Лекция 7

Религия и мифология праславян

 

Мы вкратце рассмотрели состояние праславянских племен на физическом плане – географию их распространения и образ жизни, но не забываем самое главное – жизнь древних людей была глубоко магична. Их связь с Тонким планом была постоянной и непосредственной, явления и сущности, «потусторонние» с нашей современной точки зрения, были для них ощутимой реальностью. Конечно, люди и тогда обладали разной чувствительностью – одни большей, другие меньшей, и ощущали это по-разному, но все знали о существовании иноматериальной реальности, вырабатывали способы с ней взаимодействовать, разнообразные обряды входили в образ жизни.

Религия и мифология

Духовный мир праславян может быть представлен с достаточной ясностью благодаря свидетельствам языка, позднейшего фольклора, народного искусства. Многие черты «языческих» религиозных представлений и мифологии славянских народов отчетливо восходят к временам праславянской общности. Круг известных всем славянам богов довольно ограничен. Это почти исключительно древние индоевропейские божества — и в основном прямые воплощения природных сил. Впрочем, так же будет выглядеть при детальном исследовании любой иной пантеон богов древней Северной Европы. Разветвленные божественные иерархии скандинавских или ирландских мифов — результат столь же долгого многовекового развития, как и позднейшие пантеоны отдельных славянских народов. Когда бы ни произошло восприятие предками славян обозначения «бог» для высших сверхъестественных существ, уже в праславянском языке другого названия не существовало.

«Бог» означало, с одной стороны, даруемую высшей силой удачу, в том числе материальные блага, с другой стороны — саму эту силу. Идея надежды на «бога», благодарности ему за удачу присутствует во многих древних славянских присловьях. Они довольно близки по смыслу, хотя ни одно из них не может считаться строго общеславянским. Праславянским является и слово «богиня», лишний раз подтверждая исконность последнего, мифологического смысла. Любопытно, что в некоторых славянских языках «богиней» звалась и «колдунья/гадалка» — то есть жрица-ведьма, отождествляющая себя с богиней в обряде.

Старое имя верховного небесного бога – «Див». Следы его, пусть нечеткие, сохранились во всех славянских традициях. Див выступал как воплощение неба и небесного света, как родоначальник божественных существ (дивов), как отец всего живого и хозяин диких («дивьих») зверей и природы в целом. С другой стороны, в конкретных мифах он практически не действует. Характерные черты «Небесного Отца», высшего бога и родоначальника всякой жизни постепенно перетекают к другим богам славянского пантеона — Перуну, Велесу, Солнцу, воплощению судьбы Суду.

Совершенно иначе, ярко и выразительно, выступает в религии и мифологии всех славянских народов Земля, Мать Сыра Земля, божественная супруга Неба. В браке с Небом Земля порождает все живое и особо считается «матерью родной» для людей. Погребение возвращает человека в лоно Земли. Поверье, что все живое вышло первоначально из Земли, омытой небесным дождем, очень долго сохранялось у славян. Этот миф отразился в обряде вызывания дождя. Жрицы, обливая себя водой, призывали супруга богини облить плодоносным дождем землю. Здесь небесный муж Земли уже сливался с громовержцем Перуном (Додолом), а сама богиня именовалась, соответственно, Додолой.

Зимнее время рассматривалось как пора беременности Земли, когда запрещено тревожить ее земледельческими орудиями. К «Матери Сырой Земле» древние славяне обращались с различными молитвами, исповедовались ей в своих проступках. Древнейшее происхождение имеет обычай клясться Землей, склоняясь к ней и целуя либо касаясь ее рукою. Он, собственно, и звался изначально «клятвой». Всякое осквернение Земли запрещалось, а нанесение ей «ударов» и «ран» непременно обставлялось охранительными ритуалами. Мать-Земля воплощала различные силы природы — как созидающие, так и разрушительные, как благие, так и грозные. Она являлась для славянина как бы воплощением идеи космического равновесия — между небом и подземным миром, между жизнью и смертью. В этом смысле образ богини-женщины мог сливаться уже в праславянском искусстве с образом связывающего миры и дарующего жизнь Мирового Древа.

Культ Земли являлся главным женским культом праславянской религии, и именно ее жрицами были «ведьмы», пугающая память о которых щедро отразилась в поверьях и фольклоре. Из мужских небесных божеств наиболее заметная фигура, как и в балтославянской религии, — громовержец Перун. Перун позднее представлялся в образе седого («серебряная голова») и златоусого воина, едущего по небесам в колеснице или верхом на коне. Происхождение слова «молния» связано с представлением об оружии божества — молоте (позже топоре). Человек, погибший от молнии, не оплакивался — считалось, что Перун наказал его или такой ценой избавил от укрывшейся в теле нечисти. Гром происходит от удара молота-молнии о землю (первоначальный смысл слова — «падение с грохотом»). Другое оружие громовержца — каменные стрелы, превращающиеся в белемниты («чертовы пальцы»).

Перун выступает и как бог-родоначальник славян, верховный покровитель воинов-дружинников, а также воплощение справедливости и правосудия. Священные животные Перуна — бык, конь, а также, вероятно, козел. Именно их по преимуществу и приносили ему в жертву. Перун — обладатель стад небесного скота, и гроза могла пониматься также как нападение его быков на землю. Из растений Перуну посвящался дуб, а иногда дикая яблоня. У дубов или в дубовых рощах располагались древнейшие места поклонения громовержцу. В честь Перуна возжигались священные огни, и огонь воспринимался как стихия, непосредственно подчиненная громовержцу. Четверг считался днем, посвященным Перуну. Место жительства Перуна — высокие горы.

Бык являлся священным животным громовержца и в позднейших славянских поверьях сохранил черты его животного двойника. Жертвоприношению быка придавался особый смысл, с ним связывали успех в хозяйственных делах, оно сопровождалось особо торжественной ритуальной трапезой. Бык наделялся в народных представлениях особой силой — как естественной, так и сверхъестественной, «святой». Он, в частности, рассматривался как охранитель земных вод.

Особые религиозно-мифологические представления связаны были у славян с коровами. Их не забивали на мясо, за исключением редких ритуальных (в древности — жертвенных) трапез. Они также связывались в поверьях с небесными и земными водами, воплощая в том числе грозовые тучи и снегопад. Осадки могли мыслиться как молоко небесных коров, тогда как зажженный молнией огонь тушится лишь молоком земной коровы. Многие поверья были связаны с защитой коровьего молока от враждебных колдовских сил.

Противником Перуна в первоначальном индоевропейском мифе выступал Велес (Волос), «скотий бог» позднейшей Руси, преемник индоевропейского божественного Змея. Противник громовержца похищает у него скот и запирает небесные воды, однако самой частой для праславян версией был миф о похищении Солнца (или его детей), сохранившийся у всех групп славян. В этом сюжете (который понимался уже зачастую как сказка) Солнце похищают демоны или змеи, а герои или божество возвращают его. Перун вступает в бой с противником и преследует его, меча стрелы-молнии. Враг пытается скрыться в разных обличьях, прячется в теле животных и людей, за камнями, в дуплах деревьев, но громовержец раз за разом поражает его. Наконец, враг повержен, и на землю проливается живительный дождь. Но и поныне Перун гонится от весны до осени на своей колеснице за врагом или его приспешниками (бесами, змеями). Отсюда, либо от движений небесных змеев, и происходят грозы. Согласно дожившим до нового времени мифологическим представлениям, радуга — змей-дракон, пьющий с земли воду и тем вызывающий грозу.

Миф о поединке Перуна со Змеем повторяется применительно к героям из числа людей. Чудовищные змеи, живущие за пределами населенной земли или в подземных укрытиях,— главные противники героев славянского эпоса и волшебно-героических сказок. Характерным примером является именно сюжет о возвращении Солнца, где сверхъестественный избавитель легко уступает место герою-человеку. Вместе с тем на ранних этапах истории славянской религии Велес играл весьма значимую роль в пантеоне — возможно, являлся даже в определенном смысле верховным божеством. На периферии славянского мира преимущественное почитание Велеса или напоминающих его богов потустороннего мира при малой роли Перуна и небесных богов держалось долго. Однако такое представление не было общепринятым в варьирующейся и текучей первобытной мифологии праславян.

Велес считался главным помощником труженика, ответственным за хозяйственную жизнь. Он почитался как «скотий бог» — защитник скота и покровитель всех скотоводов. Покровительствовал Велес и земледельцам. В благодарность за урожай оставляли еще в новое время несжатыми несколько колосьев — «Велесу (Волосу) на бородку». В целом для людей Велес выступал как даритель богатства, достатка — и основанной на нем власти. Причина, по которой Велесу подвластны скот и растения,— его власть над всей дикой природой. Велес — владыка лесов, предводитель лесных духов, и идущий в лес охотник должен считаться с ним. Точно так же покровительствовал он, видимо, и бортничеству. Священный зверь Велеса — медведь. Как повелитель полного тайн загробного мира, Велес помогал колдунам, чародеям, оборотням, а также «песнотворцам» наподобие древнерусского Бояна. Загробный мир («бездна», «заморье») оставался главной обителью Велеса. Души усопших представали, видимо, как стадо Велеса, дарованное ему взамен потерянного небесного стада («Влашичи», «Волосыни» — созвездие Плеяд).

Велес представал также, по всей видимости, как владыка, распорядитель и обитатель земных вод — от прудов, рек и озер до морей. В позднейших обрядах сохранились следы различных жертвоприношений Велесу — от растительных до человеческих. Последние были призваны отвратить наиболее страшные беды, причем иногда приношение делалось не только Велесу, но и Земле (жертву закапывали заживо). Отношение к мифологическим «Змеям» вообще у славян было двояким. С одной стороны, Змей выступал как людоед, соблазнитель и погубитель женщин, разоритель земель и противник эпических героев. Но с другой стороны, в разных славянских традициях сохранились следы и совсем иного представления о Змее — как защитнике, дарителе богатств. Иногда змей (мужского пола) выступает как противник змеи (женского пола), защищающий от нее людей и их пропитание. К змею-оборотню через родившегося от него героя-чародея возводили себя роды правителей. Все это указывает на то, что на ранних этапах истории славянской религии смена божественных поколений еще не вполне завершилась, и Змеи почитались почти наравне с богами. Змеи мифологические неотличимо сливались в мифах со змеями реальными.

Общеславянским является поверье, согласно которому крылатым, иногда многоголовым, змеем-драконом становится обычная змея, прожившая от 30 до 100 лет невидимо для людей, в недрах земли. Некоторые змеи или ящерицы обладают золотыми рожками или короной, которую человек может получить в дар или украсть. Этот талисман дает возможность понимать язык животных. Вероятно, первоначально обладание «короной» приписывалось божеству в облике змеи (тому же Велесу?), способному вознаграждать верных людей. Мифология змея довольно полно отразилась в общеславянском сказочном сюжете о «змее-супруге», в значительной части восходящем к индоевропейской и даже доиндоевропейской древности. В этом мифологическом по корням своим рассказе змей берет в жены земную девушку (обычно спрятав или захватив ее одежду во время купания), которая, впрочем, живет с мужем счастливо и рожает от него детей. Отпустив жену повидать родных, он дает ей некий условный сигнал, которым можно его вызвать. Однако родичи вызнают от детей сигнал и убивают змея. Мать превращается сама и превращает детей в деревья или в птиц (чаще всего кто-то из превращенных становится бездомной кукушкой).

С индоевропейской мифологией связан и еще один персонаж, также принадлежавший к кругу потусторонних богов. Это Мора (позднее «Мара») — то ли неверная жена громовержца, то ли сестра, наказанная им за кровосмешение. Мора рассматривалась как подземная богиня, насылающая болезни и смерть. Позже у западных славян, восприняв некоторые черты Богини-Матери (с которой и так отчасти пересекалась), она стала чтиться как Марена (Морена), божество зимы и смерти. В обрядах, связанных с Марой и Мареной, отражается миф об уничтожении (сожжении, испепелении) ее громовником. «Смерть» (часто как имя мифологического существа) — в славянских языках женского рода. Смерть представлялась обычно в виде чудовищной старухи, которая является людям в смертный час или ожидает кончины, стоя над больным.

Вторым по значимости кругом божеств были воплощения светил, в тех или иных комбинациях действовавшие в мифе о «небесной свадьбе». Наиболее важным для славян-земледельцев было Солнце, представлявшееся издревле то в мужском, то в женском обличье. Высокое почитание Солнца отразилось во множестве его эпитетов — «красное», «ясное», «светлое» и т. д. Солнце изображалось как могущественное божество, постоянно наблюдающее за делами людей и помогающее живущим по правде. Солнцем клялись, ему молились при восходе и закате. Если Солнце предстает в женском обличье, то, как правило, в качестве сестры или жены Месяца. Если же Солнце — мужчина, то может выступать как свойственник людей, муж земной женщины. Так, у южных славян сохранился древний миф о похищении Солнцем жены с помощью специально созданных для этого качелей. Мертвые, по некоторым поверьям, уходят под покровительство Солнца. Солнце предстает как глава большого семейства. Его (или ее) дети — звезды или зори. Затмения Солнца объяснялись тем, что за ним охотится чудовище. У южных и восточных славян в этой роли выступает волкодлак – человек-оборотень, но общеславянским является миф, согласно которому причина затмений — змей-ящер, который «высасывает» Солнце. Другим общеславянским же объяснением причин затмений является сражение Солнца с Луной (Месяцем).

Именно солнечное божество выступало дарителем весны и плодородия в древнем и общеславянском поверье о персонаже, который ежегодно «отмыкает» ключом небо или землю, чтобы освободить живительные силы. Этот мифологический мотив отразился в ритуальной календарной поэзии большинства славянских народов. Гораздо меньшим почитанием пользовалось ночное светило. Хотя оно именовалось также «Луной», основным названием было все-таки «Месяц», что видно и по праславянским уже производным от этого слова. Особенно характерно «Месячко» — ласкательное, задабривающее обращение к Месяцу как к живому существу. Соответственно, обожествлялась Луна почти исключительно в мужском обличье, как Месяц. В целом славяне относились к Луне без доверия. Но все-таки иногда к Месяцу обращались, особенно за помощью в колдовстве и оборотничестве. Месяц гораздо в большей степени, чем Солнце, связывался с загробным миром. Лунный свет считался опасным для людей, особенно для детей. С другой стороны, по Луне считали месяцы. Собственно, практически общеславянским является поверье о двенадцати братьях-Месяцах (реже сестрах-Лунах), сменяющих друг друга на небе.

С полнолунием и новолунием было связано множество хозяйственных и бытовых примет, а также ритуальных запретов. Безлунная пора рассматривалась как крайне опасная, принадлежащая всецело нечистой силе. Пятна на Луне народная фантазия славян, как и многих других народов, связывала с человеком или сверхъестественным существом, которого высшие силы переместили туда (обычно в наказание за дерзость, но иногда из жалости или любви). Нередко в этой роли выступает земная женщина с ношей — корзиной или коромыслом. Нетрудно видеть, что здесь Луна воспринимается скорее как «планета », как некое аналогичное Земле пространство, чем как живое существо. Впрочем, в другой версии пятна объяснялись тем, что божество (Солнце или иное) испачкало Луну (Месяца) во время их ссоры, иногда после «небесной свадьбы». Уже в праславянской мифологии возникает и развивается образ Зорь, особенно вестницы дня Денницы. Денница могла представать в самых разных ролях в сюжете «небесной свадьбы ». Выступала она как одна из сестер-Зорь. Зримым воплощением ее считалась Венера как «утренняя звезда».

К числу древнейших и высокопочитаемых славянами божеств относился также Огонь. В позднейшем фольклоре он представлялся как могущественный «царь». К Огню обращались в молитвах и заклинаниях, приносили ему жертвы (особенно петухов), звали его «батюшкой». Считавшийся его воплощением священный («живой», «святой») огонь добывали трением. Огонь выступает как очищающая стихия. К его помощи прибегали при принесении клятв, во время эпидемий. Огонь возносит в небесные обители души умерших после сожжения тел. Он — посредник между миром богов и миром людей. В мифах Огонь выступает как змееборец, подобно Солнцу и особенно Перуну. С другой стороны, огонь — атрибут и самих «огненных» змеев, чем подчеркивается их сродство с богами.

Важную роль в мифологии и религии древних славян играл обожествленный Ветер. Его задабриванию и почитанию отводилось немало места в народных обрядах. Но уважения в этом почитании было гораздо меньше, чем в почитании Солнца или Перуна. Если дождь и солнечное тепло приносили пользы не меньше, а то и больше, чем вреда, то буйный ветер, как правило, оказывался врагом селянина. Ветер (или несколько братьев-Ветров) поселяются народной фантазией, как правило, в подземных пещерах или где-то на краю земли. «Добрые» ветры ласковы к людям, помогают земледельцам, путникам. «Злые» ветры несут разрушение, болезни и смерть. Усмирение ветра было главной целью тех, кто обращал к нему молитвы и заклинания. На его крыльях носятся над землей злые духи. К Ветру прибегают при своих заклятиях вредоносные колдуны. Ветер обладает «дурным глазом». Человек, хотя бы увидевший ураганный «вихрь», смерч, может сойти с ума или стать эпилептиком (припадочным).

Верили древние славяне и в воплощения судьбы. Наиболее распространенный образ — Суд и суденицы, которым по ряду черт близки Род и рожаницы из древнерусского пантеона. Древнерусский Род — «творец всему». Оттого что он с неба «мечет на землю груды (т. е. «комья», осадки)», рождаются дети. Согласно же южнославянским сказкам, дети рождаются, когда Суд разбрасывает по полу своего небесного или подводного дворца черепки или золото. Когда разбрасывает черепки — рождаются бедные. Когда разбрасывает золото — богатые. Таким образом, божество определяет человеческую судьбу. Рожаницы (или наречницы, суденицы) помогают женщинам рожать и одновременно определяют судьбу каждого новорожденного. У славян часто встречаются сказки и легенды о трех призрачных женщинах, являющихся ночью после родов и предрекающих новорожденному судьбу — чаще всего тревожную.

Астральная мифология — представления о звездном небе, об олицетворениях созвездий — восходила в основном к индоевропейской эпохе. Славяне, подобно многим другим индоевропейцам, считали Большую Медведицу небесной колесницей или повозкой, «Колой», «Возом». Малая Медведица у славян, как и у многих других народов, числилась парой к Большой («Малая повозка»). Созвездие Ориона либо считалось заброшенным на небо посохом (палкой), либо олицетворялось в образе трех небесных косарей («Косцы»). Плеяды олицетворялись либо как курица с цыплятами, либо как семь женщин, что соотносилось в древности с представлением о них как о «Волосынях», стаде или женах загробного бога Велеса.

Из многочисленных духов, представления о которых составляют низшую мифологию славянских народов, некоторые также восходят к праславянскому прошлому. Весьма древними, относящимися еще к индоевропейской традиции, были представления о лесных духах. Важную группу составляли воплощения ветров и ураганов. Холодный ветер с севера или с запада имел личностное обозначение «Горняк». Буйные вихри, ураганы, бури олицетворялись в образе гигантских крылатых или змееобразных тварей — юд. Подобно другим злым духам, юды обманывают, искушают («юдят») неосторожных людей. Верили праславяне и в домашних духов. Считалось, что дух жертвы, принесенной богам для защиты от злой судьбы, оберегает хозяина дома как его заместитель, «наместник».

Наряду с духами природы и жилья древние славяне верили также в разнообразные и по преимуществу враждебные силы потустороннего мира. Помимо благожелательных к своим потомкам и почитаемых ими «дедов», иной мир населяют те, кто не получил должного погребения и потомства не оставил. К этой категории относятся, например, призраки безвестно усопших маны, которые морочат («манят») путников в местах своей гибели. К ним близка или даже изначально тождественна другая разновидность вредоносных призраков — мары, вызывающие слабость и удушье, в том числе во сне. Нави — демоны из царства мертвых, также являющиеся незримо, приносящие болезни и смерть. В древности, впрочем, это слово обозначало скорее саму смерть и мертвое тело.

«Нежитью» изначально назывался дух, приносящий очень распространенные в лесных краях простудные болезни — нежить вселяется в горло человека и «не дает житья». К демонам иного мира относились и бесы. С ними связывались недуги иного рода — бес «бесит», вводит человека в неистовство и безумие. Воплощением удушья или ночного кошмара, возможно, изначально являлась яга, образ которой много позднее у восточных и западных славян соединился с известными сказочно-мифологическими сюжетами.

Большую роль в религии древнейших славян играли животные — как домашние, так и дикие. Мифологические представления о них были тесно связаны с идеей загробного существования. Славяне, как и другие индоевропейцы, верили в возможность воплощения умерших людей в животных или в явления умерших в образе животных. С другой стороны, присутствовала, видимо, и столь же распространенная идея «вечного возвращения», возрождения в потомстве, в том числе из временного животного состояния.

Однако поверьями такого рода почитание животных отнюдь не ограничивалось. Еще одно домашнее животное, пользовавшееся у всех славян особым почитанием, — конь. Конь выступал в обрядах и поверьях как вестник смены времен года, воплощение плодородия. Коней использовали в гаданиях и приметах. Последнее было связано с ролью коня как проводника в загробный мир — в том числе непосредственно в погребальном обряде, где кони запрягались в воз с телом умершего. Наконец, змееборец, будь то герой или божество, всегда предстает как всадник на коне.

Еще более двойственной, связанной и с «верхним», и с «нижним» мирами, была роль священной домашней птицы — петуха. Он также рассматривался как вещун и противник разнообразной нечисти. И в то же время петух отчетливо наделяется чертами мифологического Змея. Он одновременно и даритель богатств, и грозный оборотень, который может стать опасным для хозяев. Подобно змею-охранителю, петух сражается со змееобразными же чудовищами, воплощающими разрушительные силы природы. Некоторые поверья прямо связывают петуха со змеем. Петухов приносили в жертву богам-змееборцам — громовержцу или Огню, но и при иных ритуальных случаях. Разрушительный пожар представлялся-славянам «красным петухом». Ритуал жертвоприношения петуха, сохранившийся в близких формах в разных славянских и неславянских традициях, может восходить еще к праславянской или древнеевропейской эпохе. Обряд был приурочен к осеннему обрядовому циклу — дожиночным или свадебным ритуалам, так что призван был, вероятно, обеспечить плодородие на будущее. Птицу заживо жарили либо убивали ударом цепа, оружия, дубины. Участники обряда съедали мясо петуха, кропились его кровью. Отдельные параллели в других обрядах указывают на то, что петух выступал как замена животной (бык) или человеческой жертвы.

Если домашние животные играли большую роль как в мифологии, так и в повседневной обрядности,— в том числе как животные жертвы,— то дикие в большей степени принадлежали миру мифа. Рассматриваясь как принадлежность «чужого», нечеловеческого пространства, они наделялись фантастическими чертами. По сути, не существовало четкой грани между миром природных духов и диких животных — это был один и тот же мир. Все его обитатели почти в одинаковой степени рассматривались как существа сверхъестественные. Соответственно, охота или иное столкновение с «чужим» за околицей поселения понималось как столкновение с иным миром и обставлялось массой ритуальных условностей.

Наиболее почитаемыми из числа диких зверей были волк и медведь. Волк выступал как своеобразное воплощение всякой «чуждости», неестественности и инаковости, как обобщенный образ «чужого». В то же время это – священное животное, посредник не только между миром живых и миром мертвых, но и между богами и людьми, «божья собака». Волков задабривали особыми молитвами и заклинаниями, а также жертвоприношениями. Волк — одновременно и животный образ оборотня-волкодлака. Волки имеют некоего божественного покровителя, «хозяина волков», который собирает их по ночам и назначает им добычу. Этот возникший еще у древних индоевропейцев миф был хорошо известен всем славянам и прямо перекликается с ритуалами «людей-волков». У славян в роли «хозяина волков» мог выступать один из верховных богов пантеона. Чаще всего это Перун, соотносящийся с мифологическим оборотнем, сыном и победителем Змея.

У восточной части балтославян обычаи волчьего культа сохранялись в самом простом и прямолинейном виде вплоть до середины I тысячелетия до н. э. О том же свидетельствуют и общность балтийских и славянских поверий об оборотнях, и вероятная сохранность тайных мужских союзов до раннего средневековья. Однако еще до окончательного распада индоевропейской общности обстановка начала меняться. С одной стороны, круг посвященных начал сужаться от мужчин племени вообще до мужчин-воинов. С другой стороны, ответом общины, особенно в условиях нарастающей «матриархальной реакции», могло стать выдавливание союзов из общественной жизни. Именно поэтому жители «мужского дома» в лесу превращаются в «разбойников», а в фольклоре и языке германцев и славян образ «человека-волка» уже в глубочайшей языческой древности обретает двойственные черты. Это не только почитаемый «ведун», «вещун», но и «ворог», «враг», warg — злой колдун, убийца и преступник.

В обществе протославян роль «волчьих братств» была весьма велика. Недаром именно у славян понятия вроде «ведун», у балтийцев означавшие жрецов, имели и второе значение — «волк/оборотень». На каком-то этапе, охватывая всех мужчин племени, мужские союзы вобрали в себя и воинскую, и жреческую функции. Однако имелись силы, им противодействующие, и они подчас оказывались сильнее. Это было связано с усилением матриархальных начал и с появлением затем женщин-жриц, «ведьм». Вероятно, протославянские земли в конце бронзового — начале железного века были полем битвы двух в равной степени устрашающих для непосвященных религиозных сил. Фольклор у всех групп славян сохраняет мифологическое представление о былом «царстве женщин».

С культом волка был тесно связан культ медведя. Обращающийся в волка мог уметь обращаться и в медведя. Во второй части самого слова «волкодлак» иногда видят утраченное балтославянское название медведя. Поклонение медведю отражается и в фольклоре. В славянских сказках сохранился индоевропейский образ героя, рожденного в браке женщины с медведем. В образе медведя часто изображался персонаж, приносимый в жертву плодородию Земли — медведь мог в этом кровавом обряде заменять «царя»-человека. Название зверя запрещалось произносить, оно замещалось описательными словами, из числа которых и утвердилось в праславянском «медведь». Медведь почитался даже выше волка — во всяком случае, при сохранении индоевропейского имени волка, имя медведя заменилось у славян эпитетом *medv-ed- «едящий мед». Само оно тоже позднее стало табу в народной культуре. Подобно волкам, медведи выступают как исполнители воли высших сил, борющиеся со злыми духами и наказывающие людей за нарушение ритуальных запретов. Если волк мог хотя бы отчасти соотноситься с Перуном, то медведь являлся священным животным или даже воплощением Велеса и в качестве такового мог наделяться чертами Змея. По широко распространенным славянским легендам, медведи могут сожительствовать с человеческими женщинами. Медведей также задабривали различными обрядами и жертвоприношениями. Мясо, когти и зубы, шерсть священных зверей использовались как обереги.

Животная сказка — далеко не просто «басня», а отражение древних тотемных мифов. Любопытно, что в славянских (и не только) сказках лиса противопоставляется волку и медведю — персонажам жестоким, но прямолинейным до глупости. Имя лисы, как зверя опасного, тоже подвергалось табу и сознательным искажениям. Многие другие животные — скажем, жабы, черепахи, бобры — увязывались в сознании древних индоевропейцев с силами подземного мира. Эти представления вполне унаследовали и славяне. Такие животные не пользовались уважением, считались вредными, однако именно потому могли числиться посвященными потусторонним богам. Это вело к призыву или использованию их в магии и иных обрядах.

В связи с культом волка следует упомянуть и об известном почитании собаки — как его домашнего «двойника», помощника и защитника человека. Замена индоевропейского названия собаки на «пес» подтверждает, что она выступала в религии балтославян священным собратом волка, «божьей собаки». Это почитание отразилось в некоторых фольклорных сюжетах — в частности, в мифе о том, что собаке человек обязан хлебом. Широко распространен в Евразии, в том числе во всех группах славян, бытовой по форме рассказ о несправедливо убитом верном псе. В славянских версиях собака обычно убивает ползущую к ребенку змею. Хозяин, увидев окровавленную морду верного сторожа, в страхе за дитя, не разобравшись, убивает пса и лишь затем, при виде трупа змеи, раскаивается. Сюжет мог в древности быть и легендой, обосновывающей почитание собаки или духов в ее облике. У славян известны случаи, когда в образе собак представлялись духи предков, «деды».

Наряду с волком и медведем из хищников священным животным считалась рысь. Из других диких животных у славян сохранялось почитание вепря (развитое у германцев, для которых он являлся племенным тотемом), оленя, лося. Особенно же характерно для балтославян почитание дикого быка — тура или зубра. Он еще и в раннее средневековье рассматривался у восточных славян как особое божество (судя по названиям Турово капище, Турова божница).

Получили развитие в славянских поверьях и мифологические представления о других животных. Диких животных воспринимали в основном как принадлежность нижнего мира, как существ демонических. Это отразилось уже в представлениях о волке и медведе, а еще в большей степени о других, гораздо более безопасных для человека лесных зверях. Заяц рассматривался как вестник или воплощение опасных лесных духов, а иногда как злокозненный оборотень. Он выступает как вестник неудач, отсутствия добычи, пожара. Название «заяц», восходящее к дославянской древности, видимо, было сознательно искажено из соображений табу. Сам обладающий чутким, «заячьим» сном, заяц способен передать его и человеку — вплоть до бессонницы. Заяц — воплощение трусости, но одновременно и разумной осторожности, и встретивший зайца охотник не дождется удачи. С другой стороны, именно благодаря своей связи с огнем заяц связывается и с благим Солнцем («солнечные зайчики»). Особая плодовитость сделала зайца одним из важнейших эротических символов народной культуры. Заяц выступает как образ плодовитого мужчины, как предвестие брака, совокупления, беременности, многодетности.

Еще в большей степени демоническими и хтоническими чертами наделялись малые лесные хищники — ласка, горностай, барсук, куница, а также лисица и выдра. Все эти животные (а к ним иногда примыкают еще бобер и белка) рассматриваются как единый класс, почти принадлежащий нижнему миру, пограничный с «гадами». С миром последних особенно связывается и перекрещивается ласка. Она предстает как вредоносное, колдовское существо и к тому же наделяется в поверьях фантастическими чертами (например, умением летать). С другой стороны, ласка и другие подобные животные рассматриваются как благие (но и опасные) домовые духи, в частности, как покровители прядения и ткачества. В фольклорной эротике ласка, куница, горностай, выдра, белка соотносятся с женским началом, так же как заяц — с мужским.

В группу собственно «гадов», вредоносных подземных существ, входили пресмыкающиеся, земноводные, насекомые, черви, но также некоторые млекопитающие (мыши, летучие мыши, крысы, кроты, отчасти ежи) и рыбы (вьюны, угри, миноги). Основное свойство гадов — враждебность людям, вредоносность, скверна. Они «гадят» человеку, приносят ему вред и ритуальную скверноту. Наиболее известный в народных поверьях гад — змея, и в целом образ гадов напоминает снижение мифологического Змея. Собственно говоря, общеславянский образ «Змеиного царя/короля» вполне может являться отражением древнего потустороннего бога в его животном обличье. Все гады сохраняют и определенную связь с женским божеством. Само происхождение их обычно связывается с рождением из Земли.

Гады могут приносить как вред, так и пользу. Они выступают как хранители подземных кладов, слуги потусторонних сил, помощники в колдовстве. С другой стороны, в них могут воплощаться души умерших. Мышь сохранила наиболее заметные черты священного животного. К ней обращали специальные моления (как защитительные, так и лечебные — с целью избавления от зубной боли и т. д.), устраивали особые праздники. Славянское название мыши с изначальным значением «серая» или «грязная, гадкая» — еще один результат табу, замена древнего индоевропейского. Гадов (особенно жаб и лягушек) могли приносить в жертву в ритуале вызывания дождя, использовать в знахарских рецептах. Причинение гаду вреда в основном не осуждалось. Но ящериц, например, дозволялось убивать исключительно в магических и обрядовых целях.

Происхождение «гадов» связывалось в общеславянском мифе с появлением охотника за ними — аиста. В этой истории божество дает человеку закрытый сосуд с повелением его утопить, не открывая. Человек не слушается, заглядывает в сосуд, откуда расползаются и разлетаются всевозможные гады. В наказание ослушник превращен в аиста с повелением собирать выпущенных тварей. С другой стороны, не все, например, насекомые относились к классу гадов. Разительным исключением являлась пчела и отчасти ее сородичи — шмель, оса. Они считались «чистыми», «святыми», полезными, связывались с божественными силами. Божьи коровки связывались также по преимуществу с силами Верхнего мира, на что указывает и повсеместное их наименование. Божья коровка может мыслиться как воплощение души предка, а также персонаж мифов о высших божествах — скот громовержца, похищенный его врагом, или перевоплощенная невеста Солнца.

Особое место в мифологических представлениях славян занимали бабочки. Еще их современное русское название отражает веру в то, что бабочка — душа умершего. Древнейшее славянское название бабочки «метыль/мотыль» (от «метать(ся)», «мести») имеет множество вариантов, объяснимых табу на произнесение полного имени. При этом «мотыль» обозначал не только собственно бабочку, но и вредоносного паразита, что легко объяснимо поверьями о вредоносных мертвецах.

С нижним миром, царством мертвых связывались в общеславянских народных представлениях и рыбы. Они вместе с тем выделялись в особый класс, за исключением змееобразных, считавшихся водяными «змеями», гадами. Особенно распространены представления о связи рыб с человеческими душами — как в загробном существовании (страна мертвых на морском дне), так и в предсуществовании. Соответственно, рыба, сон о ней может быть в фольклоре и поверьях предзнаменованием беременности. Со свойствами рыбы (немотой, хладнокровностью) также связано немало примет и поверий. Рыбы рассматриваются как свита и подданные водяных духов, к которым вынуждены обращаться рыболовы, а иногда и как их видимый облик.

Птицы, напротив, вполне естественно связывались с верхним миром, воспринимаясь как посланцы в основном благих богов. Зимовка большинства птиц лесной полосы в дальних краях укрепляла эту связь — по представлениям славян, птицы зимуют в «ином мире», под водой, под землей или за мифическим южным морем. Особым почитанием пользовались жаворонок, ласточка, аист, отчасти орел — птица, праславянам не слишком хорошо известная. Почитаемые птицы рассматриваются в народной культуре как «чистые» и «святые». Аист, истребитель гадов,— враг всевозможной нечисти, вестник урожая и деторождения. Аистов славяне считали нужным приваживать к дому, делать для них гнезда. Жаворонок и ласточка почитались как вестники весны, как слуги небесных божеств. Впрочем, отношение к ним было уже отчасти двояким. Они через поверья о подземной зимовке или оборотничестве связывались и с миром гадов, а иногда выступали соперниками или противниками высших сил. Явление ласточки, как и ласки, может приносить вред хозяйству. Имелись близкие поверья и о других птицах. Так, иволгу славяне, как и германцы, считали предвестницей дождя, с чем связано и ее название (от «влага»). «Святых» птиц строго запрещалось убивать. Ласточка выступала чаще всего как спаситель человека от диких зверей или змей в распространенном практически у всех славян и балтов мифе (восточного происхождения) о поиске наиболее вкусного существа. Спрошенный зверями (иногда волком, медведем, ужом) или высшими существами о том, чья кровь слаще или чье мясо вкуснее, комар хотел назвать человека, но ласточка склевала комара или вырвала ему язык. Поэтому указанные в мифе животные не едят людей или нападают на них редко.

В то же время отношение к некоторым птицам, особенно не улетавшим на юг, существенно отличалось. Они рассматривались как представители враждебных, демонических сил, оборотни и вестники смерти. Так представали, в частности, вредившие посевам воробьи. Впрочем, еще чаще как предвестница горя и смерти выступает улетающая на зиму (но последней и прилетающая первой) кукушка. Нередко она считается воплощением души умершего. Сохранились многочисленные следы жертвоприношений кукушек и воробьев ради урожая, плодородия, деторождения, использования их в магических ритуалах.

Самыми опасными среди птиц всегда считались вороновые, особенно собственно ворон и ворона. Ворон — своеобразная птичья пара волка. Поверья связывают его с загробным миром и подземными кладами. В фольклоре ворон может представать как демон и оборотень. Будучи прямо связан с богами загробного мира, он обладает даром вещести. В культуре славянских народов отмечено немало защищающих от ворона обережных обрядов. Согласно общеславянскому мифу, ворон некогда был белым, но почернел из-за проклятия высших сил, когда начал клевать падаль и ради этой пищи нарушил божественную волю. Не слишком жалуют фольклор и народные поверья хищных птиц. Сыч, согласно распространенной у всех групп славян еще дославянской по происхождению народной легенде, некогда царствовал над птицами, но был убит ими за жестокость и истребление подданных. По другой общеславянской легенде, при создании водоемов коршун (или орел) отказался копать источники вместе со всеми птицами или сносить туда воду. Потому божество запретило ему пить другую воду, кроме дождевой. С тех пор коршун в жару жалобно просит воды криком «пи-ить!».

Большое значение в праславянской религии имели растения, особенно деревья. У всех славян отмечено поклонение священным рощам, а также тесная связь представлений о «дереве» и «храме». Мифологическое мировое древо выступало осью, связывающей миры, и дорогой для душ умерших. Дерево — место обитания богов и духов, вместилище или воплощение усопших предков. Наиболее почитаемые деревья запрещалось рубить. К таковым относился дуб — священное дерево громовержца Перуна. Дубам молились, перед ними приносили жертвы, им приписывали целительную силу. Именно дуб чаще всего отождествляется с мировым древом. Древнее название дуба у славян исчезло из-за табу, замененное описательным, с исходным значением «низинный».

Если дуб связывался с мужским божеством и началом, то береза — с женским. Она пользовалась особенным почитанием и даже обожествлением, как символ «белизны» – чистоты и невинности. Однако, подобно другим женским божествам, береза может приносить и добро, и зло. Вокруг березы и с ее использованием совершались семейные и календарные обряды, связанные с магией плодородия. К ней прибегали в свадебных и посвятительных обрядах, особенно девушки. Береза находилась в центре летних праздников, когда сговаривали свадьбы. У балтославян почитание березы было распространено особо и существовало много связанных с нею местных названий.

В качестве символа плодородия и исцеляющей силы выступала также верба. Орешник тоже связывался с плодородием, а еще считался границей мира духов и убежищем змеев, с чем сопряжено немало обрядов. Клен выступает в обрядах и фольклоре как символ или оберег человека, нередко как превращенный человек. Рябина и ольха тоже использовались в качестве оберегов. Наряду с «благословенными», «святыми», имелись и «проклятые» деревья — прежде всего бузина и осина.

Особое место в народных мифологических представлениях всех славян занимают грибы. Они издревле представлялись как живые существа, демоны и оборотни, растительный аналог животных гадов. С этим были связаны многочисленные ритуалы, сопровождавшие собирание и поедание грибов, а также использование их в магии. В фольклоре и поверьях грибы делятся на «мужские» и «женские», им приписываются эротические свойства. На заре праславянской религии происхождение грибов могло связываться с детьми громовержца, низвергнутыми им с небес из-за измены жены или кровосмешения. Отсюда логична сохраненная суевериями связь грибов со змеями, червями и прочими гадами — «родичами» или «детьми» врага громовержца. Название «гриб» чисто славянского происхождения (видимо, от «грести» — нечто напоминающее собранную кучку), что может указывать на еще одно древнее табу.

Многие растения использовались в народной медицина и магии, выступая в качестве и целебных средств, и волшебных оберегов, защищающих от демонических сил. Особенно часто в качестве универсального оберега выступает папоротник — точнее, его мифический цветок, расцветающий будто бы раз в году и требующий для своего добывания опасных и мрачных обрядов

Немалое место в праславянской религии занимала народная магия. И поверья о чародействе, предвещании, оборотничестве, и соответствующие ритуалы, и праславянская терминология колдовства весьма богаты. Наиболее известны и разнообразны гадания. Они при определенных обстоятельствах и соблюдении правил были доступны любому, хотя имелись и «специалисты» (например, бортники, или «кобники» — предсказатели по природным знакам, в том числе полету птиц). Славянская культура знает немало способов гаданий — от метания жребия до гадания по снам. Чрезвычайно распространено у славян гадание по брошенным в воду предметам — своеобразным жертвоприношениям на счастье. Гадание вообще рассматривалось как вступление в некую связь с «иным», «чужим» миром, опасным для людей или даже враждебным. Отсюда многочисленные поверья о необходимости «открыться» в гадании перед потусторонним, отринуть все возможные обереги, а как следствие — об опасности самого гадания. Праславянский язык слабо различает гадание и магию. «Гадать», «гатать» — одновременно и «говорить», и «ворожить»,— и именно значение «говорить (сакральный текст)» для этого слова первично. Сюда же относится еще слово «ганать» со сходным значением и близкородственное «ганить» — «хулить, бранить». Итак, в древнейшую пору основным в гадании являлось произнесение магической формулы, священного текста, обеспечивающего результат.

Собственно магические действия назывались другим древним глаголом — «чаровать», производным от «чара, чары». Последнее обозначало как собственно магию, так и один из ее методов — нанесение на землю или дерево волшебных знаков, черт и линий. Маг или гадатель, входя в контакт со сверхъестественным, «чуял» его, с чем связано другое понятие — «чудо, чудный» как обозначение чего-то величественного, необычного, великолепного. Но параллельно и родственно этому обозначение опасных и даже подчас вредоносных для окружающих результатов действий самого чародея — «куд, кудо/кудеси». Славяне верили в возможность сглаза, откуда слова «обидеть», «обида» (*obvida от *obvideti). Дурным глазом в народных поверьях наделялись различные колдуны и демоны либо злые божества.

Основным культовым действием являлось «моленье», или «молитва» — жертвоприношение, сопровождаемое просьбой к божеству или духам. Такое жертвоприношение — «молебных» животных или священного питья — завершалось ритуальной трапезой. В славянской культуре сохранилось немало пережитков самых разных жертвенных обрядов. «Моления» совершали по праздникам, для отвращения бед, при постройке нового здания. при постройке домов обычно резали кур или убивали коня (реже крупный рогатый скот), что отразилось в названиях детали крыши «конь», «курица».

У славян средневековья и нового времени животная жертва чаще всего закалывалась или резалась, а затем расчленялась. Кровью ее кропили участников обряда, за чем следовала трапеза. Останки жертвы сжигали, зарывали, «погребали» в землю (отсюда, в том числе, обряд «похорон животных») — здесь данные этнографии точно совпадают с археологическими. К участию в трапезе заклинаниями-призывами приглашали богов и духов, которые затем символически «провожались» или даже «прогонялись». В ритуале могли использоваться дымящиеся растительные благовония (слово «кадить» — праславянское). Наряду с полноценным «молением» могли совершаться жертвоприношения и иных видов. Жертвы могли умерщвляться и бескровно — через удушение, утопление, погребение заживо. Уже упоминалось о «нечистых» жертвоприношениях гадов и диких птиц в разного рода магических ритуалах. Совершались и приношения еды, зерна, оберегов, различных предметов. Жертвы такого рода нередко просто оставлялись в укромных или глухих местах как пища для духов предков, дома или природы. Самые разные жертвы приносились силам иного мира через посредство вод — топились или «пускались по воде». Таким жертвам придавался обережный и очистительный смысл.

К древнейшей поре восходит обычай и обещать жертву высшим силам на будущее. Такое обещание именовалось праславянскими словами «обет», «оброк». Жертвенный обряд «освящал» (еще один древний термин) человека или место, вводя их через приносимую жертву под сень высшей, «святой» реальности. С другой стороны, жертвоприношения воспроизводили ситуацию почитаемого мифа — например, общего для индоевропейцев мифа о победе громовержца над своим противником. Обычай «строительной жертвы» как бы повторял акт творения богами мира из тела первосущества — при сотворении «своего», жилого, обустроенного пространства. Обрядовые действия могли быть как семейными или личными, так и коллективными, охватывающими всю общину.

Праздничное (или магическое) действо с участием целого поселения, племени или людей определенного возраста издревле именовалось у славян «игрой», «игрищем». Такого рода «игры» могли включать в себя как составляющие и жертвоприношения, и пляски с пением, и многое иное. Обозначения участников обряда «игрец» и «играч», кажется, несколько различались по смыслу. Первое означало скорее «актера» — бродячего, к тому же перевоплощающегося и ведущего себя непристойно в ходе «игры» (празднества), позднее даже «нечистого духа». Второе же слово обозначало просто «игрока», любого участника праздничного ритуала. Первую категорию составляли члены ритуальных братств и сестричеств, изначально тождественных «тайным» мужским и женским союзам, либо напрямую жрецы. Ряженые, они как бы перевоплощались в призываемых для ритуала духов, нередко враждебных людям, совершали непристойные и запретные поступки. Но и все участники действа, можно думать, пользовались большей свободой, чем в патриархальной повседневности.

Для введения в экстаз использовались в религиозных действах хмельные напитки, а также разного рода дурманящие растения. Ряд бытовых действий, которые можно было бы воспринимать как обычную личную гигиену, для праславян имели глубокий ритуальный смысл. Прежде всего это касалось регулярных омовений. Даже обычному «мытью», омовению с растительным «мылом», придавалось ритуальное значение. Это было обрядовое очищение от скверны, наиболее важное при переходе из одной возрастной группы в другую. Таким образом, омовение, обозначавшееся древним дославянским глаголом «мыть», оказывалось наряду с пострижением важнейшей частью обряда инициации. Но была и иная форма ритуального омовения, обозначавшаяся глаголом «купать». Последний связан с заимствованным у причерноморских ариев названием конопли и обозначал, следовательно, известный скифам обычай омываться под ее парами.

У славян «купанием» уже очень быстро стало называться очищение погружением в открытый водоем («купель»). Связкой, однако, служило то, что и при этом обряде использовались пахучие травы. «Купание» являлось более важным ритуальным очищением, чем «мытье», и дольше сохраняло религиозный смысл. Другим способом обрядового очищения являлось умащение, обтирание тела и волос. Для этого могли использоваться разнообразные животные и растительные смеси («мазь» «мазило»), но особенно растительное и молочное «масло» (слово прямо родственное). Терминология маслоделия у славян была развита слабо. Но при этом названия изготовителя масла («масларь»), приборов и сосудов для его приготовления («масленица», «масленик», «масленка») — праславянские. Сначала это была сфера сугубо ритуальная, не имевшая отношения к повседневному хозяйству. Обнако для умащения могли использоваться и потреблявшиеся в пищу сало или жир.

Очистительные обряды имели огромное значение. Человек, приступающий к ритуалу, становящийся на грань между «святым» и повседневным миром, должен был обладать определенными качествами. Среди качеств внутренних с дославянских еще времен удержалось представление о необходимости «(благо)говеть» перед сверхъестественным. Это выражалось и в определенных внешних действиях — например, молчании и неподвижности перед святыней при совершении обряда жрецом.

Почтение к богам, «набожность», относится к числу древнейших предписываемых славянской культурой добродетелей. В этом контексте следует понимать и ритуальное очищение. То же натирание, «мазание» жирами и маслами призвано было украсить человека перед божеством, придать ему черты «святого» мира, сделать его там своим. С этим можно связать происхождение славянского слова «лепый» — «красивый» (от первоначального значения «лепить» — «мазать»).

Внешним признаком посвящения божеству у животных считалось белая голова или особенно белое пятно («звезда») во лбу. У человека этому соответствовала лысина, так что праславянское слово «лысый» обозначало то и другое. Спектр его значений включал «белый, светлый, священный». В ряде важнейших обрядов (в том числе посвятительных) человек мог стать «лысым» искусственно, обриваясь наголо или скрывая волосы.

Противопоставление «священного» и «мирского» может рассматриваться как центральное для праславянской системы ценностей с религиозной, собственно «священной» точки зрения (основным «мирским» противопоставлением было «счастье-несчастье»). В рамках этой оппозиции «набожному» поведению противополагалось осквернение, профанация «святого». Осуждалось само отношение к «святому» как повседневному, обыденному, приравнивание его «к кости», к бренному — «кощун».

Медитация

4-я Зона

ЭРЭО ЛОО АУО ХЕВА ГЕА

5-Я Зона

СООК ТУММ ЭНА ИЛИССО ПРИСЦЕЛЬС