Лекция 33.
Христианизация варваров.

 
Мы продолжаем тему «метаистория раннего Христианства». Эта тема у нас естественным образом пересекается с историей Христианской церкви. Сначала мы много говорили о Рождестве Христовом, а в ноябре 2016 года я начала тему Христианства как такового. К моему удивлению, несмотря на все мои разъяснения, по этому поводу у некоторых слушателей возникло некоторое недопонимание. Не так давно на почту сайта пришло письмо, в котором выражалась благодарность Вере Валентиновне за ее лекцию, а дальше шли следующие слова (цитирую дословно):
«…вот думаю, зачем Ульрих читает дальше лекции по Христианству, тут же все понятно,..» 
И дальше автор письма выдвигает множество претензий к РПЦ (Российской Православной Церкви), основанных на личном опыте общения с каким-то батюшкой и на очень поверхностном знакомстве с Евангелием (в частности, с посланиями апостола Павла, причем не исключено, что вообще с чьих-то слов). Автор почему-то считает, что и я, и Вера Валентиновна пропагандируем РПЦ, и все время нас в этом упрекает. То ли автор письма не слушала начало этого курса (или вообще слушала какие-то отдельные куски), то ли просто ничего не поняла. Кроме того, у автора есть какие-то очень смутные представления о некоторых эзотерических понятиях, в частности, об эгрегорах, о магии и т.п. И некоторые возражения идут именно с позиции этих представлений. Например, «почему эгрегор не сделал» того-то и того-то, как будто эгрегор – это сантехник дядя Вася, который кран не починил как следует. При этом автору очень нравятся многие лекции Веры Валентиновны, особенно связанные со сбросом, с фантомностью… То есть, если бы Вера Валентиновна не упоминала Христианство вообще, автор письма ее бы очень даже одобряла. Она даже присвоила нам с Верой Валентиновной какие-то звания в том представлении об иерархии, которое существует в кругу ее эзотерического общения. Так, Пугачева у них относится к ангелам 4-го уровня – мы с Верой Валентиновной до этого уровня, естественно, не дотягиваем.
Автор вообще пишет достаточно часто и охотно объясняет нам с Верой Валентиновной, где мы не правы, как надо понимать те или иные метаисторические явления (особенно ее интересует Атлантида). Ну, судя по всему, автор еще достаточно молода, так что недостаток знаний и собственного эзотерического опыта, а также вытекающая из этого самоуверенность, вполне объяснимы и простительны.
Я затеяла это разговор не для того, чтобы поиронизировать над автором этих писем (которой я могу только позавидовать – ей все понятно, а мне, к сожалению, очень многое совсем непонятно) — в конце концов, нас слушают самые разные люди в самых разных местах, и у каждого есть право на свое понимание, у каждого свои возможности и способности усвоения нашего материала. Судя по вопросам, которые иногда задают на консультациях или на практических занятиях (хотя и не в такой категоричной форме), аналогичное недопонимание возникает даже у кое-кого из наших постоянных слушателей – по-видимому, у тех, кто либо невнимательно слушал начальные лекции этого курса, либо в их преставлении Христианство настолько прочно ассоциируется с РПЦ, что никакие другие идеи через этот стереотип пробиться не в состоянии.
Тут уместно вспомнить одну из недавних замечательных лекций Веры Валентиновны, где она говорила об оптике, в которой каждый человек видит то или иное явление. Так вот в данном случае очень хорошо заметно, в какой оптике, с какой точки зрения человек воспринимает Христианство и насколько трудно многим эту свою оптику менять. Кто-то смотрит через розовые очки, кто-то – через черные, кто-то – через мутные, а кто-то вообще в эту сторону смотреть не считает нужным. И дело тут, естественно, не только в том, что человек чего-то не знает или не понимает, или, наоборот, что-то знает и не хочет или не может с этим знанием расставаться. Я не буду повторять то, что говорилось в той лекции, скажу только, что для адекватного понимания нашего материала (не только касающегося Христианства) практически всем приходится свою оптику заново отлаживать, и не просто поменять одни очки на другие, а суметь перенастроить всю свою систему восприятия. Советую переслушать эту лекцию, она последняя в той части курса, который Вера Валентиновна читала до начала моих лекций, в списке лекций она идет под № 28.
Придется мне конкретнее проговорить нашу позицию по этому вопросу. Во-первых, нигде и никогда ни я, ни Вера Валентиновна не агитировали за РПЦ, не призывали всех немедленно воцерковляться, молиться, поститься и т.п. Кстати, ни за какие другие конфессии (Христианские или не Христианские) мы тоже никогда не агитировали. Во-вторых, мы нигде и никогда РПЦ и другие конфессии безоговорочно не осуждали. К сожалению, глубина непонимания некоторых наших слушателей обнаруживается, когда нам задают вопросы «чисто конкретные»: креститься или нет, крестить ли ребенка, отпевать ли покойника, молиться ли за больного… Ну ладно бы – начинающие, а то и те, кто занимается уже много лет, и вроде бы успешно, и все прослушал и прочитал, и все токи как-то проводит…
Читая курс о Христианстве, я преследую несколько целей. Первая – это показать исторически (причем ни с церковной, ни с антицерковной точки зрения), «откуда что берется», обозначить (хотя бы конспективно) основные «источники и составные части» Христианства. Поэтому приходится много говорить о других народах и других религиях, о других временах и нравах…
Но основная цель, естественно, метаисторическая – показать, что и кто на самом деле стоит за всеми этими историческими процессами, каковы их цели и движущие силы, каковы роли тех или иных исторических персонажей и как они свои роли исполнили и т. п. И не просто показать и рассказать, а дать каждому из слушателей (читателей) возможность прикоснуться к своей личной метаистории как части метаистории общей – общечеловеческой, общепланетной, Космической… И принять участие в тех процессах трансформации, которые в настоящее время происходят… Ну, об этом мы уже говорили и писали несчетное количество раз…
Ну, и наконец, чтобы ответить автору письма, скажу только – если Вам тема Христианства неинтересна, никто же не заставляет Вас ее слушать. Многим, кто, так или иначе, участвует в нашей работе, вполне достаточно материала, связанного с выравниванием отклонений.

Теперь, наконец, переходим к Византии.
Я надеюсь, вы освежили в памяти мои предыдущие лекции курсов «Метаистория Рождества Христова» и «Метаистория раннего Христианства», которые я читала с 2014 года. Кто еще не успел этого сделать – хотя бы прочитайте тексты. Я вводила там много принципиально важных понятий, не говоря уже о собственно истории и метаистории. В этой части курса я буду считать, что вы с этим материалом знакомы, и повторяться буду только в наиболее важных местах.
Сегодня мы поговорим о том, как происходило распространение Христианства в первые века – сначала до того, как оно стало государственной религией, а потом уже после того. А стало оно таковым в Византии. Мы много говорили о христианизации Римской империи. Сегодня мы поговорим о том, как шел этот процесс за ее пределами. Напомню, что все не-римляне с точки зрения Империи считались варварами.
Начнем с того, что Христианство по определению есть религия миссионерская, то есть предназначенная для как можно более широкого распространения. Полное именование церкви, исповедующей Христианство — «Апостольская кафолическая», то есть, в переводе с греческого, вселенская. Таким образом, самым своим названием Христианство сразу и объявляет о собственной цели — сделаться религией всей «вселенной» или всего человечества, — и указывает на миссионерство как на способ достижения этой цели: ведь именно апостолы («посланники») и были первыми миссионерами, отправленными возвестить людям о новой вере. «Как веровать в того, о ком не слышали? Как слышать без проповедующего? И как проповедовать, если не будут посланы?» (Рим. 10. 14—15).
Заметим, что самого понятия миссии по обращению в христианство зарубежных язычников, как целенаправленной деятельности церкви и отдельных энтузиастов, не существовало вплоть до Нового времени.
С чего все начиналось:
Иудаизм, из которого выросло христианство, не был совсем уж чужд прозелитизму, но специально такой цели перед собой не ставил – это была религия для евреев. Мы говорили о широком распространении иудаизма к началу Новой эры, но это было связано с расселением евреев по всему тогдашнему миру. Заметим, что Христос при своей земной жизни не одобрял миссионерства к язычникам: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, чтобы обратить хотя бы одного» (Матф. 23.15). Он первое время обращался с проповедью только к иудеям, да и апостолов предупреждал: «Сих двенадцать послал Иисус и заповедал им, говоря: на путь к язычникам не ходите и в город Самарянский не входите, а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева» (Матф. 10.5—6). Что касается предсказаний о том, что Евангелие будет проповедано по всей Вселенной, то они были не столько программой практических действий, сколько эсхатологическим пророчеством (Матф. 8.11; 24.14; Марк 13.10; 14.9; Лука 13.29; 24.47). Его осуществление должно было стать результатом Божественного акта, а не человеческого усилия.
Лишь когда Иисус понял, что Израиль отверг новое учение, его взоры обратились к язычникам. Поворот от внутрииудейской миссии к «языческой» содержится в заключительных стихах Евангелия от Матфея: «Итак, идите, научите все народы» (Матф. 28.19). Эта поворот направления миссии составляет главное содержание «Деяний апостолов» (см., напр., Деян. 10.28—45; 11.3—21; 15.1—19 и т. д.). При этом следует иметь в виду: понятие «народы» охватывает не столько «народы» в географическом смысле, сколько «язычников», «неевреев».
В эпизоде с нисхождением Святого Духа на апостолов говорится, что в Иерусалиме в этот момент находились выходцы из многих стран, и когда ученики Христа вдруг «заговорили на языках», эти пришельцы в изумлении воскликнули: «Мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились. Парфяне и Мидяне и Еламиты, и жители Месопотамии, Иудеи и Каппадокии, Понта и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, прилежащих к Киренее, и пришедшие из Рима, Иудеи и прозелиты, Критяне и Аравитяне» (Деян. 2.8—11). Однако этому внушительному перечислению стран и народов предпосланы слова о том, что «в Иерусалиме находились Иудеи, люди набожные, из всякого народа под небесами» (Деян. 2.5). Так что речь идет о представителях еврейских общин, разбросанных среди всех названных стран, а не о языческих жителях самих этих стран.
О «настоящих» варварах, пусть формально и являвшихся подданными Империи, в Деяниях упомянуто всего однажды: когда апостола Павла везут на суд в Рим, его корабль терпит крушение у берегов Мальты. «Иноплеменники (???????? — здесь это слово правильно переводить именно так, но можно передать и как «дикари») оказали нам немалое человеколюбие» (Деян. 28.2—4). Здесь единственный раз в Деяниях употреблено слово «варвары» — и обхождение с ними соответствует их наименованию: апостол даже не помышляет обращать островитян в христианство, предпочтя общество римского наместника Публия (Деян. 28.7).
Другой случай более интересен. Как «апостол язычников», Павел заявляет: «Я должен и Еллинам, и варварам» (Рим. 1.14). Это словосочетание может быть понято как «всем людям». Но наиболее важен третий случай: в Послании к Колоссянам Павел восклицает: «Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3.11). Слово «скиф» здесь составляет пару к слову «варвар», усиливая его и одновременно указывая на политический аспект культурной дефиниции: «варвары» из Послания к Колоссянам — это уже не просто нецивилизованные подданные Империи, вроде жителей Мальты из «Деяний», это настоящие «дикари», живущие за Лимесом (за границей Империи). «Скиф» — это варвар по определению. Так в христианскую литературу, пусть в виде гиперболы, расплывчатой декларации, впервые входит проблема отношений с внеимперским миром. Разумеется, одно дело теория, а другое — практика. И, тем не менее, зерно всемирной миссии заложено именно в этих словах Павла, обращенных к жителям малоазийского города Колоссы.
Напомним, что греческое слово «варвар» — звукоподражание. Изначально оно описывало человека, разговаривающего на непонятном наречии, то есть несущего «тарабарщину». Так эллины именовали всех, кто не понимал их языка. Хотя на самых первых порах оно и не предполагало оценочного значения, таковое не заставило себя ждать: уже Фалес в VII в. до н. э. говорил, что «он благодарен судьбе за то… что он эллин, а не варвар». Хотя варварами назывались любые не-греки, Эллада очень уважала мудрость древних восточных культур: Вавилона, Египта, Персии. Это приводило к парадоксальным последствиям. Например, про Пифагора с восхищением говорили, будто он был посвящен в халдейскую мудрость, именовавшуюся «варварской», и одновременно сам философ утверждал, что «доверять нерассуждающему чувству — свойство варварских душ».
Негативное отношение к варварам усилилось у греков после Персидских войн. Геродот считал, будто «в варварах нет ни верности, ни правды»; для Фукидида четкое разделение мира на эллинов и варваров — абсолютная данность, ибо они находятся на разных ступенях развития. Греки полагали, что, поскольку они обладают свободой, им предназначено управлять варварами. Такое мнение оставалось неизменным вплоть до Римской эпохи. Тем не менее «философское» уважение к премудрости Востока никогда не исчезало: «маги», «халдеи», а после походов Александра Македонского также «брахманы» и «гимнософисты» оставались записными мудрецами вплоть до гибели античности. Да и позднее, в византийское время, персы могли включаться в число варваров, а могли упоминаться и отдельно от них.
Римляне унаследовали как само греческое слово «варвар», так и стоящую за ним концепцию. Однако если греки в целом общались с окружающими народами мало, то Рим, по причине своего стремления к экспансии, с ними постоянно контактировал. Вело ли это к лучшему пониманию, к более глубокому знанию? По-видимому, нет. Стереотипы восприятия веками не подвергались пересмотру, и чем больше нарастала варварская угроза, тем меньше реальности было в представлениях о варварах. Победы Рима воспринимались как знак благоволения богов, порабощение варваров — как религиозный долг.
Авторы-язычники наделяли Империю божественным, провиденциальным смыслом. И римляне, и греки чрезвычайно гордились гигантскими размерами Империи, ее «всемирным» характером. То, что есть еще земли, не подчинявшиеся Риму, воспринималось как временное явление, досадная оплошность. Для римлянина genus humanum «человеческий род» — это лишь население Orbis Romanus «римского мира», и попытки некоторых позднеантичных философов рассуждать о равенстве людей и всеобщем мире — не более чем попытка подсластить пилюлю поражений.
Впоследствии византийцы переняли греко-римскую концепцию «варварства» со всеми ее непоследовательностями: они тоже иногда включали в число варваров «культурные» народы, а иногда — нет. Но претерпела ли эта концепция какие-либо изменения под влиянием христианства?
Ранние христиане противопоставляли себя Римскому государству. Соответственно, им важно было продемонстрировать всемирный характер своей религии, ее популярность вне Империи. Впервые мы встречаем такие рассуждения уже во II в. у Иустина Мученика: «Нет вообще ни одного рода людей, будь то варваров или эллинов, будь то, попросту, именующихся любым именем, или живущих в повозках, или называющихся бездомными, или обитающих в шатрах животноводов, где бы во имя Распятого не произносились молитвы». Согласно Тертуллиану, христианство охватило уже «и другие народы, вроде многоразличных [племен] гетулов, и многочисленные окраины, [принадлежащие] маврам, и все пределы испанцев, и разнообразные племена Галлий, и недоступные для римлян, но покорные Христу местности британов, сарматов, скифов, и множества отдаленных племен, провинций и островов, неизвестных нам, которые невозможно даже перечислить». А вот слова Иренея Лионского (II в.): «Церковь раскинулась по всей вселенной, вплоть до краев земли. Языки мира различны, а вот сила [святого] предания одна и та же: церкви, основанные в Германиях, веруют и почитают предание не иначе, [чем мы]. То же самое с иверийскими [церквами], кельтскими, восточными, египетскими, ливийскими, а также расположенными в середине мира». Ипполит Римский (III в.) утверждает, будто новую религию исповедуют «эллины и варвары, халдеи и ассирийцы, египтяне и ливийцы, инды и эфиопы, кельты и победительные латиняне — все, кто населяет Европу, Азию и Ливию».
Эта всемирность христианства (разумеется, являвшаяся тогда лишь мечтой) могла обладать ценностью только при условии культурного равноправия варваров с подданными Империи. И раннехристианские писатели очень много внимания уделяют обоснованию тезиса, что другие народы превосходят мудростью греков и римлян. «Не относитесь очень уж враждебно к варварам, о мужи эллины, — восклицает Татиан, — и не презирайте их учение!». А вот слова Оригена: «Греки, сами пользовавшиеся законами, называли все остальные народы варварскими, однако… иудеи начали пользоваться законами раньше греков». В этом возвеличивании варваров апологеты могли опираться на мнение языческих философов.
Итак, пафос изначального равенства народов был в раннем христианстве весьма силен — но ему глубинным образом противоречила сама понятийная система языка, на котором писали апологеты. Выше мы обращали внимание на то, что уже апостол Павел по необходимости пользовался термином «варвар», который сам по себе предполагал языческое членение мира на «своих» и «чужих». Точно так же было буквально пропитано имперским духом то понятие «римской вселенной», которым христиане вынуждены были оперировать за неимением никакого другого. Понятие «вселенная» (греческая ойкумена, ?????????) подразумевало земли, обжитые цивилизованными людьми и управляющиеся римлянами. Как бы ни относились ранние христиане к Риму, этой «Вавилонской блуднице», они невольно усваивали его систему координат. Уже в Евангелии слова «весь мир» используются не только в провиденциально-мистическом, но и в самом что ни на есть приземлено-бюрократическом значении: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление переписать всю вселенную» (Лука 2.1). Так эти два значения и живут бок о бок в раннехристианской литературе. Когда в апокрифических «Деяниях апостола Иоанна» говорится: «Бог, выбравший нас для проповеди народам и пославший нас ко вселенной», то имеется в виду, безусловно, первое значение. Но когда Иустин Мученик обращается к римским императорам, он произносит «ваша вселенная» уже во втором значении.
Сделав первый шаг, переняв само понятие варварства, христиане уже вступили на путь усвоения римских представлений о варварах. В апологетических сочинениях все настойчивее звучит мотив, что христианство выгодно для Империи (до которой гонимым христианам, казалось бы, не должно быть дела!), поскольку оно помогает смягчать варварский нрав.
Ориген: «С приходом Христа нравы вселенной повсюду изменились в сторону мягкости… Все варвары, прибегшие к Слову Божию, станут невероятно законопослушными и более кроткими». Этот мотив интересен тем, что он сущностно противоречит основной тональности христианской апологетики — тезису о том, что варвары лучше подданных Империи воспринимают новую религию. Такая переимчивость в отношении имперской системы представлений имела колоссальные последствия для судеб имперского христианства.
Апологеты настаивали на всемирном характере своей религии не только во имя ее легитимизации. Ранние христиане жили в напряженном, каждодневном ожидании конца света, а в Евангелиях говорилось, что он наступит не раньше, чем Слово будет проповедано во всех концах земли. Ориген, оправдывая задержку со Вторым Пришествием, пишет: «Ведь есть пока много не только варварских, но и наших народов, которые доныне не слышали христианского Слова… Передают, что Евангелие не было еще проповедано перед всеми эфиопами, особенно теми, которые живут за рекой [Нилом]. Ни у китайцев, ни у ариацинов еще не слышали христианской проповеди. А что сказать о британах или германцах, живущих возле Океана? Да и варварские даки, и сарматы, и скифы — большинство из них тоже еще не слышали слова Евангелия».
Итак, распространение христианства приближало Второе Пришествие. Предприятие подобного масштаба не могло быть результатом обычных человеческих усилий. Поэтому обращение чужеземных стран приписывалось в христианском сознании деятельности не обычных людей — но апостолов.
Во II III вв. начали возникать апокрифические «Хождения апостолов», в которых довольно много говорится о том, как ученики Христа жеребьевкой поделили между собой «весь мир» для будущей миссии. В источниках наблюдается существенный разнобой относительно результатов апостольской жеребьевки, что свидетельствует о том, что сюжет миссионерства среди настоящих варваров появился довольно поздно. В целом самые дальние страны оказались уделом Варфоломея, Фомы, Матфия, Симона и Андрея, но в вопросе о том, кто из них обращал Парфию, кто Индию, кто Эфиопию, нет согласия практически до конца византийского времени. Коррективы сюда вносил еще Никифор Каллист Ксантопул, церковный историк XIII XIV вв.
Ранние христиане были твердо убеждены, что посланцы Христа обратили именно «всю вселенную». В этом смысле можно говорить о миссионерской гордости молодой религии: «Много было и у эллинов, и у варваров законодателей и учителей, проповедовавших догматы, возвещавших истину, — восклицает Ориген, — но… никто не сумел внушить то, что он считал истиной, различным народам». Однако представление о миссии было у апологетов весьма своеобразным. Например, не имело существенного значения количество миссионеров. «Слово сумело быть возвещенным по всей вселенной, — пишет Памфил Мученик (III IV вв.), — так что прилепились к Иисусовому благочестию и эллины, и варвары, и мудрые, и глупые — хотя учителей было и немного». Не существует в этот период и какой бы то ни было идеи подготовки миссионера к его предприятию. Как, к примеру, решалась проблема языка проповеди? Ясно, что дар «говорения на языках» не оставался с апостолами после Пятидесятницы, а значит, вроде бы должны были возникать переводческие проблемы. Действительно, в апокрифических сирийских «Деяниях Иуды Фомы» мотив лингвистического непонимания со стороны варваров звучит один-единственный раз, в самом начале произведения; тогда слова апостола понимает лишь одна служанка-еврейка, которая пересказывает его речь остальным. Однако в дальнейшем, по мере усиления сказочного элемента в повествовании, эта проблема как то сама собой исчезает: читатель так и не узнаёт, на каком наречии проповедовал Фома в Индии. Видимо, все эти проблемы должны были решиться сами собой, благодаря божественному вмешательству.
Вообще, обращение апостолами варваров мыслилось чисто символическим предприятием. Варвары должны были прийти к Богу сами, и участие в этом процессе христиан воспринималось как вторичное, вспомогательное. «Таково это истинное Слово о божественном, о мужи эллинские и варварские, халдейские и ассирийские, египетские и ливийские, индийские и эфиопские, кельтские и латинские… чтобы вы, прибегнув [к нам], были нами научены». Это фаталистическое восприятие христианизации не побуждало к установлению реального контакта с варварами.
У ранних христиан не было ответа на простой вопрос, как следует относиться к жестокости варваров, к их опустошительным набегам. Когда враг христианства Цельс (III век) заявляет, что идея братского соединения всего человечества приведет лишь к одному — «вся земля окажется под властью беззаконных и диких варваров», то Ориген возражает ему так: «Если варвары прибегнут к Слову Божию, то станут законопослушными и кроткими». А если не прибегнут? — недоумевает Цельс: «ведь невозможно, чтобы Азия, и Европа, и Ливия, эллины и варвары вплоть до самых пределов вселенной согласились бы на единый закон! Мечтающий об этом ничего не понимает!» Но Ориген невозмутим: «Это и впрямь невозможно по плоти. Но совершенно возможно для освободившихся от нее». Спорящие говорят на разных языках: устами Цельса вещает суровый опыт римской государственности, устами Оригена — эсхатологические чаяния раннего христианства.
В начальный период своего существования христианство распространялось по Империи подспудно, скорее от человека к человеку, нежели в результате организованной церковью миссионерской деятельности. Уж заведомо не велось никакой целенаправленной пропаганды за пределами Империи. И, однако, не позднее второй половины III в. начался процесс христианизации варварских княжеств. По словам раннехристианского (V век) историка Созомена (автора «Церковной истории»), «почти для всех варваров поводом к принятию христианского учения были случавшиеся по временам войны с римлянами и иноплеменниками в правление Галлиена и его преемников… Когда церковь расширилась на всю Римскую вселенную, вера двинулась и через [народы] самих варваров. Уже христианизировались племена вокруг Рейна, кельты и самые дальние из галатов, те, что живут у Океана, и готы, и те их соседи, которые прежде сидели у берегов реки Истр».
Та же ситуация складывалась и на Востоке. В Персии появление христианства связано с римскими пленными из Антиохии, которых царь Шапур в 256 г. расселил в Хузистане, поставив им епископом грека Димитриана. Никаких сведений об отправке из Империи специальных миссионеров для проповеди варварам нет. Церковные иерархи пускались в далекий путь только для окормления уже имеющихся христианских общин, состоявших главным образом из пленников.
Реальную христианизацию варваров осуществляли в первую очередь «перемещенные лица»: римские пленники, жившие в варварских землях, или, наоборот, варварские заложники и эмигранты, побывавшие в Империи. Эти носители христианства, не являвшиеся «профессиональными» миссионерами, в результате каких то обстоятельств достигали успеха и лишь потом обращались к Церкви за помощью.
«Апостол готов» Ульфила, о котором я говорила в одной из лекций, был ребенком римских пленных, которых готы угнали во время набега на Империю в 257 г. В тот год варвары «захватили… среди других — тех, кто был причислен к клиру… Сонм благочестивых пленников, обретаясь среди варваров, немалое количество из них склонил к благочестию и привел от языческой веры к христианской. Из этого полона были и родители Ульфилы» — писал Филосторгий  (церковный историк V века, автор не дошедшей до нас полностью «Церковной истории», описывавшей историю христианства IV — начала V века). Более подробно этот процесс описан у Созомена: «Когда несказанное множество смешанных народов… опустошало Азию… многие священники были уведены в плен и стали жить между ними. Так как пленники исцеляли там больных и очищали бесноватых, призывая имя Христа и называя его Сыном Божиим, а притом вели беспорочную жизнь и своими добродетелями побеждали всякое злоречие, то варвары, удивляясь их жизни и необыкновенным делам, пришли к сознанию того, что разумно будет подражать людям, оказавшимся лучше, чем они сами, и служить Высшему, подобно тем. Избрав [христиан] своими руководителями в том, что следовало делать, они получили наставление, приняли крещение и начали посещать церкви»).
Еще один важный отряд непрофессиональных миссионеров — купцы, которые по необходимости много путешествовали, узнавали о Христианстве, крестились, а затем, вернувшись на родину, крестили своих родных и близких. Примеры «купеческой» миссии имели место и на Востоке, и в районе Черного моря.
Однако среди варваров могли очутиться не только пленники и купцы, но и политически неблагонадежные подданные Империи. Епифаний Кипрский пишет: «Старец Авдий подвергся изгнанию и был сослан императором в области Скифии… Проведя там много времени — сколько лет, не могу сказать — и продвигаясь дальше до самых внутренних областей Готии, он обратил многих готов, отчего в самой Готии возникли и монастыри, и [христианское] житие, и девствование, и аскеза редкостные… А после его смерти многие появились из той же когорты епископы и некий Ураний из Месопотамии. Он поставил епископами нескольких людей из Готии.
Случалось и наоборот: Григорий Просветитель Армении был эмигрантом, спасавшимся в римской Кесарии от политического преследования. Как сказано в греческой версии армянского памятника, называемого «История Агафангела», «он обучался в городе Кесарии [Каппадокийской] и, познакомившись с неким христианином, был научен страху Христового учения». «Агафангел» пишет, что назад в Армению, на службу тамошнему царю Трдату, Григорий отправился «по собственному выбору», тем самым он не являлся ни посланником Империи, ни уж тем более ее миссионером.
Итак, никого из тех проповедников христианства, о которых шла речь выше, никто не посылал в другие страны с целью проповеди там незнакомой варварам христианской религии.
Религиозный переворот, происшедший в Империи в IV в., придал процессу обращения варваров новые, политические измерения. Во-первых, стихийная христианизация была задним числом «подверстана» под целенаправленную политику Константинополя; во-вторых, крещение стало восприниматься как залог подчинения варваров имперской воле.
Таким образом, Империя проявляет себя, причем в пассивной роли, лишь на поздних этапах уже давно начавшегося процесса, если проявляет вообще — и, однако, ей все равно приписывается провиденциальная роль. Кроме того, церковные историки подвергают разновременные события передатировке, дабы придать им новое осмысление. Так, в Эфиопии христианство было объявлено государственной религией примерно в 338—346 гг., однако Руфин намеренно отнес это событие к царствованию Константина Великого. Явно теми же причинами вызван и разнобой в датировке крещения Грузии: по одной гипотезе, оно произошло в 325—330 гг., по другой — в 355—356 гг. Первая дата явно восходит к попыткам приписать все Константину Великому.
Победоносность Константина воспринималась как самое действенное орудие христианской пропаганды. По словам Сократа Схоластика, император разгромил племена готов и сарматов так основательно, что «они, потрясенные невероятностью своего поражения, тогда впервые поверили в христианскую религию».
Константин Великий, хотя сам всю жизнь оставался некрещеным (он крестился только перед самой смертью), весьма серьезно воспринимал свой статус властителя христианской Империи. Он писал так: «Имя Божие достаточно прославляется самими варварами, которые до сих пор не знали истины… Благодаря мне варвары познали Бога и научились благочестию; они на деле убедились, что я решил повсюду Его защищать. Потому то они и узнали о Боге, которому поклоняются из за страха перед нами». Несмотря на столь решительную декларацию, император вовсе не собирался отправлять проповедников из Империи к зарубежным язычникам. Он покровительствовал уже существующим церквам, но не более того. В его биографии Евсевий Кесарийский пишет: «Узнав, что среди персидского народа умножились Божьи церкви, а на Христовых пастбищах пасутся многотысячные паствы, [император], обрадовавшись этому слуху, и там стал проявлять заботу обо всех, словно общий повсеместный попечитель».
Религия и в самом деле быстро становится одним из реальных внешнеполитических факторов. Только в этот момент на исторической арене и появляется тот, кого можно условно назвать «профессиональным» миссионером. Но с таким же успехом его можно считать просто имперским послом, наделенным религиозными функциями. Таков был «вестник богопознания», отправленный «с очень богатыми дарами» Константином к царю ивиров (армян).
То ли в 340–х гг., то ли в 356 г. Констанций II (третий сын Константина Великого, римский император в 337—361 годах) отправил посольство в «Индию» (то есть Южную Аравию). Миссия готовилась с большим размахом: о ней извещались имперские чиновники за границей. В качестве посланника был выбран человек, сам имевший варварское происхождение — Феофил Индиец.
Писатель Филосторгий, рассказывающий об этой миссии, колеблется, считать ли ее целью пропаганду христианства или отвращение от «ереси» уже крещенных варваров: «Имея задачей склонить их к благочестию, Констанций II решил расположить предводителя этого народа великолепными дарами (курсив мой – И.У.) … а отсюда [как он рассчитывал] здесь будут посеяны и примутся семена благочестия. Он также снизошел к просьбам ездивших туда римлян построить для них церковь, [которая служила бы] также и для тех из туземцев, которые бы вдруг склонились к благочестию… Среди первых в этом посольстве числился и Феофил Индиец. Некогда он… еще молодым, был послан к римлянам в качестве заложника от так называемых дивинов. Феофил прожил среди римлян немало времени, приведя свой нрав к добродетели, а веру — к благочестию… И вот Констанций послал пышное посольство, отправив на кораблях двести лошадей… и добавил много других дивных дорогих подарков… Прибыв к сабеям, Феофил принялся убеждать вождя поверить в поклонение Христу и отступить от эллинского заблуждения… После того как Феофил раз и другой чудесами (курсив мой – И.У.) доказал необоримость Христовой веры, тот погрузился в глубокое молчание… Цель посольства была достигнута: властитель этого народа склонился к благочестию и воздвиг в своей стране три церкви вместо одной, причем не на те средства, что привезли с собой послы, а на те, которые он сам щедро предоставил из казны».
Миссия Феофила являлась первым религиозно-политическим мероприятием подобного масштаба. Христианизация варварской страны разом делала ее в глазах императора частью не только церкви, но и в каком то смысле и самой Империи — Констанций уже считал допустимым что то приказывать тамошним царям, пусть даже у него и не было способа принудить их к выполнению приказа. Основной причиной для отправки миссии были политические расчеты: обострились отношения Империи с Персией, и Констанций хотел укрепить свой южный фланг. Феофил вез с собой послание императора к царям Эзане и Сазане с призывом обратиться в арианство, которое исповедовал он сам.
Христианизация Империи ставила в сложное положение властителей других христианских государств: ведь Константинополь сразу же стал претендовать на политическое верховенство в христианском мире.
Как реагировали на огосударствление имперского христианства варвары-язычники? Что касается врагов Империи, то они сразу же автоматически становились врагами также и христианства. До 337 г. христиан в Персии терпели — потом стали преследовать. То же произошло и с готскими христианами. Около 348 г. их епископ Ульфила вынужден был бежать на имперскую территорию от гонений со стороны властей, подозревавших в нем и его последователях «пятую колонну» Рима. По словам Епифания, «из Готии были изгнаны… наши тамошние христиане. Гонение было воздвигнуто из ревности к римлянам — [князь] изгнал от себя весь христианский род по причине того, что христианами являлись римские императоры».
Но христианизация Империи могла иметь и обратные последствия — в том случае, если варварские правители искали ее дружбы. Так, стоило вестготам перейти от вражды с Константинополем к союзничеству с ним, как их собственные власти стали навязывать подданным новую религию. Немедленно вождь Фритигерн «полюбил религию императора и побудил своих подданных сделать то же самое». Впрочем, став признаком лояльности, христианство легко делалось и предметом симуляции. Согласно язвительному рассказу язычника Евнапия, вестготы лишь прикинулись христианами «для обмана противника». «Они обрядили некоторых из своих людей в епископские одеяния, другие оделись монахами — всё для того, чтобы римляне поверили их клятвам. На самом же деле варвары держались отчих верований и прикидывались только для того, чтобы римляне верили их клятвам». За этим рассказом, если оставить в стороне его пасквильный характер, можно разглядеть истинные причины разочарования христиан, соотечественников Евнапия: дело не в маскараде, а в том, что христианство готов не удержало их от жестокого обращения с римлянами. Единоверие оказалось слабым цементом для политических отношений.
Видимо, в обычном случае варварские князья не столько навязывали подданным христианство, сколько дозволяли его исповедовать.
Уже в IV в. на процесс христианизации варваров стали влиять внутрицерковные споры в Империи. Констанций II потому, среди прочего, так страстно навязывал варварам арианство, которое исповедовал сам, что боялся, как бы под влиянием его врага, Афанасия Александрийского, они не стали «никейцами». А вот случай с вестготами: в 376 г. при переходе на имперскую территорию в качестве федератов они обратились именно в тот толк христианства, которое исповедовал император Валент, — арианство.
В V в. внутри церкви начались еще более страстные споры. Сторонники главных «еретических» течений, несториане и монофизиты, были наиболее многочисленны в восточных областях Империи и за ее пределами. Именно «еретические» проповедники, не связанные с государственными интересами Константинополя и потому вызывавшие меньше подозрений у варваров, имели наилучшие шансы на успех. Именно из них вышли самые знаменитые миссионеры, чей образ вполне соответствует расхожему представлению об этом призвании. И конкуренция между различными религиозными толками сама по себе очень подстегивала проповедническую деятельность.
Ко времени христианизации Империи произошло и упорядочивание епархиальной организации церкви, что ставило перед ней сложный вопрос: как варварские диоцезы (церковно-административные территориальные единицы), существующие в совершенно особых политических условиях, впишутся в церковную структуру. В работе Никейского Вселенского Собора 325 г. принимал участие епископ «Феофил из Готии». Независимо от того, какая именно Готия имелась здесь в виду, крымская или, что более вероятно, дунайская, важно, что уже этот епископ варваров именуется не так, как все остальные епископы: не по городу, а по стране. В течение IV в. сам собой сформировался некий обычай, не получивший письменной фиксации, но уже освященный определенной традицией. Так, если в Армении или Персии церковная организация имитировала римскую, то структура церкви у «настоящих» варварских народов существенно отличалась от внутриимперской: епископы им назначались по племенам, а вовсе не по населенным пунктам, как в Империи.
В V столетии церковь еще дальше шагнула за имперские границы. Следующим после Констанция II императором, который интересовался заграничным христианством, стал уже Феодосий II в V в. Упоминания о варварских церквах умножаются в актах Эфесского Собора 431 г.
На пересечении религиозной и дипломатической функций имперской власти зарождается обычай, ставший впоследствии весьма важной частью византийского государственного миссионерства: традиция приглашать чужеземного правителя в Константинополь и крестить его там, одновременно вовлекая варвара и в политическую орбиту Империи. Однако, несмотря на расширение христианского ареала, никакого особого миссионерского пыла в раннехристианской Империи не ощущается. Ни малейшего побуждения к миссии не чувствовали и епископы пограничных епархий. К тому же церквам, находящимся среди варваров, часто приходилось нелегко, и они даже иногда вынуждены были просить у императора защиты и поддержки.
Но если церковь побаивалась варваров, то сами они легко подхватывали новую религию и принимались активно передавать ее друг другу. Рассуждая о перспективах конца света, Блаженный Иероним Стридонский (церковный писатель, аскет, создатель канонического латинского текста Библии) утверждал: «Я не думаю, что еще осталось какое-либо племя, которое не знало бы имени Христова. И хотя народ может не иметь проповедника, все равно он не может не знать от соседних народов о догматах веры».
При этом вряд ли есть основания считать, будто варвары обращали друг друга, повинуясь приказам из Империи. Скорее уж молодые церкви проявляли собственную инициативу. Варвары хорошо понимали, какими глазами смотрят на них носители греко-римской цивилизации, и очень ревниво следили, чтобы крещение не повлекло политической зависимости от Империи. Возможно, именно стремление к религиозной самостоятельности являлось глубинной причиной того, что такую популярность приобрело среди германских племен ниспровергнутое уже в самой Империи арианство.
Взаимная христианизация варваров при равнодушии имперских христиан — явление совершенно универсальное. Сократ писал: «Ульфила учил христианству не только подданных Фритигерна, но и тех варваров, что были под властью Атанариха» (Socratis IV, 33). Вот что говорит о христианизации армян Созомен: «Учение распространялось постепенно через соседние племена и так доходило до масс. Я думаю, что державу персов христианизировали те, кто по причине смешения с жителями Осроэны и армянами общались с тамошними божьими людьми и испытали их добродетель» (Sozomeni 11,8, 2). Немедленно, как только христианство проникло в Армению, царь Трдат «царю абхазов и царю грузин и царю аланов послал письмо… И начал Григорий [Просветитель] освящать церкви и ставить в них священников из числа тех, которые знали священное Писание. Иного он отправил в Грузию, иного в страну абхазов, а иного к аланам… И послал он… во всякую местность, в которой главарь был благорасположен… и он посылал епископов с главарями этих стран, и эти вельможи, властители и главари народов очень радовались, идя в свои области с епископами».
Процесс христианизации облегчался еще и тем, что у варваров не было тех культурных преград, которые мешали подданному Империи.
Что касается самой имперской церкви, то ее роль в христианизации варваров носила пассивный характер. Это не было случайностью и не воспринималось самой церковью как недостаток. Ведь с ее точки зрения, обращал Бог, а люди с их личной инициативой играли в лучшем случае вспомогательную роль. Чрезвычайно ярким выражением этой мировоззренческой установки было «миссионерство» столпника, т. е. святого, подвиг которого заключался в неподвижном стоянии на столпе. Наиболее известен Симеон Столпник (V век), который 40 лет провел в стоянии на столпе, к которому стекалось множество народу (преимущественно арабы, персы, армяне), и, видя такой его подвиг, массово обращались в Христианство. Мы в дальнейшем еще поговорим об этом явлении.
На современный взгляд, это выглядит как парадокс: ведь миссионерство вроде бы ассоциируется с некоторым жизненным активизмом и физическим преодолением пространства. Но в ту эпоху люди чувствовали иначе. Ранневизантийский святой не только не идет к варварам по собственной инициативе — он крайне пренебрежительно обращается с ними, когда они сами приходят к нему. И тем не менее поток неофитов не ослабевал. Причина состояла в том, что к тому времени христианство ассоциировалось у самых разных народов с мощью и процветанием.
Отношение к миссионерству со временем менялось и у Отцов церкви. Если язычники гордились «всемирностью» Римской империи, то ранние христиане — вселенским распространением своей церкви. Рим же казался им «Вавилонской блудницей». Однако в III в. ситуация начинает меняться. Уже у Оригена можно встретить идею о том, что Христос не случайно родился в правление Августа, когда Рим был на вершине своего могущества: по его мнению, единобожию должно соответствовать единовластие; Август, прекративший гражданские усобицы, тем самым облегчил апостолам задачу проповеди Евангелия по всей империи. После обретения новой религией статуса государственной — претерпело дальнейшую эволюцию и отношение к самому Государству. Идеология, намеченная Оригеном, была развита Евсевием, который «скрестил» христианство с эллинистической концепцией монархии. Рим из гнусного Вавилона постепенно перевоплощался в провиденциальный Иерусалим, а соответственно этому менялся и взгляд на варваров. Конечно, традиция их превознесения, сложившаяся у раннехристианских апологетов, не исчезла и в творениях Отцов церкви. Многие из них находили у дикарей известные достоинства. Феодорит Кирский отмечает у варваров сметливость и восприимчивость к христианской проповеди: «Пусть никто не думает, будто эллины рождаются одними, римляне иными, и что египтяне, персы, массагеты, скифы созданы из другого теста… И среди варваров существует стремление к добродетели, и различие по языку не препятствует ее обретению. Ибо все провозвестники истины, я имею в виду пророков и апостолов, не сподобились эллинского сладкоречия, но, будучи преисполнены истинной мудрости, принесли Божье учение всем народам, и эллинским, и варварским…».
Константинопольский архиепископ  Иоанн Златоуст (347 — 407 гг., богослов, который почитается как один из трёх Вселенских святителей и учителей) хвалит варваров за простоту: «Послушай, какова жизнь обитающих в повозках скифов, какой образ существования имеют, по рассказам, кочевники. Вот так же, обходя вселенную, надо жить и христианам… уйдемте же в их шатры, дабы на деле научиться неприхотливости!». 
Иоанна Златоуста считают первым настоящим пропагандистом миссии к варварам. Известно, что он обращался с призывами к монахам идти проповедовать, объясняя, что «чем сидеть дома, гораздо лучше и полезнее отправляться в странствие». Сам Иоанн приветствовал создание литургии на готском языке и учреждение храма для готов, живших в Константинополе. Однако обращение варваров мыслилось Отцами Церкви не как результат реальных миссионерских усилий, а как неизбежный и божественно предопределенный акт.
Подытоживая результаты процесса, начавшегося еще в III столетии, можно констатировать: к V в. христианский универсализм окончательно соединился с имперским.
В шестом столетии происходит мощное расширение христианского ареала, причем главная роль здесь принадлежит централизованной миссии, организуемой Византией. В это время уже практически полностью сформировался эгрегор Христианства, который, как и всякий эгрегор, стремился к расширению и усилению. Особенно широко развернулась миссионерская деятельность при Юстиниане I, хотя началась еще при его предшественниках, Анастасии и Юстине I. Но об этом – в следующий раз.
Из всего вышесказанного хорошо видно, каким образом христианство «прививалось» на «варварские» народы.
  1. И среди «варваров» находились люди, которые «слышали» токи Христа, их привлекала именно эта сторона Христианства, они в той или иной степени проводили эти токи. Вокруг них могли создаваться небольшие локальные турбуленты, вовлекавшие окружающих. При первой возможности все они присоединялись к общей церковной структуре.
  2. Когда христианство еще не стало государственной религией и не сулило никаких политических практических выгод, «обычные» люди, «тонкой» составляющей Христианства не воспринимающие, прежде всего, реагировали на его магическую составляющую. В жизнеописаниях многих святых, начиная с самих апостолов, постоянно подчеркивается, какие чудеса они совершали – оживляли мертвых, исцеляли болящих, изгоняли бесов, вызывали всяческие явления природы и т. п. Это очень впечатляло тогдашнюю публику, да и в современной церковной литературе рассказам о чудесах уделяется очень много места. О роли и значении магии в христианстве мы еще будем говорить. Кроме того, на них производил впечатление и образ жизни тех христиан, которых они могли близко наблюдать. Симеон Столпник – это крайний пример, но они могли считать таких людей носителями особых свойств, особой силы, и надеялись от общения с ними и через Христианство тоже какую-то долю этих свойств и силы обрести.
  3. Когда христианство уже стало государственной религией, некоторые люди, а то и целые народы принимали христианство чисто формально, чтобы иметь какие-то выгоды, причем некоторые при этом сохраняли (или пытались сохранять) свою собственную (какая бы она ни была) эгрегориальность, а другие стремились включиться в эгрегориальность имперскую, которая для многих полностью ассоциировалась с христианством. Кто-то делал это добровольно, кто-то – принудительно. Когда я рассказывала о христианизации германских народов при их взаимодействии с Римской империей, я говорила, что в основном их влек турбулент «государственной имперскости», и они потом еще очень долго сохраняли свои обряды, своих богов, свои мифы, отдавая дань Христианству лишь постольку-поскольку.
Однако заметим, что некоторые народы, принявшие Христианство и сделавшие его своей государственной религией, выстроили свою собственную метакультуру, призванную исполнять свое собственное предназначение, решая одну из «подзадач», стоящих перед Христианством. Наиболее яркий пример – Армения, которая приняла Христианство в 304 году, то есть еще раньше Рима.
На следующей лекции мы подробно рассмотрим устройство и функционирование эгрегора и метакультуры Христианства, сложившиеся к VI веку.

Медитация 6-й Мастер.
Сегодня я снова поставлю перед вами определенную сверхзадачу. В предыдущих лекциях я говорила о тех целях, которые стояли перед Христианской метакультурой и Христианским эгрегором, и о тех задачах, которые им приходилось решать. Многие из нас в свое время были так или иначе связаны с этими задачами, и наши личные кармические сценарии были включены в кармические сценарии более общие. Но, как мы знаем, далеко не все задачи были решены, и не все кармические сценарии реализованы. В глубине наших личных кармических массивов, в недрах подсознания могут сохраняться фрагменты тех давних кармических сценариев (иногда во время консультации мы их обнаруживаем), причем некоторые из них имеют еще большую древность.
В настоящее время реализация этих сценариев, естественно, уже невозможна, но они продолжают висеть мертвым грузом, а их эманации просачиваются в нашу сегодняшнюю жизнь иногда самым причудливым образом.
Поэтому давайте попробуем сегодня в медитации энергетически «пометить» эти места, чтобы они стали доступны тем трансформирующим токам, и прежде всего, Новому Праническому Потоку, с которыми мы постоянно работаем.
Как всегда – никакой самодеятельности, никакой «ручной работы»!

ТЛПЛ РОН
СООК АРР
ЭРИС СС
КИНЬ УНИТ
ЦЕРС КРОН