы постановления об увеличении или уменьшении жалования чиновников в зависимости от урожая года.

Хотя все эти меры не были совершенно новыми и для эпохи Хань, действуя в той или иной форме, политика Ван Мана ввергла страну в экономический и политический хаос и встретила массовое противодействие. Однако решающую роль в его судьбе, как и в судьбах империи, сыграло другое: в 11 г. своенравная Хуанхэ изменила свое русло, что привело к гибели сотен тысяч людей, затоплению полей, разрушению городов и поселков.

Хуанхэ на протяжении нескольких тысяч лет письменно фиксированной китайской истории неоднократно меняла свое русло, что было связано с обилием ила (лёсса), который несла в своих водах эта река, не случайно названная Желтой. Обычно за ее водами внимательно следили чиновники, отвечавшие за очистку русла и возведение дамб. Но в годы стагнации и кризиса, в моменты деструкции и ослабления власти ослабевала и эта важная функция китайской администрации. За реками переставали, не могли тщательно следить. И возмездие не заставляло себя ждать. А если принять во внимание, что для воспитывавшегося в рамках определенной традиции населения, включая и самого Ван Мана, прорыв Хуанхэ и связанные с этим великие бедствия однозначно свидетельствовали о том, что Небо недовольно положением дел в Поднебесной и предупреждает о своем недовольстве именно такого рода глобальными катаклизмами, то не приходится спорить о выводах, которые всеми были сделаны после смены русла Хуанхэ: великое Небо против реформ Ван Мана.

Осознав это, император вынужден был не только открыто покаяться, но и отменить значительную часть своих указов. Такого рода вынужденная акция сыграла роковую роль. Противники реформ возликовали, ситуация в стране вновь решительно изменилась, что в очередной раз породило хаос и разброд. Кризис стал углубляться, недовольные и обездоленные вновь взялись за оружие, в стране начались восстания. В результате этих многочисленных восстаний, наиболее заметную роль среди которых сыграли восстания так называемых «краснобровых» (принадлежавшие к этому движению бойцы красили брови в красный цвет, дабы отличаться от остальных), армии империи теряли почву под ногами и отступали к столице. В 23 г. Чанань пала, а Ван Ман был убит. Вскоре после этого в ходе выяснения отношений между повстанцами различных движений верх взяли краснобровые. Но это был их последний успех. Воспользовавшись междоусобицами между главарями повстанцев, ханьские генералы одержали победу над краснобровыми и выдвинули в качестве нового императора одного из представителей дома Хань — Лю Сю.

Вторая династия Хань (25-220)

Став императором и приняв имя Гуан У-ди, новый правитель все той же династии Хань фактически продолжил начатые неудачливым Ван Маном преобразования, направленные на укрепление власти государства и ослабление позиций сильных домов, властной элиты на местах. Главной своей заботой Гуан У-ди счел необходимость дать всем земледельцам поля и предоставить им возможность прокормить самих себя, уделив казне скромную долю, официально сниженную вначале до 1/30 урожая. Для того, чтобы каждый пахарь получил свое поле, была роздана практически вся земля, оказавшаяся в руках государства после реформ Ван Мана, включая существенную часть полей тех сильных домов, которые сопротивлялись реформам и чьи земли были конфискованы. Параллельно с этим чиновники новой династии проводили энергичные меры по приведению в порядок ирригационной системы страны, изрядно пострадавшей в годы кризиса и восстаний. Были освобождены от рабского состояния преступники-каторжники и большинство частных рабов, которым тоже были предоставлены земельные наделы.

Все эти меры сыграли свою позитивную роль, и за короткий срок вторая династия Хань вывела страну из состояния тяжелого кризиса и обеспечила ей основу для процветания, проявившего себя в различных сферах — в области агротехники (например, распространение грядковой системы и пахоты на волах, применение новой системы земледелия), ирригации, торговли (в том числе по Великому шелковому пути) и, наконец, внешней политики (войны с гуннами, освоение далеких южных земель и т.п.). Немалые успехи были достигнуты и в сфере науки и культуры — расцвет математики (трактат «Математика в девяти главах», подытоживающий все знания древних китайцев в области операции с числами, в том числе и отрицательными, а также начал геометрии и алгебры), создание едва ли не первого в мире сейсмографа, достижения в области градостроительства и архитектуры, включая умение строить здания в несколько этажей, или такое важное нововведение для страны, уважающей письменный текст, как изобретение бумаги.

Словом, серия реформ, умело проведенная в жизнь первым императором второй ханьской династии Гуан У-ди (25—27) и его преемниками, особенно Мин-ди (58—75), дала свои результаты и способствовала стабилизации империи, расцвету ее производства и культуры, успехам как внутренней, так и особенно внешней политики. Достаточно упомянуть об успешных походах знаменитого китайского полководца и дипломата Бань Чао, который в 70-х гг. I в. сумел с небольшим отрядом подчинить ханьскому Китаю значительную часть мелких государственных образований, расположенных вдоль туркестанской части Великого шелкового пути (китайцы именовали эти земли термином «Си-юй» — Западный край), что не только способствовало торговле с зарубежными странами, но и заметно укрепляло позиции империи в ее противостоянии гуннам (сюнну).

Итак, желанная стабильность наконец-то пришла к исстрадавшейся стране. Наступило время если и не утопических Гармонии и Порядка, то во всяком случае спокойствия и довольства. Однако это продолжалось не слишком долго. Уже на рубеже I—II вв. ситуация в империи начала ухудшаться. Так, уже с первой ханьской династией после У-ди проявились особенности китайского династийного цикла, характерные практически для всех последующих династий имперского Китая.

Эти циклы обычно начинались и завершались в обстановке тяжелых экономических кризисов, социальных неурядиц и политической дестабилизации, что внешне проявлялось чаще всего в форме восстаний неимущих и обездоленных. Независимо от того, заканчивался кризис победой восставших либо их поражением — в любом случае приходившая на смену рухнувшей новая династия (даже если это были вторгшиеся с севера иностранцы) начинала свое правление с реформ. Каждый цикл имел свои особенности и различную продолжительность. Однако их общей чертой являлось взаимодействие ряда экономических, социально-демографических и экологических процессов, равнодействующая которых создавала вполне определенный критический импульс. Обычно все начиналось с нарушений в сфере земледельческого хозяйства и традиционных норм существования общинной деревни, которая и оказывалась исходной точкой кризиса.

Практически это означало, что как раз в периоды ослабления этой власти, т.е. в моменты кризисов и даже предшествовавшей им обычно стагнации общинная деревня оказывалась в состоянии деструкции: каждый отвечал сам за себя, в результате чего бедняк легко становился жертвой богатого соседа. В период реформ или возникновения новой династии, т.е. в разгар тяжелого кризиса либо после его преодоления, происходил радикальный передел земель. Традиционное китайское государство с глубокой древности и едва ли не до XX в. справедливо считало себя высшим субъектом власти-собственности и централизованной редистрибуции, так что ни у одного реформатора никогда не возникало и тени сомнения в его праве, даже обязанности умно распорядиться землей, а именно сделать так, чтобы каждый пахарь имел свое поле и соответственно платил налоги. Землями наделялись все трудоспособные земледельцы: имелось в виду не право крестьян свободно распоряжаться своими наделами, но право государства раздавать эти наделы, а в случае нужды и перераспределять их среди общинников.

В среднем семья обладала вплоть до позднего средневековья примерно 100 му (му -1/15 га). Считалось, что поля были распределены между крестьянами более или менее равномерно и на длительный период времени, и именно в это время обычно функционировали пяти- и десятидворки с круговой порукой. Однако стабильность такого рода существовала, как правило, в рамках династийного цикла не слишком долго, чаще всего — не более чем на протяжении столетия

Законы рынка, пусть и ограниченного в своих возможностях, действовали неумолимо, а со временем начинали оказывать свое воздействие и иные факторы, прежде всего демографические и экологические. Увеличивавшееся население (его средняя величина для Китая с рубежа новой эры вплоть до династии Мин колебалась в пределах 60 млн, но в годы кризиса она обычно уменьшалась в три-четыре раза, а в моменты процветания могла и существенно возрасти) уже в первые десятилетия после реформ поглощало все свободные пахотные земли, а это вело к тому, что богатые в деревне всеми правдами и неправдами начинали забирать у своих бедных соседей их участки. Аппарат власти, стремясь сохранить объем налоговых поступлений, за счет которых он существовал, незаконно увеличивал поборы с тех, кто мог еще что-то дать. Результатом становилось разорение все большего числа земледельцев и углубление кризиса в сферах экономики (упадок хозяйства, гибель беднейших крестьянских дворов), социальных отношений (недовольство крестьян, появление разбойничьих шаек, мятежи и восстания) и, наконец, политики (неспособность правящих верхов справиться с кризисом, засилье временщиков, явное ослабление эффективности аппарата власти). На этом династийный цикл обычно и завершался, а страна после кризиса и сопутствовавших ему восстаний или вражеских нашествий оказывалась в состоянии опустошения, но в то же время и своего рода катарсиса, некоего очищения, открывавшего дорогу к возрождению. Иногда цикл удлинялся за счет вовремя и удачно проведенных реформ, которые «спускали пар» и продлевали существование той или иной династии, порой надолго, на век—полтора. Но в конечном счете ситуация повторялась, и очередной кризис сметал династию.

Социально-очищающая функция династийного цикла была очень важна для империи как жизнеспособной структуры, ибо именно она, пусть жестокой ценой страданий миллионов, гарантировала стабильность системы в целом. Смена же династий всегда убедительно объяснялась ссылками на теорию Мандата Неба, причем реалии вполне согласовывались с буквой и духом этой древней теории: кто как не дурные правители, утратившие свое дэ, были виновны в том, что в стране наступил кризис?! Кому как не им платить за это потерей мандата, который передавался Небом в новые руки?

Вплоть до рубежа I—II вв. вторая ханьская империя была на подъеме. Успешно функционировал ее административный аппарат, проблема комплектования которого тоже заслуживает серьезного внимания. Помимо восходящей к глубокой древности практики выдвижения мудрых и способных с мест (за что отвечали все чиновники и чем наиболее активно пользовались выходцы из богатых семей и сильных домов), грамотных администраторов готовили в специальных школах в провинциальных центрах и особенно в столице (школа Тай-сюэ), где выпускники подвергались строгой экзаменовке и делились на разряды. Имела значение, особенно в Хань, и практика протекции, личной рекомендации, за которую поручители несли ответственность. В особой позиции находились представители высшей знати, перед которыми с легкостью открывались все дороги. Позже некоторое распространение получили такие формы карьеры, как право «тени» (высшие сановники могли способствовать продвижению кого-либо из своих близких родственников) или даже покупка ранга, степени и должности, правда не из числа высших.

Администрация империи имела несколько уровней. Высший уровень составляли столичные сановники, управлявшие палатами (административной, контрольной, дворцовой) и министерствами (обрядов, чинов, общественных работ, военного, финансового и др.). Эти ведомства имели свои представительства и на среднем уровне провинций и округов. Нижний же уровень власти обычно был представлен лишь одним номенклатурным чиновником, начальником уезда (уездов в империи обычно насчитывалось около полутора тысяч), в функции которого входила организация управления с опорой на богатую и влиятельную местную элиту. И хотя чиновники, как правило, назначались не в те места, откуда они были родом (причем обычно они перемещались в среднем раз в три года, дабы не прирастали к должности и не увязали в злоупотреблениях), элементы коррупции в империи всегда существовали, а в моменты стагнации и кризисов стократ возрастали. Правда, существовали и противостоявшие им контрольные инспектора, наделенные огромными полномочиями. Это всегда служило серьезным противовесом коррупции, не говоря уже о том, что традиционные нормы конфуцианства были непримиримы к их нарушителям, что также во многом ограничивало аппетиты власть имущих, побуждая их действовать осторожно и соблюдать меру.

Все эти институты, складывавшиеся веками, отрабатывавшиеся практикой и существовавшие в период Хань в самой начальной и несовершенной своей форме, способствовали тем не менее укреплению администрации империи. Именно благодаря им и лежавшему в их основе конфуцианству с его строгими и бескомпромиссными принципами, по крайней мере, на первую половину династийного цикла приходились времена стабильности и процветания. Они же в меру своих сил сдерживали деструктивные явления в период второй половины цикла, стагнации и кризиса, причем в рамках каждой династии эти процессы протекали в зависимости от конкретной ситуации. В период правления второй династий Хань события складывались таким образом, что уже с начала II в., правители империи не только оказались не в состоянии противодействовать кризису, но и откровенно отстранились от государственных дел, предоставив ведение их временщикам из числа родственников императриц и находившихся в сговоре с ними влиятельных евнухов, политический вес и реальная значимость которых постоянно возрастали.

В результате двор империи стал утопать в интригах, евнухи и временщики, организованные в клики, стремились уничтожить друг друга и возвести на престол очередного императора из числа своих ставленников. С этим, естественно, не могла смириться набиравшая политическую мощь, но отдаленная от двора конфуцианская бюрократия. Ее представители в столице сетовали на чрезмерные траты двора и стяжательство временщиков и евнухов. В провинции резко возросло недовольство родственниками и ставленниками придворных евнухов и временщиков, чувствовавшими безнаказанность и творившими произвол. В активную политическую борьбу в середине II в. включились учащиеся конфуцианских школ, особенно столичной Тай-сюэ. Во всю мощь развернулось в стране движение «чистой критики», ставившее своей целью прославить имена честных и неподкупных, противопоставив их лихоимцам двора. В ответ на это влиятельные евнухи и царедворцы обрушились с жестокими репрессиями на идейных руководителей конфуцианской оппозиции.

Пока политическая борьба на верхах империи развивалась и становилась все более острой, кризисные явления в хозяйстве обретали свою завершенную форму. Крестьянские земли переходили в руки сильных домов, количество податных земледельцев сокращалось, и соответственно уменьшался поток налогов в казну. Разоренные общинники пополняли ряды недовольных, порядка в стране становилось все меньше. В наступавший период стагнации и разброда и к тому же на фоне острых столкновений при дворе ситуация в империи становилась нестабильной и неуправляемой. Именно в эти годы и начало набирать силу социальное недовольство народа, принявшее на сей раз форму сектантско-религиозного движения под лозунгами даосизма

Философская доктрина Лао-цзы и Чжуан-цзы на рубеже нашей эры все более определенно трансформировалась в религиозные по своей сути поиски спасения и благоденствия. Разумеется, даосизм как доктрина и в имперском Китае не утратил своей религиозно-философской идеи, сводившейся в конечном счете к слиянию с Дао, к достижению Дао. Но на массовом народном уровне высокая философия все определенней и очевидней захлестывалась религиозно-сектантскими идеями, в основе которых были и естественное стремление каждого к продлению жизни и достижению бессмертия (как за счет волшебных эликсиров и талисманов, так и в результате тяжелой аскезы), и извечные крестьянские идеалы великого равенства в упрощенно организованном социуме, свободном от давления со стороны государства и его бюрократии.

Идеи равенства нашли свое отражение в трактате «Тайпинцзин», который в свою очередь стал фундаментом даосской секты «Тайпиндао». Глава этой секты Чжан Цзюэ, прославившийся искусством врачевания и, по преданию, спасший множество людей в годы эпидемии, на рубеже 70—80-х гг. II в. неожиданно оказался во главе многочисленного и политически активного движения сторонников нового «желтого» неба, которое в 184 г. (начало очередного 60-летнего цикла, игравшего в Китае роль века) должно было прийти на смену погрязшему в пороках «синему» небу династии Хань. Покрывавшие свои головы желтыми платками сторонники секты планировали в этот сакральный момент поднять восстание, о чем, естественно, вскоре стало известно всем в Китае.

Народное восстание, а точнее, слухи о подготовке его были как гром среди ясного неба для погрязших в междоусобной борьбе правящих верхов. Обвиняя и подозревая друг друга в сотрудничестве с мятежниками, они в конечном счете почти объединились в борьбе против нового врага. С восстанием «желтых повязок», вспыхнувшим в начале 184 г., власти справились достаточно быстро, тем более что подавление его началось еще до того, как наступил роковой момент. И хотя отступившие в дальние районы империи отдельные отряды повстанцев еще достаточно долго продолжали напоминать о себе, главным итогом неудавшегося восстания было то, что оно как бы поставило точку на затянувшемся противоборстве в верхах и заставило наиболее активные и энергичные силы в империи прибегнуть к тактике открытой борьбы, что практически означало конец династии Хань.

Оценивая четырехвековое правление династии Хань и роль восстания «желтых повязок» в крушении централизованной империи, на смену которой пришел четырехвековой период политической раздробленности и практически непрестанных войн, не говоря уже о вторжении кочевников, необходимо отметить главное: созданная Конфуцием и приспособленная усилиями У-ди и Дун Чжуншу к потребностям огромной империи официальная идеология не только выдержала все выпавшие на долю страны нелегкие испытания, но и на деле доказала свою жизнеспособность. Более того, несмотря на выдвижение на первый план военной функции и соответственно некоторое принижение роли чиновной бюрократии, несмотря на вторжение кочевников и длительный процесс варваризации северной части страны, наконец, невзирая на усиление позиций религиозного даосизма и проникавшего в Китай как раз в описываемое время буддизма с его мощным интеллектуальным потенциалом, конфуцианская традиция продолжала оставаться фундаментом китайской цивилизации. На верхнем уровне империи шли деструктивные процессы, в огне войн и варварских нашествий гибли миллионы, но те, кто продолжали жить, в этих условиях оставались не просто китайцами, но и прежде всего конфуцианцами. А ведущей в этом плане силой стала та самая местная элита, тот самый слой образованных ши, которые хранили и развивали традицию.

Конфуцианизация местной элиты в период Хань с последующей постоянной концентрацией лучших ее представителей в бюрократической администрации привела к появлению принципиально нового качества, т.е. к превращению древних служивых-ши в ревностных хранителей великих достижений веками самосовершенствовавшейся цивилизации. Именно на этой основе вырабатывался жесткий стереотип, носителями которого стали аристократы культуры и который с честью выдержал все испытания безвременья. В конечном счете он, этот стереотип, сыграл решающую роль в возрождении великой империи с ее успешно функционировавшей бюрократической администрацией, состав которой сверху донизу комплектовался преимущественно за счет конкурсной системы государственных экзаменов, выдерживали которые лишь немногие и наиболее способные из среды все тех же конфуцианцев-ши.

Китай — страна ритуала и обряда. Именно так ее и воспринимают иностранцы, и именно таковой ее считают сами китайцы. Понятие ритуала (ли) стало центральным в конфуцианстве, и Конфуций уделял основное внимание в своих беседах и проповедях именно правильному пониманию ритуала. Очевидно, что Конфуций говорил не столько о выполнении каких-то обрядовых действий (хотя и о них тоже), сколько об особом переживании, о его мистической глубине, и именно это переживание позволяет человеку перейти из одного состояния в другое.

Ритуал, согласно Конфуцию, связывает мир посюсторонний и мир предков, духов и великих мудрецов. Не случайно тот, кто сумел до конца воплотить ритуал, мог из «маленького человека» (сяо жэнь) перейти в «благородные мужи» (цзюнъцзы). Конфуций считал, что цзюнъцзы должен быть искушен в «шести искусствах» (лю и): ритуале, музыке, стрельбе из лука, управлении колесницей, каллиграфии и математике, и предания говорят, что сам Конфуций преуспел во всех шести. Причем из «шести искусств» важнейшим является не такое прикладное, как стрельба из лука, или столь привычное и одновременно нужное, как каллиграфия (по сути — грамотность), но «бестелесный» ритуал. Ритуал устанавливал связь между миром ныне живущих и миром ушедших поколений. Нарушить ритуал означало прервать связь, прервать сообще­ние между мирами и тем самым нарушить баланс во всем мире. Очевидно, это подразумевал Конфуций, который относился к соблюдению ритуала не столько трепетно, сколько крайне жестко. Известен случай, когда правитель царства Ци прислал правителю царства Лу, где тогда жил Конфуций, в подарок веселых певичек и танцовщиц, и три дня при дворе не занимались делами правления, нарушив основной государственный ритуал — совершение жертвоприношений в храме Неба и Земли. После этого Конфуций демонстративно поки­нул родное царство и отправился в многолетнее странствие. Более того, он счел, что подобное нарушение ритуала «может привести к смерти и гибели».

Ритуальные правила не просто пронизывают все, но придают иной, священный оттенок самым обыденным поступкам: «Почтительность без правил порождает суетливость; осторожность без правил порождает робость; смелость без правил порождает смуту; прямота без правил порождает грубость». (VIII, 2). Посредством ритуала устанавливается баланс духовных энергий мира, ко­торый сам Конфуций именовал «хэ», что обычно переводится как «гармония».

Строго говоря, китайский ритуал по своему содержанию никогда не был абсолютно однородным, в нем эзотерическое, сакрально-потаенное всегда плавно переходило в экзотерическое, открытое, но при этом по своим формам абсо­лютно точно имитирующее эзотерические аспекты культуры. Однако там никогда не существовало абсолютно обмирщенных ритуалов. По сути, речь идет о двух типах священной коммуникации: один тип — между людьми, другой — между людьми и духами. Так, еще со времени династии Хань особое распространение в ряде деревень получили два типа ритуалов: солнечные (ла) и праздники лунного цикла, например китайский новый год.

Тем не менее слияние мистических доктрин с государственным управлением уже нельзя было остановить. К тому же теперь правитель любого царства являлся прежде всего медиумом и выполнял не только и не столько административные обязанности, сколько поддерживал ритуальную связь между Небом и Землей, совершая жертвоприношения и обнаруживая волю Неба в своих мыслях. Лао-цзы, Конфуций и ряд других мистиков начинают «обтачивать» древнейшие мистико-оккультные представления под нужды государственного управления, стремясь совместить в едином лице роль правителя царства и мудреца. Для Лао-цзы, который, вероятно, собирал, а затем комментировал речения мистиков, уже было очевидным, что «мудрец» (шан жэнъ), следующий пути-Дао и неуязвимый для мира, — это не только медиум-шаман, но уже и правитель царства, распорядитель его богатства или «хранитель амбаров», как он назван в «Дао дэ цзине».

Но именно эта попытка подчинить ритуал как мистическое радение ритуалу как государственному культу в конце концов и привела к коллапсу самого мистического переживания в Древнем Китае. Этот коллапс проявился в том, что к эпохам Цинь-Хань, к III - II вв. до н. э., важнейшие ритуалы «кормления духов» и жертвоприношений, на которых базировалась сакральная коммуникация между человеком и потусторонним миром, были забыты. Сбылись предостережения Конфуция и Мэн-цзы о возможности утраты магической связи с Небом и духовным миром. Причем, как свидетельствует ряд древних хроник, было утрачено не только мистиче­ское переживание перманентной связи человека и Неба, но частично даже и сами ритуалы. Проблема заключалась в том, что сам Сын Неба, носитель Небесной благодати-Дэ император У-ди забыл об истинных формах поклонения Небу и Земле.

Точнее, они были утрачены, и уже никто не знал, как правильно общаться с духами Неба и Земли. Разумеется, такая забывчивость грозила наводнениями, засухами, неурожаем, войнами и прочими несчастьями. У-ди в 110 г. до н. э. приказал своим чиновникам восстановить древние ритуалы. Эта история известна нам со слов Сыма Цяня: «Поскольку жертвоприношения Небу и Земле ранее совершались редко и их уже давно прекратили, никто не знал их ритуала». В его рассказе есть интересная подробность: стремясь реконструировать ритуалы, У-ди обратился именно к конфуцианцам как к ос­новным хранителям сакральных знаний. Однако оказалось, что они и сами уже не знали истинной формы жертвоприношения Небу и Земле, поскольку, как утверждал древний историк, «были скованы толкованиями «Ши цзина» и «Шу цзина» и других древних сочинений и не осмеливались вносить ничего нового». Слепое следование внешней форме древних уложений сыграло с конфуцианцами дурную шутку — внутреннее содержание ритуала оказалось утраченным и мистическое переживание, достигаемое в момент жертвоприношения, уже ушло из него. Более того, была даже забыта истинная форма сосудов для жертвоприношений. В конце концов У-ди понизил в должности целый ряд своих советников-конфуцианцев и отказался от их услуг.

Эта история свидетельствует об одном весьма важном факте: начиная с эпохи Хань древние ритуалы не столько воспроизводятся, сколько создаются заново. Ритуальная практика была переработана, переиначена и тем самым «опустошена». Здесь проходит водораздел между древнейшим ритуалом как системой магической коммуникации с потусторонним миром и ритуалом как системой обрядов, по которой Китай живет на протяжении двух последних тысячелетий. Мысль о возрождении, о восстановлении если не формы, но хотя бы сути древних обрядов повторяется конфуцианскими учеными от эпохи к эпохе.


Медитация: 1-й Мастер

ТЛПЛ ЭРЭО

СООК ТУММ

ВУУЛ ТАН

ЛЕВИС ТЕРЦ

ЛИИТ РА


12-е Зоны

ЛИТАН

ОСТЕР ВУУЛ

ЙЕНН ЛЕВИС

ХОХ КРОН


Несколько самых больших прорывов династии Хань:

Самый ранний из сохранившихся клочков бумаги , сырой материал, изготовленный в основном из конопляного волокна, найденного в гробнице Китая в 1957 году , датируется примерно между 140 и 87 годом до нашей эры. Но Цай Лунь, евнух при дворе Хань в 105 году нашей эры, зачислен как изобретатель первой действительно высококачественной бумаги, которую он вылепил, раздавливая и комбинируя кору дерева, коноплю, льняную ветошь и обрезки из рыболовных сетей, а затем обрабатывал смесь щелочью, чтобы разбить ее на более мелкие волокна. Административные документы продолжали записываться на деревянных досках и бамбуковых накладках в течение нескольких веков – возможно, они лучше сохранялись». Но после краха династии улучшенная бумага Цай Луна начала использоваться.

Династия Хань увидела применение подвесного моста, для плоской проезжей части. Подвешенный на тросах, вероятно, этот мост сделали наблюдая за простыми канатными мостами, сделанных для охвата небольших ущелий. Но к 90 г. н.э. инженеры Хань строили более сложные конструкции с деревянными досками.

Соляные шахтеры династии Хань в первом веке до нашей эры были первыми, кто построил буровые вышки и использовал чугунные буровые наконечники, чтобы вырыть в Земле ямы глубиной до 1,5 км в поисках соляного рассола, который они извлекали снизу трубами. Разработанная ими техника была предшественницей современной разработки по добыче нефти и газа.

Была разработана в Китае, возможно, еще в 100 году до нашей эры. Она использует намного большее колесо, тем самым уменьшая сопротивление качению, а расположив колесо непосредственно под точкой нагрузки, был уменьшен вес, который приходился на руки перевозчика.

Китайский астроном, математик и сейсмолог Чжан Хэн (78-139 гг. Н.э.) описал самый ранний сейсмоскоп (устройство для обнаружения отдаленных землетрясений известный примерно с 132 г. н.э.) Его конструкция была простой – урна с маятником. Поступающие ударные волны смещают маятник, связанный с механизмом, который открывает челюсти дракона в направлении землетрясения. Шарик падает из зубов дракона в пасть жабы внизу, создавая громкий лязг. Чжан Хэн представил устройство суду Хань в 132 году нашей эры. В первый раз, когда это произошло, никто в суде, по сообщениям, ничего не чувствовал, но через несколько дней прибыл посланник из деревни в 650 километрах, чтобы сообщить императору, что там произошло землетрясение.

В династии Хань в начале 200-х годов до н.э. китайские металлурги построили первые доменные печи, которые закачивали воздух в нагретую партию железной руды для производства чугуна.

В первом веке до нашей эры китайцы использовали инструмент, несколько похожий на тот, который использовали сантехники, в котором скользящий измеритель штангенциркуля позволял регулировать детали. (У современных гаечных ключей есть червячный винт, другой механизм, но функция та же.) Устройства использовались для измерения, а не для ослабления и затягивания зажимных гаек или труб.

Китайцы использовали железные плуги, чтобы обрабатывать поля еще в 6 веке до нашей эры. Но пару сотен лет спустя придумали куань, также известный как отвальный плуг. Инструмент имел центральную часть, которая заканчивалась острым концом, и крылья, чтобы оттолкнуть почву и уменьшить трение. Новый плуг помог китайцам практиковать контурную вспашку, в которой они следовали за формами холмов, чтобы уменьшить эрозию почвы.

Древние всадники хотели оставить ноги свободными, будучи на коне. Изобретатель династии Хань сделал все намного проще, создав чугунные или бронзовые устройства, в которые всадник мог бы сунуть ногу. Это было настолько революционное изобретение, что оно распространилось в течение следующих нескольких веков по всей Азии в Европу, где средневековые рыцари могли ездить на своих конях в тяжелых доспехах, не падая с него.

Китайцы разработали устройство для управления кораблем в первом веке нашей эры. Руль позволял управлять кораблем без использования весел, что значительно облегчало навигацию. Согласно книге Храма, изобретению потребовалось около тысячелетия, чтобы достичь запада, где оно помогло Христофору Колумбу и другим исследователям ориентироваться в океане.

Китай открывает дополнительный к сухопутному.

Те традиции в искусстве и архитектуре, которые начали складываться ещё в эпоху «сражающихся» царств, продолжают развиваться. В этот период архитектурный декор теряет свою культовую и мистическую направленность. В I—II вв. н.э. начинают складываться основные черты национального стиля китайского искусства и архитектуры. Благодаря торговым связям со Средней Азией, Ираном и другими странами происходит обогащение новыми элементами и мотивами. Города обносились крепостными стенами, строились мосты, галереи и павильоны. Многочисленные дворцы и храмы возводились многоэтажными. Гробницы часто строили из камня и кирпича, они уходили глубоко под землю и состояли из нескольких помещений.