Лекция 19
Князь Андрей Боголюбский

 
Во второй половине ХII-го века русской истории появляются зародыши того хода событий, который развился и установился уже под влиянием татарского завоевания. Наш древний летописец, перечисляя ветви славяно-русского племени, указывает на полян, древлян, северян и т. д., но уже говоря по преданиям о событиях IХ-го и Х-го века, причисляет к системе русского мира Мерю, страну, населенную финно-угорским племенем, проживавшим в Верхнем Поволжье на территориях современной Ивановской, Владимирской, Ярославской, западной части Костромской и северной и восточной частях Московской областей. Уже в незапамятные времена славянские поселенцы проникали в страны этих народов и селились там, как это показывают славянские названия города Ростова в земле Мери и Белоозера в земле Веси. По письменным памятникам в XII столетии мы встречаем в этих местах значительное число городов, без сомнения, русских: Ростов, Суздаль, Переяславль-Залесский, Дмитров, Углич, Зубцов, Молога, Юрьев, Владимир, Москву, Ярославль, Тверь, Галич-Мерьский, Городец и др. Беспокойства в южной Руси побуждали ее тамошних жителей переселяться в эту страну. Народ Меря стоял на низкой степени образованности, не составлял самобытного политического тела и притом не был воинственным, как показывает скудость оружия в его могилах: оттого-то он легко подчинился власти и влиянию русских. В этом-то крае, колонизованном пришельцами из разных славяно-русских земель, образовалась новая ветвь славяно-русской народности, положившая начало великорусскому народу; ветвь эта в течение последующей истории охватила все другие народные ветви в русской земле, поглотила многие из них совершенно и слила с собою, а другие ветви подчинила своему влиянию. Можно уже в отдаленные времена подметить те свойства, которые вообще составляли отличительные признаки великорусской народности; сплочение сил в собственной земле, стремление к расширению своих жительств и к подчинению себе других земель. Это проглядывает уже в истории борьбы Юрия суздальского за Киев с Изяславом Мстиславичем. То был первый зачаток стремления подчинить русские земли первенству восточно-русской земли. Юрий хотел утвердиться в Киеве, потому что, по-видимому, тяготился пребыванием в восточной стране; но уже тогда вместе с этим соединялось стремление русских жителей суздальской земли властвовать в Киеве. Это видно из того, что Юрий, овладев Киевом, держался в нем с помощью пришедших с ним суздальцев. Киевляне смотрели на княжение Юрия, как на чуждое господство, а потому, после смерти Юрия, в 1157 году, перебили всех суздальцев, которым Юрий доверил управление края. Впоследствии сын Юрия Андрей не думал уже переселяться в Киев, а хотел, оставаясь в суздальской земле, властвовать над Киевом и прочими русскими землями таким образом, чтобы суздальская земля приобрела то значение первенствующей земли, какое было прежде за Киевом. С Андрея начинает обозначаться яркими чертами самобытность суздальско-ростовской земли и вместе с тем стремление к первенству в русском мире. В эту-то эпоху выступил в первый раз на историческое поприще народ великорусский. Андрей был первый великорусский князь; он своею деятельностью положил начало и показал образец своим потомкам; последним, при благоприятных обстоятельствах, предстояло совершить то, что намечено было их прародителем.

Андрей родился в суздальской, или, точнее, ростовско-суздальской земле, там провел он детство и первую юность, там усвоил он первые впечатления, по которым сложились у него взгляды на жизнь и понятия. Родословная Андрея меньше всего напоминает родословную «великоросса». Прапрабабкой его была шведка Ингигерд, дочь Олафа Шётконунга и супруга Ярослава Мудрого, прабабкой — греческая принцесса, дочь Константина IX Мономаха и жена Всеволода Ярославича, бабкой — дочь англосаксонского короля Харальда Гида, дедом — полугрек Владимир Мономах, матерью — дочь половецкого хана Аепы, отцом — полуанглосакс Юрий Долгорукий. Точная дата рождения Андрея неизвестна, но исследования современных ученых (в том числе располагающими данными рентгено-антропологического исследования скелета Андрея), позволяют уверенно датировать рождение Андрея временным интервалом с 1124 по 1129 г. В поле зрения летописцев Андрей впервые попадает в 1147 г., когда он начал ратную жизнь, будучи молодым человеком 16—20 лет, в полном соответствии с обычаями своего времени.

Юрий, судя по всему, заботился о том, чтобы дети его получили лучшее по тем временам образование. О брате Андрея Михаиле известно, что он «с греками и латинами» говорил «их языком яко русским». Сам Андрей, по сообщению его Жития, был прилежным учеником и с юного возраста не заботился ни о чем, кроме «книжного поучения» и «церковного пения». Конечно, эти слова не следует воспринимать буквально, без поправки на специфику агиографического жанра. В набожности и начитанности Андрея сомневаться не приходится, однако львиную долю своего времени в юности, как и полагается княжичу, он, безусловно, посвящал главной княжеской науке — ратному делу (о его недюжинной силе свидетельствует окостенение в местах прикрепления сухожилий, характерное для людей, с детских лет тренирующих свое тело). Отвагой он не уступал храброму сопернику своего отца, Изяславу Мстиславичу, и летописи сохранили немало примеров военной удали Андрея, его опьянения боем (исследование его костяка также подтверждает, что в бою Андрей не щадил себя и часто получал глубокие ранения, при которых задевалась кость, о чем говорят многочисленные следы старых, заживших рубцов на правом предплечье и кистях рук). Но, любя страсть и поэзию войны, Андрей не любил понапрасну лить кровь, побуждал отца мириться с побитым врагом и чтил святость крестоцелования. Эта черта его характера не укрылась от летописца, который отметил, что Андрей был «не величав на ратный чин», но ждал похвалы лишь от Бога. В зрелом возрасте он уже не ввязывался в лихие схватки и не становился лично во главе полков, поручая воевать подручным князьям и воеводам, — причиной тому, вероятно, была патология позвоночника, а именно срастание шейных позвонков, которое должно было сильно ограничить Андрея в свободе движения. Запрокинутая на неподвижной шее голова князя, из-за чего он взирал на собеседника как бы сверху вниз, по-видимому, немало способствовала широко распространенному мнению о нем как о гордеце и «высокоумце».

Судьба с юности бросила Андрея в омут безвыходных междоусобий, господствовавших в южной Руси. После Мономаха, который был киевским князем по выбору земли, в Киеве княжили один за другим два сына его, Мстислав и Ярополк; спора у них за землю не было, и их можем мы причислить к истинным земским избранным князьям, как и отца их, потому что киевляне дорожили памятью Мономаха и любили сыновей его. Но в 1139 году черниговский князь Всеволод Ольгович выгнал третьего сына Мономахова, слабого и ограниченного Вячеслава, и овладел Киевом посредством оружия. Этим открыт был путь нескончаемой неурядице в южной Руси. Всеволод держался в Киеве при помощи своих черниговцев. Ему хотелось упрочить за своим родом Киев: Всеволод предложил киевлянам выбрать брата его Игоря. Киевляне поневоле согласились. Но как только Всеволод умер, в 1146 году, киевляне избрали себе князем сына старшего Мономаховича, Изяслава Мстиславича, низложили Игоря; потом, когда за последнего подняли войну его братья, киевляне убили Игоря всенародно, несмотря на то, что он уже отрекся от мира и вступил в Печерский монастырь.

Изяслав счастливо разделался с Ольговичами, но против него поднялся новый неугомонный соперник, дядя его, князь суздальский Юрий Долгорукий, младший сын Владимира Мономаха. Началась долголетняя борьба, и в этой борьбе участвовал Андрей. Дела запутывались так, что междоусобию, казалось, не будет конца. Киев несколько раз переходил то в руки Изяслава, то в руки Юрия; киевляне совершенно сбились с пути: уверят Изяслава в своей готовности умирать за него, а потом перевозят Юрия через Днепр к себе и заставляют бежать Изяслава; принимают к себе Юрия и вслед за тем сносятся с Изяславом, призывают Изяслава к себе и прогоняют Юрия; вообще, однако, легко уступают всякой силе. Киевляне, несмотря на такое непостоянство, вынуждаемое обстоятельствами, неизменно любили Изяслава и ненавидели Юрия с его суздальцами. В течение этой усобицы Андрей не раз показывал храбрость в битвах, но также не раз пытался установить мир между раздраженными спорившими сторонами: все было напрасно. В 1151 году, когда Изяслав временно взял решительный перевес, Андрей убеждал отца удалиться в суздальскую землю и сам прежде него поторопился уйти в этот край – во Владимир-на-Клязьме, пригород, данный ему отцом в удел. Но Юрий ни за что не хотел оставлять юга, опять начал добиваться Киева, наконец, по смерти Изяслава, в 1154 г. овладел им и посадил Андрея в Вышгороде. Юрию хотелось иметь этого сына близ себя, вероятно, с тем, чтобы передать ему киевское княжение, и с этою целью он назначил отдаленные от Киева города Ростов и Суздаль меньшим своим сыновьям. Но Андрея не пленяли никакие надежды в южной Руси. Андрей был столько же храбр, сколько и умен, столько же расчетлив в своих намерениях, сколько и решителен в исполнении. Он был слишком властолюбив, чтобы поладить с тогдашним складом условий в южной Руси, где судьба князя постоянно зависела и от покушений других князей, и от своенравия дружин и городов; притом соседство половцев не давало и и в дальнейшем никакого ручательства на установление порядка в южнорусском крае, потому что половцы представляли собою удобное средство князьям, замышлявшим добывать себе силою города.

Андрей решился самовольно уйти навсегда в суздальскую землю. Шаг был важный; современник летописец счел нужным особенно заметить, что Андрей решился на это без отцовского благословения. Деятельно помогая отцу укрепиться на великом княжении, Андрей, однако, не разделял его увлечения делами русского юга и, как только положение там достигало определенной стабильности, спешил вернуться в свой Владимир-на-Клязьме. Летопись сообщает о двух уходах Андрея из «Русской земли» — оба раза против отцовской воли. Первый такой случай имел место в 1151 г., после заключения мира с Изяславом Мстиславичем. Несколько лет спустя, в 1155 г., когда Юрий, в третий и последний раз овладевший киевским столом, снова посадил Андрея рядом с собой, в Вышгороде, тот вторично ослушался отца и самовольно покинул Южную Русь, чтобы больше никогда туда не возвратиться. «Иде Андрей от отца своего из Вышегорода в Суждаль [здесь: в Ростово-Суздальскую волость] без отце воле», — говорит киевский летописец; «отец же его негодоваша на него велми о том», — добавляет Тверская летопись

У Андрея, как видно, созрел тогда план не только удалиться в суздальскую землю, но утвердить в ней как бы некий центр, из которого можно будет ворочать делами Руси. Летопись говорит, что с ним сотрудничали его свойственники бояре Кучковы. По-видимому, что у него было тогда много сторонников как и в суздальской земле, так и в киевской. В ростовско-суздальской земле его любили и скоро потом посадили князем по избранию; о втором свидетельствуют признаки значительного переселения жителей из киевской земли в суздальскую; но Андрею, действовавшему в этом случае против отцовской воли, нужно было освятить свои поступки в глазах народа каким-нибудь правом. До сих пор в сознании русских для князей существовало два права – происхождения и избрания, но оба эти права перепутались и разрушились, особенно в южной Руси. Князья, мимо всякого старейшинства по рождению, добивались княжеских столов, а избрание перестало быть единодушным выбором всей земли и зависело от военной толпы – от дружин, так что, в сущности, удерживалось еще только одно право – право быть князьями на Руси лицам из Рюрикова дома; но какому князю где княжить, – для того уже не существовало никакого другого права, кроме силы и удачи. Андрей нашел новое право – это право было высшее непосредственное благословение религии.

Этот поступок Андрея был следствием серьезных политических разногласий с его отцом. Все летописи указывают на тот факт, что Андрей уехал из Вышгорода не с пустыми руками. С собой он увез особо чтимую икону Богородицы (будущую Владимирскую), хранившуюся в вышгородском женском монастыре и прославленную многими чудесами; по преданию, этот образ был написан самим евангелистом Лукой на доске, сделанной из стола, который стоял в доме Иисуса Христа в годы Его отрочества. Рассказывали о ней чудеса, говорили, между прочим, что, будучи поставлена у стены, она ночью сама отходила от стены и становилась посреди церкви, показывая как будто вид, что желает уйти в другое место. Взять ее явно было невозможно, потому что жители не позволили бы этого. Андрей задумал похитить ее, перенести в суздальскую землю, даровать таким образом этой земле святыню, уважаемую на Руси, и тем показать, что над этою землею почиет особое благословение Божие. Подговорив священника женского монастыря Николая и дьякона Нестора, Андрей ночью унес чудотворную икону из монастыря и вместе с княгинею и соумышленниками тотчас после того уехал в суздальскую землю. Путешествие этой иконы в суздальскую землю сопровождалось чудесами: на пути своем она творила исцеления.

Дальнейшие события подтверждают, что, идя против отцовской воли, Андрей руководствовался хорошо продуманным планом, который нельзя приписать чьему-либо стороннему влиянию, например тех же Кучковичей. Стараниями самого Андрея и сложившегося вокруг него интеллектуального кружка его непослушание отцу было осмыслено и преподано обществу в духе времени как благочестивое следование Божественному откровению и предопределению, то есть началу куда более высокому, чем родительская власть. Сама Богоматерь будто бы распростерла над Андреем свой спасительный покров, и весь его путь из Вышгорода в Ростово-Суздальскую землю был отмечен чудесными явлениями. Возникшая позже легенда дорисовала эту картину небесного вмешательства.

Житие Андрея Боголюбского излагает дело так. По прибытии во Владимир Андрей решил поместить вышгородскую икону Богородицы в ростовском соборе. Но когда княжеский кортеж удалился на десять «поприщ» от Владимира, лошади, которые везли киот с иконой, вдруг встали как вкопанные; запрягают других посильнее, и те не могут сдвинуть воза с места. Князь остановился; раскинули шатер. Андрей воспринял случившееся как знамение свыше. Приказав петь молебен пред иконою, он сам со слезами молился Пресвятой Деве. В полночь во сне ему явилась Богородица с хартией в руках, повелевшая не везти ее икону в Ростов, а поставить во Владимире; на том же месте, где произошло видение, соорудить каменную церковь во имя Рождества Богородицы и основать при ней монастырь. Желая сохранить память о чудесном видении, Андрей поручил искусному иконописцу изобразить Богоматерь в том виде, в каком Она явилась перед его духовным взором. На месте же ниспосланного ему откровения Андрей заложил каменную церковь во имя Рождества Богородицы, а вскоре основал здесь также монастырь, княжий двор и городок, названный Боголюбовом, в память того, что Богородица возлюбила это место. Андрей построил там богатую каменную церковь; ее утварь и иконы украшены были драгоценными камнями и финифтью, столпы и двери блистали позолотою. Там поставил он временно икону Св. Марии;

После того как церковь в Боголюбове была построена и освящена, князь торжественно внес в нее новую икону, получившую название Божией Матери Боголюбивой, или Боголюбской, и установил празднование ей 18 июля. В окладе, сделанном Андреем для этой иконы, было пятнадцать фунтов золота, много жемчуга, драгоценных камней и серебра. Вышгородская же икона Богородицы, для которой Андрей приказал сделать богатейший оклад, была помещена во владимирский Успенский собор и потому стала называться Владимирской. С тех пор Боголюбов сделался любимым местопребыванием Андрея, отчего за ним закрепилось прозвище Боголюбский.

Такова благочестивая легенда. Между тем «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» (конец XII в.) содержит четкое указание на то, что место для строительства Боголюбова было выбрано Андреем не случайно, не в результате внезапного озарения, а весьма тщательно и с вполне определенной целью: «Создал же бяшеть собе город камен, именем Боголюбыи, толь далече, якоже Вышегород от Кыева, также и Боголюбыи от Володимеря». Несмотря на известную географическую условность данного сравнения (Вышгород отстоит от Киева почти на 10 километров дальше, чем Боголюбов от Владимира), его символический смысл вполне прозрачен: уподобляя Боголюбов Вышгороду, Андрей тем самым приравнивал Владимир к Киеву и, следовательно, намеревался пересмотреть государственно-церковный статус последнего как «старейшего» города Русской земли, ее политического и духовного центра.

Бесцеремонное изъятие Андреем драгоценной святыни сполна объясняет «негодование» Юрия, лишившегося одной из религиозных подпорок великокняжеской власти. В этой связи становится ясен последний и самый важный мотив в действиях Андрея. Демонстративный отъезд из Вышгорода в Ростово-Суздальскую землю был недвусмысленным ответом на желание Юрия видеть его своим наследником на киевском великом княжении. Таким образом сын показывал отцу, что у него есть собственные виды на будущее, никак не связанные с Киевом. Разумеется, при жизни Юрия сделать это было невозможно. Но Андрей ждал своего часа недолго. Смерть Юрия развязала ему руки. Предоставив другим хоронить тело отца, сын занялся похоронами его политики.

Долгорукий предназначал своих сыновей от первого брака для княжения в южнорусских волостях; Ростов же и Суздаль он незадолго перед смертью передал двум своим малолетним сыновьям от второго брака — Михаилу (Михалку) и Всеволоду, причем жители этих городов целовали крест «ко Юргю князю на менших детех, на Михалце и на брате его». Андрей одним махом разрушил эту династическую схему. Он не только не поехал в Киев добиваться для себя великого княжения, но даже никак не отреагировал на разграбление киевлянами Юрьева двора и избиение ими «суздальцев», то есть отцовской дружины. Равнодушие Андрея к безобразному надругательству над памятью об его отце, по всей видимости, можно объяснить только тем, что под конец жизни Долгорукого его конфликт со старшим сыном принял еще более острый характер; едва ли будет преувеличением сказать, что отец и сын смертельно разругались между собой. В том же 1157 г., — вероятно, сразу после получения известия о смерти Юрия, — Андрей нарушил и отцовское распоряжение относительно распределения столов в Ростово-Суздальской волости. Крестная клятва, которую ростовцы и суздальцы совсем недавно принесли Юрию на его «менших детях», была забыта, и по решению веча всей «земли» Андрей был провозглашен князем, — причем не какого-то одного города, а всей волости. «Том же лете, — читаем в Киевской летописи под 1157 г., — сдумавши ростовци и суждальци и володимирци вси, пояша Андрея, сына Дюргева стареишаго, и посадиша и [его] на отни столе Ростове, и Суждали, и Володимири». Этот успех Андрея летописец объясняет его чрезвычайной популярностью в народе: «Зане бе прилюбим всим за премногую его добродетель, юже имеяше преже к Богу и к всим сущим под ним». И поскольку, как мы теперь знаем, Андреева «любовь» к Богу была не просто благочестивым чувством верующего, а несла в себе также мощный идеологический посыл политика-новатора, который стремился превратить родное Залесье в Святую землю, находящуюся под особым покровительством небесных сил, то правомерно заключить, что именно эта сторона его «боголюбия» привлекла к нему симпатии широких слоев населения Ростово-Суздальской земли и решающим образом повлияла на вечевой приговор.

Но Андрей не поехал ни в Суздаль, ни в Ростов, а основал свою столицу во Владимире, построил там великолепную церковь Успения Богородицы с позолоченным верхом из белого камня, привезенного водою из Болгарии. В этом храме поставил он похищенную из Вышгорода икону, которая с тех пор начала носить имя Владимирской.

Так Андрей явно показал свое намерение сделать Владимир, бывший до того времени только пригородом, главным городом всей земли и поставить его выше старых городов, Ростова и Суздаля. Андрей имел в виду то, что в старых городах были старые предания и привычки, которые ограничивали власть князя. Ростовцы и суздальцы избрали Андрея на вече. Они считали власть князя ниже своей вечевой власти; живя в Ростове или Суздале, Андрей мог иметь постоянные пререкания и должен был подлаживаться к горожанам, которые гордились своим старейшинством. Напротив, во Владимире, который ему обязан был своим возвышением, своим новым старейшинством над землею, воля народная должна была идти об руку с волею князя. Город Владимир, прежде малый и незначительный, сильно разросся и населился при Андрее. Жители его состояли в значительной степени из переселенцев, ушедших к Андрею из южной Руси на новое жительство. На это явно указывают названия урочищ во Владимире; там были река Лыбедь, Печерный город, Золотые Врата с церковью над ними, как в Киеве, и Десятинная церковь Богородицы: Андрей из подражания Киеву дал построенной им во Владимире церкви десятину от своих стад и от торга и сверх того город Гороховец и села. Андрей строил много церквей, основывал монастыри, не жалел издержек на украшение храмов. Кроме церкви Успения, возбуждавшей удивление современников великолепием и блеском иконостаса, паникадил, сменной живописью и обильною позолотою, он построил во Владимире монастыри Спасский, Вознесенский, соборный храм Спаса в Переяславле, церковь Св. Федора Стратилата, которому он приписывал свое спасение во время одной битвы, когда он вместе с отцом участвовал в княжеских междоусобиях на юге, церковь Покрова при устье Нерли и много других каменных церквей. Андрей приглашал для этого мастеров с Запада, а между тем начало развиваться и русское искусство, так что при преемниках Андрея русские мастера уже без помощи иностранцев строили и расписывали свои церкви.

В 1158—1165 гг. грандиозные строительные работы совершенно преобразили облик Владимира. Пояса новых крепостных валов придали городу вид треугольника с острым восточным углом, вклинившимся в узкое междуречье Лыбеди и Клязьмы. Внутреннее городское пространство получило трехчастное деление. Старый Владимир, выросший вокруг Мономахова детинца, стал теперь всего лишь одним из городских районов — Средним, или «Печерним», городом (в подражание киевскому Печерску). К востоку от него в черте городских стен располагался торгово-ремесленный посад, а с западной стороны к нему примыкал укрепленный «новый город», где по соседству с двором князя Юрия вырос княжеский двор Андрея. Семикилометровый пояс стен и валов обновленного Владимира намного превзошел оборонительные линии Киева (4 км) и Новгорода (6 км). Среди построек этого времени наибольшее значение имели две — Успенский собор и Золотые ворота, напрямую отсылавшие к столичной, «киевской» символике.

Построение богатых церквей указывает как на благосостояние края, так и на политический такт Андрея. Всякая новая церковь была важным событием, возбуждавшим внимание народа и уважение к ее строителю. Впрочем, Андрей не довольствовался одной только проповедью в камне. В эти годы близкие к князю владимирские книжники создали ряд литературных произведений, призванных прославить новую Святую землю и ее столицу. В них получила развитие идея о провиденциальном характере возвышения Владимира, и было обосновано общерусское и даже шире, общехристианское значение культа Владимирской иконы Божьей Матери: «Яко бо солнце створи Бог, не на едином месте постави, егда светить, обходя всю вселеную, лучами освещаеть, тако же и сии образ Пресвятыя Владычица нашея Богородица Присно девы Мария не на едином месте чюдеса и дары исцелениа истачаеть, но обьходящи вся страны и мира просвещаеть и от недуг различьных избавляет» («Сказание о чудесах Владимирской иконы Богоматери»). В связи с обретением в 1160 г. мощей первого местного святого — ростовского епископа Леонтия, убитого язычниками в начале 70-х гг. XI в., было написано его житие с начатками собственной «священной истории» Ростово-Суздальского Залесья. Здесь, в частности, получили официальное признание легенды о крещении края самим святым князем Владимиром Святославичем и об основании им же, а не Владимиром Мономахом города Владимира.

Понимая, что духовенство составляло тогда единственную интеллектуальную силу, Андрей сумел приобрести его любовь, а тем самым укреплял свою власть в народе. В образе его жизни современники видели набожного и благочестивого человека. Его всегда можно было видеть в храме на молитве, со слезами умиления на глазах, с громкими воздыханиями. Хотя его княжеские слуги и даже покровительствуемые им духовные позволяли себе грабительства и бесчинства, но Андрей всенародно раздавал милостыню убогим, кормил чернецов и черниц, и за это слышал похвалы своему христианскому милосердию. Нередко по ночам он входил в храм, сам зажигал свечи и долго молился перед образами.

В то время к числу благочестивых подвигов князя, составлявших его славу, относились и войны его с неверными. По соседству с волостью Андрея, на Волге, было Булгарское царство. Булгары, тюркские племена, населявшие с IV века степи Северного Причерноморья до Каспия и Северного Кавказа и мигрировавшие во 2-й половине VII века частично в Подунавье, а позднее – в Среднее Поволжье и ряд других регионов, еще в десятом веке приняли магометанство. Они давно уже жили не в ладах с русскими, делали набеги на русские области, и русские князья не раз ходили биться против них: такие битвы считались богоугодным делом. Андрей два раза воевал с этим народом и первый раз отправился с войском против него в 1164 году. Он взял с собою Св. икону Богородицы, привезенную из Вышгорода; духовенство шло пешее и несло ее под знаменами. Сам князь и все войско перед походом причащались Св. Тайн. Поход кончился удачно; князь булгарский бежал; русские взяли город Ибрагимов (в наших летописях Бряхимов). Князь Андрей и духовные приписывали эту победу чудотворному действию иконы Богородицы; событие это поставлено было в ряду многочисленных чудес, истекавших от этой иконы, и в память его было установлено празднество с водосвящением. Патриарх цареградский, по желанию Андрея, утвердил этот праздник тем охотнее, что русское торжество совпало с торжеством греческого императора Мануила, одержавшего победу над Сарацинами, которую приписывали действию Животворящего Креста и хоругви с изображением Христа Спасителя

Но не так благосклонно отнесся к желаниям Андрея патриарх Лука Хризоверх, когда Андрей обратился к нему с просьбою посвятить в митрополиты во Владимир своего любимца Феодора. Этим нововведением Андрей хотел решительно возвысить Владимир, зависевший от ростовской епархии; тогда Владимир не только стал бы выше Ростова и Суздаля, а получил бы еще первенствующее духовное значение в ряду русских городов иных земель. Но патриархи, следуя давнему обычаю восточной церкви, не легко и не сразу соглашались на всякие изменения в порядке церковного управления. И на этот раз патриарх не согласился на такую важную перемену, тем более что ростовский епископ Нестор был еще в живых и, преследуемый не любившим его Андреем, бежал тогда в Цареград. Через несколько лет, однако, 1168 года, любимец Андрея Феодор, съездив в Цареград, выхлопотал себе посвящение если не в сан митрополита, то в сан епископа Ростовского. По желанию Андрея, он хотя числился ростовским, но должен был жить во Владимире, так как на это патриарх дал разрешение. Таким образом, его любимый Владимир, если не мог в духовном управлении получить того первенства в Руси, которое принадлежало Киеву, по крайней мере, делался выше Ростова, как местопребывание епископа. Любимец Андрея Феодор до того возгордился, что подобно своему князю, ни во что ставившему Киев, не хотел знать киевского митрополита: не поехал к нему за благословением и считал для себя достаточным поставление в епископы от патриарха. Так как это было нарушение давнего порядка на Руси, то владимирское духовенство не хотело ему повиноваться: народ волновался. Феодор затворил церкви и запретил богослужение. Если верить летописям, то Феодор по этому поводу, принуждая повиноваться своей верховной власти, позволял себе ужасные варварства: мучил непокорных игуменов, монахов, священников и простых людей, рвал им бороды, рубил головы, выжигал глаза, резал языки, отбирая имения у своих жертв. Хотя летописец и говорит, что он поступал таким образом, не слушая Андрея, посылавшего его ставиться в Киев, но трудно допустить, чтобы все это могло происходить под властью такого властолюбивого князя против его воли. Если подобные варварства не плод преувеличения, то они могли совершаться только с ведома Андрея, или, по крайней мере, Андрей смотрел сквозь пальцы на проделки своего любимца и пожертвовал им только тогда, когда увидел, что народное волнение возрастает и может иметь опасные последствия. Как бы то ни было, Андрей, наконец, отправил Феодора к киевскому митрополиту, который приказал отрубить злодею правую руку, отрезать язык и выколоть глаза. Феодора судили по нормам византийского уголовного законодательства и обрекли на лютую казнь, как опасного государственного преступника и нераскаянного еретика. Его ужасная смерть положила конец церковным реформам князя Андрея и словно предвосхитила трагический исход жизни самого Боголюбского.

Андрею не удалось возвысить свой Владимир в церковном отношении на степень митрополии. Тем не менее Андрей в этом отношении наметил заранее то, что совершилось впоследствии, при его преемниках.

Программа Андрея по возвеличиванию своей отчины отличалась исключительной широтой замысла и замечательной многогранностью, что делало ее самым выдающимся явлением древнерусской политики со времен Ярослава Мудрого. Источники позволяют различить в этой программе три главных раздела, на которых следует остановиться особо. Это — масштабное государственно-культурное строительство, вышедшее далеко за областные рамки; драматическая борьба за церковную независимость от Киева и напряженная литературно-идеологическая деятельность, призванная наполнить политические шаги княжеской власти идейным содержанием.

Андрей первым из русских князей не просто поставил религию на службу государственным интересам (до него это делали многие), а превратил религиозную санкцию если не в единственную, то, во всяком случае, в самую мощную опору своей власти. Не довольствуясь евангельским «нет власти, аще не от Бога», он был готов сказать своим подданным: «Моя власть вручена мне самим Богом, я княжу с Божьего благословения». Он чувствовал себя «царем» в своих владениях, потому что в них царствовали Господь и Его Пречистая Матерь, которых Андрей выбрал своими небесными патронами. Эта черта его правления сближала княжескую власть в Ростово-Суздальской земле с византийской теократией.

Естественно, что, полагая источником своей власти Божественное откровение, Андрей не особенно нуждался в каких-то внешних подтверждениях своего права считаться великим князем — будь то родовое старейшинство или обладание старшим киевским столом. Отсюда то равнодушие к делам русского Юга, которое он демонстрировал на протяжении почти тринадцати лет своего владимирского княжения. За исключением помощи, оказанной им в 1159 г. князю Изяславу Давыдовичу, летописи не запомнили другого случая вмешательства Андрея в между княжескую борьбу за Киев. С высоты своего владимирского стола он взирал на нее, как на какую-то мышиную возню, недостойную того, чтобы участвовать в ней. Такая позиция наследника Юрия Долгорукого сильно облегчила жизнь великому князю Ростиславу Мстиславичу, а после его смерти открыла дорогу в Киев Мстиславу Изяславичу.

Андрей был посажен на княжение всей землей, в ущерб правам меньших братьев, которые должны были княжить там по распоряжению родителя. Решительный в своих действиях, Андрей предупредил всякие со стороны их попытки к междоусобиям, разом выгнал своих братьев Мстислава, Василька, восьмилетнего Всеволода (1162) и удалил от себя двух племянников Ростиславичей. Братья вместе со своею матерью, греческою царевною, отправились в Грецию, где греческий император Мануил принял их дружелюбно. Это изгнание не только не было событием, противным земле, но даже в летописях оно приписывается как бы земской воле. Андрей выгонял также и бояр, которых не считал достаточно преданными себе. Такие меры сосредоточивали в его руках единую власть над всею ростовско-суздальскою землею и через то самое давали этой земле значение самой сильной земли между русскими землями, тем более что, будучи избавлена от междоусобий, она была в то время спокойна от всякого внешнего вторжения. Но с другой стороны, эти же меры увеличивали число врагов Андрея, готовых, при случае, погубить его всеми возможными средствами.

Забрав в свои руки власть в ростовско-суздальской земле, Андрей ловко пользовался всеми обстоятельствами, чтобы показывать свое первенство во всей Руси; вмешиваясь в междоусобия, происходившие в других русских землях, он хотел разрешать их по своему произволу. Главною и постоянною целью его деятельности было унизить значение Киева, лишить древнего старейшинства над русскими городами, перенеся это старейшинство на Владимир, а вместе с тем подчинить себе вольный и богатый Новгород. Он добивался того, чтобы, по своему желанию, отдавать эти два важнейших города с их землями в княжение тем из князей, которых он захочет посадить и которые, в благодарность за то, будут признавать его старейшинство.

Князя Андрея никоим образом не стоит считать богобоязненным, смиренным человеком, который заботился только о благе государства и его подданных. Больше всего на свете он любил и уважал силу и власть, ради которых не раз преступал и божьи, и человеческие законы. Он всегда старался принизить значение Киева, за счет Киева возвысить родной Владимир, не гнушался для этого никакими средствами. В 1169 году соперничество двух сильных княжеств достигло своего апогея. Андрей, собрав огромное войско из дружин 11 союзников, осадил Киев. Подручники Андрея с войсками разных русских земель сошлись в Вышгороде и в начале марта заложили стан под Киевом, близ Кирилловского монастыря, и, раздвигаясь, окружили весь город. Вообще киевляне никогда и прежде не выдерживали осады и обыкновенно сдавались князьям, приходившим добывать Киев силою. И теперь у них хватило выдержки только на три дня. Берендеи и торки, стоявшие за Мстислава Изяславича, склонны были к измене. Когда враги стали сильно напирать в тыл Мстиславу Изяславичу, киевская дружина сказала ему: «Что, князь, стоишь, нам их не пересилить». Мстислав бежал в Василев, не успев взять с собою жену и сына. За ним гнались; по нему стреляли. Киев был взят 12 марта, в среду на второй неделе поста 1169 года, весь разграблен и сожжен в продолжение двух дней. Не было пощады ни старым, ни малым, ни полу, ни возрасту, ни церквам, ни монастырям. Зажгли даже Печерский монастырь. Вывезли из Киева не только частное имущество, но иконы, ризы и колокола. Такое свирепство делается понятным, когда мы вспомним, как за двенадцать лет перед тем киевляне перебили у себя всех суздальцев после смерти Юрия Долгорукова; конечно, между суздальцами были люди, мстившие теперь за своих родственников; что же касается до черниговцев, то у них уже была давняя вражда к Киеву, возраставшая от долгой вражды между Мономаховичами и Ольговичами.

Андрей достиг своей цели. Древний Киев потерял свое вековое старейшинство. Некогда город богатый, заслуживавший от посещавших его иностранцев название второго Константинополя, он уже и прежде постоянно утрачивал свой блеск от междоусобий, а теперь был ограблен, сожжен, лишен значительного числа жителей, перебитых или отведенных в неволю, поруган и посрамлен от других русских земель, которые как будто мстили ему за прежнее господство над ними. Андрей посадил в нем своего покорного брата Глеба, с намерением и наперед сажать там такого князя, какого ему будет угодно дать Киеву.

Разделавшись с Киевом, Андрей последовательно хотел разделаться и с Новгородом. Те же князья, которые ходили с ним на Киев, с теми же ратями, которые уничтожили древнюю столицу русской земли, пошли на север с тем, чтобы приготовить ту же судьбу и Новгороду, какая постигла Киев. «Не будем говорить, рассуждает суздальский летописец, преданный Андрею и его политике, – что новгородцы правы, что они издавна от прародителей князей наших свободны; а если б и так было, то разве прежние князья велели им преступать крестное целование и ругаться над внуками и правнуками их?» Уже в трех церквах новгородских на трех иконах плакала Пресв. Богородица: она предвидела беду, собиравшуюся над Новгородом и его землею; она молила Сына своего не предавать новгородцев погибели, как Содом и Гоморру, но помиловать их, как ниневитян. Зимою 1170 года явилась грозная рать под Новгородом – суздальцы, смольняне, рязанцы, муромцы и полочане. В течение трех дней они устраивали острог около Новгорода, а на четвертый начали приступ. Новгородцы бились храбро, но потом стали ослабевать. Враги Новгорода, надеясь на победу, заранее в предположениях делили между собою по жребию новгородские улицы, жен и детей новгородских подобно тому, как это сделали с киевлянами; но в ночь со вторника на среду второй недели поста – как гласит предание – новгородский архиепископ Иоанн молился перед образом Спаса и услышал глас от иконы: «Иди на Ильину улицу в церковь Спаса, возьми икону Пресвятой Богородицы и вознеси на забрало (платформу) стены, и она спасет Новгород». На другой день Иоанн с новгородцами вознес икону на стену у Загородного конца между Добрыниной и Прусской улицами. Туча стрел посыпалась на него; икона обратилась назад; из глаз ее потекли слезы и упали на фелонь епископа. На суздальцев нашло одурение: они пришли в беспорядок и стали стрелять друг в друга. Так гласит предание. Князь Роман Мстиславич к вечеру 25 февраля с новгородцами победил суздальцев и их союзников. Современный летописец, рассказывая об этом событии, ничего не говорит об иконе, но приписывает победу «силе честного креста, заступлению Богородицы и молитвам владыки». Враги бежали. Новгородцы наловили так много суздальцев, что продавали их за бесценок. Легенда об избавлении Новгорода имела важное значение на будущие времена, поддерживая нравственную силу Новгорода к борьбе его с суздальскими князьями. Впоследствии она приняла даже общее церковное во всей Руси значение: икона, которой приписывали чудотворное избавление Новгорода от рати Андрея, сделалась под именем Знаменской одною из первоклассных икон Божией Матери, уважаемых всей Русью.

Вскоре, однако, вражда простыла, и новгородцы поладили с Андреем. На следующий же год они невзлюбили Романа Мстиславича и прогнали от себя. Тогда был неурожай и сделалась дороговизна в Новгороде. Новгородцам нужно было получать хлеб из Суздальской области, и это было главной причиной скорого мира с Андреем. С его согласия они взяли себе в князья Рюрика Ростиславича, а в 1172 году, прогнав его от себя, выпросили у Андрея сына Юрия. Новгород все-таки остался в выигрыше в том отношении, что Андрей должен был показывать уважение к правам Новгорода и хотя посылал ему князей, но уже не иначе, как на всей воле новгородской.

Несмотря на поражение, нанесенное Киеву, Андрею пришлось еще раз посылать туда войско с целью удержать его в своей власти. .Ббедная старая столица опять начала переходить из рук в руки. Но судьба ее не зависела уже от воли суздальских князей, как это хотелось Андрею. В следующем году Ростиславичи готовы были помириться с Андреем, если только на киевском престоле сядет брат их Роман. Андрею, конечно, было бы приятнее видеть там покорного себе Романа, чем ненавистную ветвь Изяслава Мстиславича или Ольговичей, родовых врагов Мономахова племени; вероятно, и Ростиславичи имели это в виду, вступив с Андреем в сношения. Но Андрей медлил решительным ответом. «Подождите немного, – сказал он, – пошлю к братьям своим на Русь». Андрей, как видно, не решил в своем уме, в чью пользу высказать приговор. Неожиданная насильственная смерть пресекла все его планы.

При всем своем уме, хитрости, изворотливости, Андрей не установил ничего прочного в русских землях. Единственным побуждением всей его деятельности было властолюбие: ему хотелось создать около себя такое положение, в котором бы он мог перемещать князей с места на место, как пешки, посылать их с дружинами туда и сюда, по своему произволу принуждать дружить между собою и ссориться и заставить их всех волею-неволею признавать себя старейшим и первенствующим. Для этой цели он довольно ловко пользовался неопределенными и часто бессмысленными отношениями князей, существовавшею рознью между городами и землями, возбуждал и разжигал страсти партий; в этом случае ему оказывали услуги и новгородские внутренние неурядицы, и неурожаи новгородской земли, и давнее отчуждение полоцкой земли от других русских земель, и родовая неприязнь Ольговичей и Мономаховичей, и неожиданные вспышки вроде ссоры Ростиславичей со Мстиславом Изяславичем, и больше всего те дикие противогражданственные свойства еще неустановившегося общества, при которых люди не умеют согласовывать личные цели с общественными, и легко можно расшевелить cтрасти надеждой на взаимный грабеж: все это, однако, были временные средства и потому имели временный характер. Кроме желания лично властвовать над князьями, у Андрея едва ли был какой-нибудь идеал нового порядка для русских земель. Что же касается до его отношений к собственно Суздальской-ростовской волости, то он смотрел на нее как будто на особую землю от остальной Руси, но которая, однако, должна властвовать над Русью. Таким образом он заботился о благосостоянии своей земли, старался обогатить ее религиозною святынею и в то же время предал на разорение Киев со всем тем, что было там исстари святого для всей Руси. В какой степени оценила ею заботы сама суздальско-ростовская земля, показывает его смерть.

Властолюбивый князь, изгнав братьев и тех бояр, которые недостаточно ему повиновались, правил в своей земле самовластно, забыв, что он был избран народом, отягощал народ поборами через своих посадников и тиунов и по произволу казнил смертью всякого, кого хотел. Ужасные варварства, сообщаемые летописями об епископе Феодоре, его любимце, бросают достаточно мрачную тень на эпоху Андреева княжения, если бы даже половина того, что рассказывалось, была правда. Андрей, как видно, час от часу становился более и более жестоким. Он постоянно жил в селе Боголюбове: там постиг его конец.

Убийство князя Андрея Боголюбского было «документировано» с редкой для древнерусской литературы тщательностью. Важнейшее место среди памятников, посвященных этому событию, занимает «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», написанная, что называется, по горячим следам во второй половине 70-х годов 12 века и включенная в состав Ипатьевской летописи. Начинается она с пространной похвалы Андрею за его храмостроительство, благочестие и нищелюбие, после чего сообщается следующее:

Был у него любимый слуга Яким Кучкович. Князь приказал казнить его брата. Яким стал говорить своим приятелям: «Сегодня того, другого казнил, а завтра казнит и нас: разделаемся-ка с этим князем!» В пятницу, 28 июня 1175 года, собрался совет в доме Кучкова зятя Петра. Было там человек 20 и в числе их ключник Андрея Амбал, родом осетин, и еврей Ефрем Моизич. Замечательно, что приближенными Андрея были иноземцы: чувствуя, что свои имеют повод не любить его, он, конечно, думал обезопасить себя этим средством – и ошибся. На совете порешили убить князя в эту же ночь. Андрей, по известию одной летописи, спал один, заперев дверь, а по другим, близ него находился мальчик-слуга. Заговорщики, отправляясь на свое дело, зашли прежде в погреб, напились для смелости вина и потом направились к спальне Андрея.

«Господине, господине!» – сказал один, толкаясь в дверь. «Кто там?» – откликнулся Андрей. «Прокопий», – отвечали ему. Прокопий был верный слуга Андрея. «Нет, паробче, ты не Прокопий», – ответил, догадавшись, Андрей и бросился искать меч. Был у него меч Св. Бориса, которому он приписывал особую силу, но меча при нем не оказалось: Амбал ключник заранее унес его. Заговорщики выломали дверь и бросились на Андрея. Князь был силен, начал бороться с ними. Впотьмах убийцы ранили одного из своих, но потом, различив князя, поражали его мечами, саблями и копьями. Думая, что уже покончили с ним, они ушли, но князь, собрав последние силы, выскочил за ними, спустился с лестницы и спрятался под сени. Убийцы услышали его стоны. «Князь сошел с сеней вниз», – закричал один. «Посмотрим», – сказали другие и бросились назад в спальню. Князя там не было. «Мы погибли, – закричали они, – скорее, скорее ищите его!» Зажгли поспешно свечи и по следам крови на лестнице нашли князя: он сидел, прижавшись за лестничным столбом, и молился. Петр Кучкович отсек ему правую руку. Князь успел проговорить: «Господи, в руки твои передаю дух мой!» – и скончался.

Уже рассветало. Убийцы нашли Прокопия, княжеского любимца, и убили его. Оттуда опять взошли они на сени, набрали золота, драгоценных камней, жемчуга, разного имущества и отправили, взложив на приготовленных их соумышленниками коней, а сами, надев на себя княжеское вооружение, собрали своих: «Что, – говорили они, – если на нас приедет дружина владимирская?» – «Пошлем во Владимир», – решили злоумышленники.

Они послали к владимирцам, извещали о случившемся и велели сказать: «Если кто из вас что-нибудь помыслит на нас, то мы с теми покончим. Не у вас одних была дума; и ваши есть в одной думе с нами». Владимирцы отвечали: «Кто с вами в думе, тот с вами пусть и будет, а наше дело сторона». Весь дом Андрея был разграблен. Так поступали, сообразно тогдашним обычаям и понятиям. Имущество казненного общею волею все отдавалось на «поток и разграбление». Обнаженное тело князя было выброшено в огород.

Был между слугами князя один киевлянин Кузьмище. Узнав, что князь убит, он ходил и спрашивал то того, то другого: «Где мой господин?» Ему отвечали: «Вон там в огороде лежит, да не смей его трогать. Это тебе все говорят; хотим его бросить собакам. А кто приберет его, тот наш враг и того убьем». Но Кузьмище не испугался угроз, нашел тело князя и начал голосить над ним. К нему вышел Амбал. «Амбал, враг, – закричал, завидев его, Кузьмище, – сбрось ковер или что-нибудь – постлать или чем-нибудь прикрыть нашего господина!»

«Прочь, – сказал Амбал, – мы его выбросим псам». «Ах ты еретик, – воскликнул Кузьмище, – как псам выбросить? А помнишь ли, жид, в каком платье ты пришел сюда? Ты весь в бархате стоишь, а князь лежит голый! Сделай же милость, брось что-нибудь». Амбал бросил ему ковер и корзно (верхний плащ). Кузьмище обернул ими тело убитого и пошел в церковь. «Отоприте божницу!» – сказал Кузьмище людям, которых там встретил. Эти люди были уже на радостях пьяны. Они отвечали: «Брось его тут в притворе. Вот нашел еще себе печаль с ним!» Кузьмище положил тело в притворе, покрыв его плащем, и причитал над ним так: «Уже, господине, тебя твои паробки не знают, а прежде, бывало, гость придет из Царьграда или из иных сторон русской земли, а то хоть и латинин, христианин ли, поганый, ты, бывало, скажешь: поведите его в церковь и на полаты, пусть видят все истинное христианство и крестятся; и болгары, и жиды, и всякая погань – все, видевшие славу Божию и церковное украшение, плачут о тебе; а эти не велят тебя в церкви положить».

Тело Андрея лежало два дня и две ночи в притворе. Духовенство не решалось отпереть церковь и совершать над ним панихиды. На третий день пришел игумен монастыря Козьмы и Дамиана, обратился к боголюбским клирошанам и говорил: «Долго ли нам смотреть на старейших игуменов? Долго ли этому князю так лежать? Отомкните божницу, я отпою его; вложим его в гроб, пусть лежит здесь, пока злоба перестанет: тогда приедут из Владимира и понесут его туда». По совету его, отперли церковь, положили тело в каменный гроб, пропели над ним панихиду. Этому, как видно, никто уже не мешал.

Между тем оказалось, что убийцы совершили поступок, угодный очень многим. Правление Андрея было ненавидимо. Народ, услыхав, что его убили, бросился не на убийц, а напротив, стал продолжать начатое ими. Боголюбцы разграбили весь княжий дом, в котором накоплено было золота, серебра, дорогих одежд, перебили его детских и мечников (посыльных и стражу), досталось и мастерам, которых собирал Андрей, заказывая им работу.

Грабеж происходил и во Владимире, но там одно духовное лицо, по имени Микулица (быть может, тот самый поп Никола, который помог в 1155 году Андрею похитить в Вышгороде икону Богородицы), в ризах прошел по городу с чудотворною иконою; это произвело такое впечатление, что волнение улеглось. Весть об убиении Андрея скоро разошлась по земле: везде народ волновался, нападал на княжеских посадников и тиунов, которые всем омерзели способами своего управления; их дома ограбили, а иных и убили.

Не ранее как через шесть дней после смерти князя, владимирцы, как бы опомнившись, порешили привезти тело убитого. 5 июля они отправили игумена Богородицкого монастыря Феодула с деместником (уставщиком) Лукою и с носильщиками за телом в Боголюбово, а Микулице сказали: «Собери всех попов, облачитесь в ризы, станьте с образом Богородицы перед Серебряными воротами и ждите князя!» Серебряными воротами назывались те ворога города, которые выходили на дорогу в Боголюбово; с противоположной стороны были Золотые ворота.

Народная толпа вышла из города. Когда похоронное шествие стало приближаться, показалось княжеское знамя, послышалось погребальное пение, тогда злоба уступила место печали; вспомнили, что за умершим были не одни дурные дела, но были и добрые, вспомнили его усердие к храмам и оплакивали князя.

Его погребли в церкви Св. Богородицы. Несомненно, что ненависть к Андрею не была уделом одной незначительной партии, но была разделяема народом. Иначе нельзя объяснить того обстоятельства, что тело князя оставалось непогребенным целую неделю, и народ, услышав о насильственной смерти своего князя, обратился не на убийц его, а на его доверенных и слуг. Но, с другой стороны, если поступки этого князя, руководимого безмерным властолюбием, возбудили к себе злобу народа, то все-таки его деятельность в своем основании согласовалась с духом и характером той земли, правителем которой он был.

Так окончил свою жизнь великий князь Андрей Боголюбский — первый крупный русский политик, не поддающийся однозначной исторической оценке. Он завершил киевскую эпоху русской истории и ушел из жизни, так и не сумев создать прочных устоев нового государственного порядка. Отечески любя свое родное Залесье, Андрей возвеличил его политически и одухотворил его пейзажи прекрасными городами и великолепными храмами. Но ради процветания своей отчины он готов был опустошить дотла другие русские земли. И даже в самом его «царстве», посвященном Божьей Матери, по воле Андрея или с его попустительства творились такие жестокости и безобразия, что множество людей могло сказать вместе с Даниилом Заточником: «Кому Боголюбое, а мне горе лютое». Умный, смелый, волевой человек, на голову превосходящий своих соперников, Андрей повел дела таким образом, что незадолго до своего конца стал свидетелем краха почти всех своих начинаний. Поборник политического «самовластия», он своей церковной политикой едва не привел к расколу Русской церкви на две независимые митрополии. В повседневной жизни Андрей стремился следовать нравственным нормам христианства, был набожен, нищелюбив и «не помрачи ума своего пьяньством». Но похоже, что его нравственные добродетели шли больше от головы, чем от сердца. Целиком занятый формальным соблюдением христианских заповедей и церковных предписаний, Андрей обращал мало внимания на внутреннее строительство души. Слишком многие его поступки говорят о душевной черствости и отсутствии подлинного милосердия и сострадания к людям. Поэтому, несмотря на широкую благотворительность и строгое благочестие, он не пользовался любовью ни народа, ни своего окружения; страх перед ним заглушал все другие чувства у его подданных. Андрей прожил всю жизнь с Евангелием в руках, но в таком полном и безнадежном отчуждении от ближних своих, которое обрекло его на страшную одинокую смерть и двухдневное посмертное одиночество — обезображенным, нагим, под пропитанным кровью плащом, в пустом церковном притворе.

Медитация 8-й Мастер


СООК РОН

ЭТОЛ ТООН

СИОН АУО

ХАА ИНН

ПРИСЦЕЛЬС ОСТЕР